Читать онлайн «Галиция против Новороссии: будущее русского мира». Страница 7

• направляло бесконтрольное общественное, потенциально революционное движение в легальное и даже в охранительное по отношению к трону русло;

• получало противовес против потенциально опасного влияния России на восточном пограничье империи;

• нейтрализовывало постоянную угрозу польского сепаратизма (не будем забывать, что политически нелояльные поляки составляли большую часть имперского чиновничества в Галиции).

Фактически русины-украинофилы оказывались союзниками имперского правительства против двух подозрительных ему внутренних сил: русинов-русофилов и поляков. Не исключено, что именно отсюда растут корни одновременной русофобии и полонофобии современных украинских националистов галичанского разлива.

Тем не менее на том этапе усилия австрийских властей не достигли цели. Никакие притеснения не могли заставить Галицкую (или Червоную, как ее еще называли) Русь перестать быть Русью. «Самое досадное для врагов русской народности в Галиции было то, что все их многолетние, даже вековые труды, употребленные на истребление в коренных обитателях Червоной Руси сознания своего кровного родства с закордонною Россией, понесены были даром, – писал Василий Модестов. – Ни насильственное изменение правописания и шрифта в книгах галицких русских, ни строгое запрещение им, называемым на австрийском официальном языке рутенами, именоваться русскими, ни ожесточенное преследование газет – ничто не искоренило в гонимом населении его природного чувства связи своей с независимым русским народом»[28].

В этих условиях власть приняла решение перейти к открытым репрессиям, с использованием судебной машины. Первым крупным судебным процессом, организованным против русинов, стал Львовский процесс 1882 года, известный как процесс Ольги Грабарь[29]. Непосредственным поводом к нему стало заявленное крестьянской общиной галицкого села Гнилички намерение перейти в православие. Причиной такового намерения власти посчитали «подстрекательство» со стороны деятелей русского движения и усмотрели в этом «государственную измену».

Началось следствие. Специальные комиссии разъезжали по всему краю. Жандармы вламывались в дома мирных жителей, устраивали обыски и допросы. Были проведены многочисленные аресты. Наконец, через несколько месяцев, собрав, как им казалось, достаточные доказательства «измены», власти отдали под суд одиннадцать русинов. Процесс должен был стать показательным, надолго запугав галицко-русское население. Однако предвзятость следствия и надуманность обвинений стали очевидными с самого начала заседаний суда.

«Вся суть виновности подсудимых заключалась в том, что они выступали (на основании австрийских законов) в защиту русского своего дела, сознавали свою одноплеменность с закордонною Русью, а также, что, как униаты, не относились враждебно, по примеру римских католиков, к православию», – вспоминал главный редактор газеты «Слово» Венедикт Площанский, один из обвиняемых[30].

Попытки прокурора доказать факт «государственной измены» оказались несостоятельными. Чтобы избежать полного конфуза, суд приговорил нескольких обвиняемых к нескольким месяцам тюрьмы «за нарушение общественного спокойствия». Остальные подсудимые были полностью оправданы. Однако эта неудача не остановила полицейские и судебные репрессии против деятелей русинского возрождения, наоборот, они были расширены.

Судебные преследования галицких русинов продолжались вплоть до начала Первой мировой войны. Австрийские власти организовали еще несколько крупных процессов[31]. А также множество мелких судилищ. Таких, например, как состоявшийся в начале 1913 года суд над крестьянином из села Рипчицы Демчуком, который в разговоре с солдатом 80-го пехотного полка Максимом Крупою[32] сказал: «Если бы когда-то вспыхнула война с Россией, то, что вам от этого будет, если будете биться за евреев и поляков, лучше как пойдете на патрулирование, то сдайтесь добровольно». Подсудимый был приговорен к пяти месяцам тюрьмы[33]. На этот случай стоит обратить внимание еще и потому, что в 1914 году солдаты названного полка, укомплектованного в значительной части русинами, действительно отказались сражаться против русской армии.

