Читать онлайн «Кровавые земли: Европа между Гитлером и Сталиным». Страница 10

Гитлер и Сталин пришли к власти в Берлине и Москве, но их представления о преобразованиях касались прежде всего территорий, простиравшихся между этими городами. Их утопии о контроле над ними столкнулись в Украине. Гитлер помнил эфемерную германскую восточную колонию 1918 года как немецкий доступ к украинской житнице. Сталин, который служил делу революции в Украине вскоре после этого, воспринимал эту землю примерно так же: плодородные земли и крестьян нужно использовать для создания современного индустриального государства. Гитлер считал коллективизацию фатальной ошибкой и видел в ней доказательство провала советского коммунизма как такового, но не сомневался в том, что немцы смогут превратить Украину в край с молочными реками и кисельными берегами.

И для Гитлера, и для Сталина Украина значила гораздо больше, чем просто источник продовольствия. Она была местом, которое позволит им нарушить правила традиционной экономики, спасти свои страны от бедности и изоляции, а также переделать весь континент по собственному усмотрению. Их программы и их власть полностью зависели от контроля над украинским черноземом и над миллионами украинских крестьян. В 1933 году украинцы умирали миллионами от самого крупного в истории человечества искусственно созданного голода. Это было началом особой истории Украины, но не ее концом. В 1941 году Гитлер отнимет у Сталина Украину и попытается воплотить в жизнь собственный план колонизации, начав с расстрела евреев и лишения пищи советских военнопленных. Сталинисты колонизировали собственную страну, нацисты же оккупировали Советскую Украину. А жители Украины тем временем страдали и страдали. За годы, когда Сталин и Гитлер находились у власти, в Украине было уничтожено людей больше, чем в любом другом месте «кровавых земель», в Европе или даже во всем мире.

1933-й год был голодным для всего западного мира. Улицы американских и европейских городов кишели мужчинами и женщинами, потерявшими работу и привыкшими стоять в очередях за едой. Предприимчивый молодой валлийский журналист Гарет Джоунс видел, как в Берлине безработные немцы оживлялись, заслышав голос Гитлера. В Нью-Йорке его поразила беспомощность американских рабочих через три года после начала Великой депрессии: «Я видел сотни и сотни бедняков, выстроившихся гуськом, на некоторых были обноски некогда хорошей одежды, все ожидали, что им каждому выдадут по два бутерброда, пончику, чашке кофе и сигарете». В Москве, куда Джоунс прибыл в марте, голод в капиталистических странах был поводом для празднований: казалось, Депрессия была предвестницей мировой социалистической революции. Сталин и его ближайшее окружение хвастались неизбежным триумфом системы, построенной ими в Советском Союзе[5].

Вместе с тем, в 1933 году голодали и советские города, особенно города Советской Украины. В Харькове, Киеве, Сталино и Днепропетровске сотни тысяч людей ежедневно простаивали в очередях за простой буханкой хлеба. В Харькове, тогдашней столице республики, Джоунс видел новый тип страдания: люди в два часа ночи выстраивались в очереди возле магазинов, которые открывались в семь утра. В обычный день сорок тысяч человек стояли за хлебом. Люди так отчаянно старались удержать свое место в очереди, что цеплялись за пояс впереди стоящего. Некоторые настолько ослабевали от голода, что не могли стоять без посторонней помощи. Ожидание растягивалось на целый день, а иногда на два. Беременные женщины и калеки-ветераны лишились права не стоять в очередях; чтобы поесть, им приходилось ждать вместе со всеми. Где-то в очереди заголосит женщина, и по всей очереди эхом прокатываются стоны – так, что многотысячная группа становится похожа на зверя, испытывающего инстинктивный страх[6].

Жители городов Советской Украины боялись потерять место в хлебной очереди и боялись умереть от голода. Они знали, что только в городе была надежда на пропитание. За предыдущие пять лет украинские города быстро разрослись, впитывая в себя крестьян и превращая их в рабочих и служащих. Сыновья и дочери украинского села, вместе с евреями, поляками и русскими, населявшими эти города значительно дольше, зависели от продовольствия, которое они покупали в магазинах. У их семей, оставшихся в селах, не было ничего. Это была нетипичная ситуация. Обычно в голодные времена горожане устремлялись в села. В Германии или США фермеры почти никогда не голодали, даже во время Великой депрессии. Рабочим и дипломированным специалистам в городах приходилось продавать яблоки или воровать их, но всегда где-нибудь в Альтеланде или Айове были сад, зернохранилище или мясная кладовая. Украинским же горожанам некуда было податься и тщетно было искать помощи на селе. У большинства были продуктовые карточки, по которым они могли купить хлеба. Чернила на бумаге давали шанс выжить, и они это понимали[7].

