Читать онлайн «Великокняжеская оппозиция в России 1915-1917 гг.». Страница 43

Ответ великого князя напоминал чем-то ответ напроказившего ребенка. С одной стороны, он пытался снять с себя ответственность («Пороков у меня много, язык без костей»), с другой – отстоять свое мнение, но при этом дерзил, намекая, что обо всем пишет вдовствующей императрице. Зная о длительном противостоянии жены и матери Николая II, он буквально подливал масла в огонь их вражды. Одновременно, упоминая мать-императрицу, называл своего высокого покровителя. В письме также заметна определенная боязнь ссылки и повторения судьбы Дмитрия Павловича: «Я уеду в свое имение». При этом поражает сходство этой мысли с основным содержанием коллективного прошения великих князей, написанного на следующий день.

Граф В.Б. Фредерикс обещал отправить ответ Николая Михайловича, или, как он сам его назвал, «бумажку», в тот же вечер[575], но Николай II получил его лишь на следующий день, 29 декабря. Со слов министра двора, Николай Михайлович написал Ф. Массону, что «император ее [бумажку] прочел и выразил желание сохранить; но граф Фредерикс ее забрал, опасаясь, что бумага попадет в руки гессенской тигрицы [Александры Федоровны], сказав, что обязан поместить ее в архивы Императорского Двора»[576]. Видимо, у всех еще была жива в памяти ярость Александры Федоровны в ноябре, когда ей в руки попало первоноябрьское послание Николая Михайловича. Повторения подобной ошибки больше никто не хотел.

Фраза из письма Николая II о «соответствующих мерах», видимо, все-таки напугала Николая Михайловича. Причем испугался он не только за себя, но и за остальных великих князей, которые также говорили между собой об устранении императрицы. Это грозило положению всего великокняжеского окружения. Поэтому на следующий день, 29 декабря 1916 г., он без предупреждения приехал к великой княгине Марии Павловне.

Об этом визите сохранилось упоминание в двух источниках: дневнике Андрея Владимировича и воспоминаниях французского посла М. Палеолога. И хотя последний часто подвергается острой критике историков и источниковедов за многочисленные неточности, а порой и откровенные фантазии, в отношении данного эпизода оба источника во многом совпадают, а частично и дополняют друг друга.

Завтрак во дворце сына Марии Павловны, великого князя Кирилла Владимировича, начался около часу дня. Характерно, что, по воспоминаниям М. Палеолога, разговор касался «внутреннего кризиса, великой грозы, циклона, который начинается на горизонте»[577]. Подобные темы весьма характерны для удушливой атмосферы предреволюционных месяцев. После завтрака слуга доложил, что прибыл Николай Михайлович. И хотя французского посла оставили вместе с Андреем Владимировичем в другой комнате, сквозь приоткрытую дверь он увидел прибывшего великого князя: «…лицо его красно, глаза серьезны и пылают, корпус выпрямлен, грудь выпячивается вперед, поза воинственная»[578]. Возможно, французский посол несколько преувеличивал возбуждение Николая Михайловича, но взволнованность великого князя можно понять. Его настроение подтверждает и замечание Андрея Владимировича о том, что Николай Михайлович громко говорил[579], и последовавшие затем события.

«Пять минут спустя великая княгиня вызывает сына», – вспоминал французский посол[580]. По воспоминаниям Андрея Владимировича, Николай Михайлович рассказал о своем вызове к В.Б. Фредериксу, а затем стал говорить о ситуации в России как о движении к неминуемой катастрофе. Он говорил о необходимости в грядущих тяжелых событиях «забыть семейные распри и быть всем солидарными», о том, что «последние назначения министров еще более подлили масла в огонь, при этих условиях открытие Думы будет невозможным. Но он знает, что Думу не соберут, что повлечет за собой лишь более поспешную неминуемую катастрофу. 12 января – срок созыва Государственной думы, и к этому времени можно ожидать всего»[581]. Примечательна фраза дневника Андрея Владимировича, которая следует вслед за этим: «В этом духе он развивал свои мысли, но все написать считаю пока неудобным»[582]. О чем же считал неудобным написать Андрей Владимирович?

Согласно воспоминаниям М. Палеолога, великая княгиня передала ему, вернувшись в комнату, лишь вторую часть разговора, из которой посол сделал вывод, что среди князей зрел заговор. В этом французский посланник, конечно же, ошибался: о настоящем заговоре речи не шло, наоборот, великие князья вынуждены были расплачиваться лишь за свои разговоры о нем. Далее М. Палеолог описывает разговор с Марией Павловной, в котором та якобы даже обмолвилась о возможности цареубийства:

«Что делать!» – воскликнула великая княгиня. Кроме той, от которой все зло, никто не имеет влияния на императора. Вот уже 15 дней мы все силы тратим на то, чтобы попытаться доказать ему, что он губит династию, губит Россию, что его царствование, которое могло бы быть таким славным, скоро закончится катастрофой. Он ничего слушать не хочет. Это трагедия… Мы, однако, сделали попытку коллективного обращения – выступления императорской фамилии. Именно об этом приходил говорить со мной великий князь Николай.

