Читать онлайн «Великий псевдоним». Страница 23

Наоборот, он твердо знал, что война непременно наступит, но его главной заботой стало то, чтобы она не пришлась на несчастливый 1941 г., а началась бы, по крайней мере, в «счастливом» для него 1942 г.

Вот почему все его усилия, все мероприятия в области внешней и внутренней политики в течение 1939, 1940 и первой половины 1941 гг. были направлены только на то, чтобы любым способом оттянуть войну и не дать ей вспыхнуть в 1941 г. Отсюда становится особенно ясно, почему Сталин буквально «не хотел замечать» подготовки войны со стороны Германии и пресекал всякие обсуждения этой темы в верхних этажах партийных, военных и государственных кругов. Он был уверен, что германский фашизм имеет и в советском госаппарате своих нераскрытых шпионов, и потому рассчитывал своим спокойствием и полным исключением обсуждения подготовки к войне, оттянуть начало войны до «благоприятного» 1942 г., и не дать немцам хоть малейшую зацепку для придирок и недовольства. Вот почему он не реагировал на предупреждения о подготовке немцев к войне, о намеченных уже для ее развязывания датах, ибо принимал все это за «провокацию», а не потому, что он был «слеп».

Однако он упустил при этом из виду, что дело зависело не только от его выдержки, но и от вероломства гитлеровского руководства. Этот фактор он полностью не учел, ибо считал, что Гитлер как истинный, педантичный немец, будет верен своему слову. И в этом была огромная сталинская ошибка, происшедшая из-за того, что он посчитал более надежным не классовое чутье, а убеждение в магическом сочетании благоприятных и несчастных дат.

Такую же ошибку он сделал и во время советско-финской войны. Хотя 1939 г. был в центом счастливым для подобного мероприятия, но переговоры с финнами, начатые еще весной, затянулись из-за финского упрямства до ноября 1939 г. Год был таким образом на исходе, следующий, 1940 г. обещал быть «несчастливым». Однако обе стороны зашли так далеко в своем противостоянии, что для СССР отступать было поздно, и война началась 1 декабря, за месяц до конца «счастливого» года. Но Сталин рискнул санкционировать начало войны, ибо верил в «счастливость» 1939 г. и считал, что Красная Армия сумеет справиться с Финляндией «за две недели» и он сможет уже к своему дню рождения, к 21 декабря, преподнести себе и стране «маленький» внешнеполитический подарок, в виде «победоносного окончания советско-финской войны». Однако ни Ворошилов, ни Тимошенко, сменивший его на посту наркома обороны, за две недели не уложились и война перешла на «несчастливый» 1940 г., сопровождаясь непредвиденным ходом, огромными потерями в живой силе и технике, и обескураживавшей советских военных невозможностью продвижения за «линию Маннергейма».

В результате потребовалось ввести в действие миллионную армию, потерять почти полмиллиона людей, и совершить ряд других дополнительных усилий, чтобы достичь, наконец, победы и долгожданного мира.

Еще большим отрывом от реальной оценки исторической обстановки явилось затягивание Сталиным открытия XIX съезда партии, в ожидании для этого «счастливой латы» – 1952 г. Нет сомнения, что если бы съезд был созван в 1945 или 1946 гг., т.е. на 6-7 лет раньше, то и роль Сталина на съезде и решения самого съезда были бы полезны для дальнейшего развития страны и сыграли бы, действительно, важную политическую роль, а не декоративно-политическую, как в 1952 г.

Ведь в 1945-46 гг. Сталин был еще сравнительно бодр, в хорошей физической форме, полностью владел знанием обстановки в стране, да и в числе его ближайшего окружения были относительно молодые, но талантливые и преданные революции люди, которым можно было оставлять в наследство Советский Союз. В 1952 г. наоборот, не было ни здоровья, ни владения реальным контролем за страной, ни надежных людей, поскольку они были (Кузнецов А.А., Вознесенский Н.А. и др.) уничтожены в 1949 г.

Так ожидание «счастливой» даты привело по сути дела к несчастливому результату для страны, партии и народа.

Именно в этой приверженности элементам мистики, пусть и не очень серьезно, но зато скрупулезно, в этом явном идейном отступлении от марксизма, проявляющемся в вере в некую предопределенность судьбы, и заключалась основная политическая ошибка Сталина в последний период его жизни.