Доказательства этому встречались на каждом шагу. Голодающие селяне просили милостыни у стоявших в очередях за хлебом, просили крошек. В одном городе пятнадцатилетняя девочка дошла до головы очереди и была забита до смерти продавцом. Городским домохозяйкам, стоявшим в очередях, приходилось смотреть, как крестьянки умирали от голода на тротуарах. Школьница утром по дороге в школу видела умирающих, а после обеда, возвращаясь из школы, – уже мертвых. Молодой коммунист увидел крестьянских детей и сказал, что это «живые скелеты». Член партии в индустриальном Сталино сокрушался, находя на пороге собственного дома трупы умерших от голода. Парочки, прогуливающиеся в парке, не могли не замечать знаков, запрещающих копать могилы. Врачам и медсестрам не разрешали лечить (или кормить) голодающих, которые приходили в госпиталя. Городская милиция хватала и увозила изголодавшихся уличных мальчишек. В городах Советской Украины милиция ежедневно арестовывала сотни детей; в один из дней в начале 1933 года харьковская милиция должна была выполнить план на арест двух тысяч детей. Приблизительно двадцать тысяч детей были обречены на смерть в харьковских бараках. Дети просили милиционеров разрешить им, по крайней мере, умереть от голода на свежем воздухе: «Дайте умереть спокойно. Я не хочу умирать в застенках»[8].

Голод в городах Советской Украины был намного ужаснее голода в любом из городов западного мира. В 1933 году в Советской Украине от голода умерло несколько десятков тысяч горожан, однако подавляющее большинство мертвых и умирающих в Советской Украине были селяне – именно те люди, чьим трудом был выращен хлеб, который теперь продавался в городе. Украинские города жили, а украинское село вымирало. Горожане не могли не замечать бедственного положения крестьян, которые, вопреки, казалось бы, здравому смыслу, уходили с полей в поисках пропитания. Железнодорожная станция в Днепропетровске была заполнена голодающими селянами, слишком ослабленными даже для того, чтобы просить подаяния. В поезде Гарет Джоунс повстречал крестьянина, раздобывшего немного хлеба, который у него конфисковала милиция. «Они забрали у меня хлеб», – повторял он снова и снова, зная, как подвел свою голодающую семью. На станции в Сталино голодающий крестьянин совершил самоубийство, прыгнув под поезд. Этот город, индустриальный центр юго-востока Украины, основал в имперский период Джон Хьюз, валлийский промышленник, на которого в свое время работала мать Гарета Джоунса. Город какое-то время назывался в честь Хьюза, теперь же носил имя Сталина (ныне это город Донецк)[9].

Сталинская пятилетка, завершившаяся в 1932 году, вызвала развитие промышленности ценой обнищания народа. Страшным свидетельством таких новых контрастов были смерти крестьян вдоль железнодорожных путей. По всей Советской Украине пассажиры железных дорог становились невольными участниками жутких несчастных случаев. Голодные селяне шли в города по железной дороге, теряя от слабости сознание и падая на рельсы. В Харцизске селяне, которых прогнали со станции, повесились на привокзальных деревьях. Советский писатель Василий Гроссман, возвращаясь из родного Бердичева от родственников, видел женщину, которая просила хлеба под окном его купе. Политический эмигрант Артур Кёстлер, приехавший в Советский Союз помогать строить социализм, столкнулся с похожей ситуацией. Много позже он писал, что за пределами харьковской станции крестьянки протягивали на руках «к окнам вагонов жутких младенцев с огромными недержащимися головами, тонкими, как палочки, руками и ногами и раздутыми выпирающими животами». Он считал, что дети в Украине выглядели как «эмбрионы в бутылках со спиртом». Все это происходило за много лет до того, как эти двое, считающиеся теперь моральными свидетелями двадцатого века, написали об увиденном[10].