– Ограничится ли дело платоническим обращением?

Мы молча смотрим друг на друга. Она догадывается, что я имею в виду драму Павла I, потому что она отвечает с жестом ужаса:

– Боже мой! Что будет?»[583].

В данном случае трудно говорить, о каком «коллективном обращении» идет речь. Великая княгиня имела в виду визит к императору Павла Александровича 3 декабря 1916 г. как результат коллективного совещания великих князей или письмо, составленное великими князьями 21 декабря, в ответ на заключение великого князя Дмитрия Павловича под стражу.

Их диалог прерывает слуга, сообщающий, что «вся императорская фамилия собралась в соседнем салоне и ждет только ее, чтобы приступить к совещанию»[584], результатом которого явилось создание коллективного прошения.

Поэтому вряд ли можно согласиться с использованием этого диалога в «Истории Гражданской войны в СССР», изданной в 1936 г., как одного из доказательств существования заговора буржуазии. Наоборот, совершенно точен комментарий В.С. Дякина в его монографии «Буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны» к этому разговору, что «великокняжеский заговор, если он вообще имел место, свидетельствовал больше о растерянности, чем о серьезных планах»[585].

Однако в данном случае нас интересует другое замечание великой княгини: «Именно об этом и приходил говорить со мной великий князь Николай». Оно означает, что инициатором коллективного прошения являлся великий князь Николай Михайлович. Это подтверждается воспоминаниями А.А. Мосолова, где есть упоминание о том, что именно «Николай Михайлович был одним из главных инициаторов коллективного письма великих князей»[586]. Согласно дневнику Андрея Владимировича, к половине третьего во дворец «приехали Мари, Иоаннчик, Ellen, Гавриил, Костя, Игорь, Сергей Михайлович, Кирилл и Даки» [великая княгиня Мария Павловна мл., князь Иоанн Константинович, княгиня Елена Петровна, князья Гавриил Константинович, Константин Константинович, Игорь Константинович, великий князь Сергей Михайлович, великий князь Кирилл Владимирович, великая княгиня Виктория Федоровна. – Е.П., К.Б.][587]. Если учесть, что завтрак начался в час дня, а Николай Михайлович приехал после его окончания, то эта запись означает, что во дворец прибыло 9 (!) великих князей самое большее за 45 минут! Небывалая поспешность – ведь эта встреча была не запланирована! Поэтому вряд ли полностью стоит доверять следующей записи Андрея Владимировича: «…у мама собралось семейство подписать коллективное письмо к Ники с просьбой разрешить Дмитрию жить в Усове или Ильинском вместо Персии, где по климатическим условиям пребывание для его здоровья может быть роковым»[588]. Великие князья не собирались в течение недели с момента высылки Дмитрия Павловича 23 декабря. Такая поспешность могла быть вызвана только одной причиной: страхом за собственную судьбу, вызванным непозволительными разговорами, которые вели многие великие князья, а особенно Николай Михайлович. Не случайно Андрей Владимирович в дневнике отметил, что «все семейство крайне возбуждено, в особенности молодежь, их надо сдерживать, чтобы не сорвались»[589].

Характерным совпадением является и тот факт, что в тот же день, 29 декабря, из Москвы Николаю II направила письмо великая княгиня и сестра императрицы Елизавета Федоровна. Анализ данного письма будет приведен ниже.

В страхе за собственную судьбу великие князья принимали решение о том, как поступить в дальнейшем. Выступить открыто не хватало смелости: «Во время сегодняшнего сбора обсуждали возможное приглашение на 1 января в Царское Село и что делать. Николай Михайлович заявил нам сегодня, что не поедет ни за что в Царское Село, так как не желает целовать руки… Но все же решили ехать»[590]. Писать коллективное письмо с политической программой для великих князей было немыслимо не только из-за того, что ее у них не было, но и потому, что они боялись доносчиков (!) в собственной среде. «Пока шли толки и разговоры, Ellen [княгиня Елена Петровна. – Е.П., К.Б.] меня отозвала в сторону и просила передать мама, чтобы она была крайне осторожна с тетей Маврой [великой княгиней Елизаветой Маврикеевной. – Е.П., К.Б.], которая передает все, что происходит в семействе Аликс [императрице Александре Федоровне. – Е.П., К.Б.] и уже не раз этим жестоко подводила членов семьи…» – писал все тот же Андрей Владимирович[591].