Ошибка эта была тем более существенной, что она была, в принципе, недопустима для марксиста, притом руководителя коммунистической партии и социалистического государства. До тех пор, пока он не подчинял марксистский расчет и анализ реальной обстановки своему, только ему одному известному «графику», и не приноравливал этот график к своей мистике чисел, – иными словами, – пока он не насиловал ход исторического развития, – все его действия, вся его политика были в целом правильными, шли на пользу народу и государству. Но как только он позволил себе прислушиваться к субъективным аргументам, допустил переоценку и необъективное отношение к искусственной схеме «счастливых» и «несчастливых» лет, так последовали и политические ошибки, и практические неудачи в реализации важнейших конкретных государственных и партийных задач.

Сталин пренебрег к концу жизни ленинским указанием, что нельзя допускать ни малейшего проникновения в мышление – даже слабейших элементов субъективного идеализма, что нельзя делать никаких – ни временных, ни крохотных уступок идеализму, ибо это немедленно скажется на ошибках в проведении практической политики, приведет к краху мероприятий, основанных на субъективизме.

Это ленинское предупреждение оказалось пророческим. Вся партия фактически оказалась зараженной к 60-80-м годам XX века идеалистической, т.е. враждебной марксизму, буржуазной идеологией. И именно этим объясняется переход советской системы к неверной политике, к волюнтаристским мерам, которые в конце концов разрушили социализм.

Ныне же идеализм, можно сказать, открыто восторжествовал в современной российской идеологии. И это верный знак того, что все историческое развитие нынешней России повернуто вспять, и возможно, в течение целого XXI столетия, страна не подымется из рабского положения в экономическом и внешнеполитическом смысле.

Руководить страной со свечкой в руке и с богом на устах практически не было возможно даже в самые глухие периоды средневековья. Религия даже мракобесами использовалась только в декоративных целях, если они желали добиваться реальных политических результатов.

У нас же бывшие так называемые «партийные руководители» без всякого стеснения крестятся перед телевизионными камерами, лобызаются с патриархом, отслуживают молебны на государственных мероприятиях – завершении строительства, спуске корабля и т.п.

Развращение народа циничным попранием того, чему прежде сами поклонялись, может привести только к одному результату: к полному недоверию народа к государственной власти, к растлению национального, патриотического сознания народа, которому либо станет буквально наплевать на все или который окончательно привыкнет во всем рабски подражать «начальству».

В обоих случаях это окончится трагично для страны.

Раз уж мы затронули, в связи с выяснением происхождения сталинского псевдонима, вопрос о психологии Сталина, то не будет лишним добавить для полноты картины, еще несколько штрихов, т.е. привести такие ситуации и эпизоды из его жизни, из его взаимодействия с людьми, которые могут косвенно обрисовать некоторые черты его характера.

При этом, мы используем такие эпизоды, которые так или иначе отложились в документах, подтверждены многими свидетелями и к тому же, практически, неизвестны широким массам читателей, так как не приводятся ни в одной из нашумевших, «сенсационных», «разоблачительных» сталинских биографий.

Начнем с записи беседы со Сталиным в 1939 г. министра иностранных дел Латвии Вильгельма Мунтерса, который проявлял особую неуступчивость во время советско-латвийских переговоров о советских военных базах и после завершения переговоров так и остался на ярых антисоветских позициях.

2 октября 1939 г. в Кремле, окончив более, чем двухчасовую беседу со Сталиным и Молотовым, на которой, присутствовал также посланник Латвии в Москве Ф.Коциньш, Мунтерс, вернувшись из Кремля в посольство в час ночи, записал: «Сталин показал удивившие нас познания в военной области и свое искусство оперировать цифрами. Он удивился, почему у нас дивизии такие маленькие и сказал, что через Ирбенский пролив легко могут пройти 1500-тонные подводные лодки и обстрелять Ригу из четырехдюймовых орудий. Поэтому батареи у пролива должны находиться под одним командованием, иначе не смогут действовать. После этого Сталин образно показал, положив на стол карту, что подводным лодкам придется шнырять туда-сюда при поддержке авиации, и сложилось впечатление, что по всему побережью будет большая активность».