Необходимо отметить, что в данном случае оборот «биться за евреев и поляков» свидетельствует не только и не столько об этнической розни (полонофобии и юдофобии), сколько о классовом противостоянии. Евреи и поляки составляли в Галиции большинство не только управленцев, но и людей зажиточных и являлись, преимущественно, городским населением. В то же время русины – в большинстве сельские жители, как правило, беднота. Не будем забывать, что первая волна украинской эмиграции в Канаду, начавшаяся в эти годы, состояла именно из галицких русинов, бежавших от беспросветной нищеты и политического бесправия, гарантированных им на родине. Таким образом, на противоречия этнические накладывались, резонируя их, противоречия социально-классовые. Широко представленные в галицийском политикуме сегодня идеи полонофобии и антисемитизма, оформились в XVI–XIX веках на основе социально-классового протеста, осложненного формированием антагонистических классов четко очерченными этническими группами. С изрядной долей схематизма и условности их можно определить как: евреи – буржуа и финансисты, поляки – аристократия и администраторы, русины – крестьянство, мелкие служащие самых низших ступеней, сельские священники, ведущие крестьянский образ жизни.

Отсюда видно, что если родившаяся тогда же галицкая русофобия имеет в основе своей гражданский конфликт, родившийся в русинском обществе в конце XIX века, а сегодня распространившийся на всю Украину и все еще не исчерпанный, то более древние полонофобия и антисемитизм базируются на внешнем, этно-классовом конфликте.

Продолжались и внесудебные преследования русинского населения. Власти запрещали изучение русского языка, чтение произведений русской литературы. Учащихся, заподозренных в русофильстве (а поводом к подозрению могло быть даже случайно сказанное русское слово) исключали из учебных заведений, как светских, так и духовных. «Правительство отбирало у населения найденные при обыске сочинения Пушкина и Гоголя, даже книги по сельскому хозяйству, если последние были изданы на русском языке», – писала уже во время войны русская печать, основываясь на информации, полученной от галичан[34].

Можно было бы предположить, что в данном случае мы имеем дело с преувеличением государственной пропаганды военного времени, но аналогичные сведения поступали и из других источников, в том числе совершенно независимых и заслуживающих абсолютного доверия. Так, например, известный русский писатель Михаил Пришвин, в качестве корреспондента посетивший осенью 1914 года занятые русской армией районы Галиции, записал в свой дневник разговор с семнадцатилетним львовским студентом-русином, вынужденным сжечь все русские книги из домашней библиотеки, опасаясь репрессий. «Он мне рассказывал о преследовании русского языка, не позволяли даже иметь карту России, перед войной он принужден был сжечь Пушкина, Лермонтова, Толстого и Достоевского. Преследовались даже слова, к завтраку он приготовил мне список слов, запрещенных для употребления гимназистами, слов русских»[35].

Власти предпочитали лучше не допускать русинов в учебные заведения, чем разрешить им изучение русской литературы и языка, что было бы неизбежным следствием получения русинами образования на родном языке (а иного они не знали). Стоит также заметить, что, согласно информации выходившей в Украине российской газеты «Слово», редактируемой тогда Симоном Петлюрой, к началу XX века уровень полной неграмотности (т. е. тех, кто не умел ни читать, ни писать) среди русинов Галиции достигал 79,8 %. Для сравнения – среди галицких поляков указанный уровень равнялся 52,8 %[36].

К государственному преступлению также приравнивалась проповедь православного вероучения. Очень многих греко-католических священников власти подозревали в склонности к православию и русофильству. В меморандуме командования краевой жандармерии в Галиции за июнь 1910 года отмечалось, что в Перемышльской епархии половина греко-католических священников поддерживает переход в православие, а во Львовской – треть[37]. По этой причине правительство требовало от местных архиереев назначать священников на приходы только после согласования с галицким наместником.

Переход греко-католического священника в православие автоматически влек за собой возбуждение уголовного дела по обвинению в государственной измене, лишение гражданства и смещение с прихода. Для сравнения отметим, что в «Уложении о наказаниях уголовных и исправительных» Российской империи 1845 года статьи за совращение из православия распространялись практически лишь на инославных подданных, занимавшихся прозелитизмом[38]. После же конституционных реформ 1905 года эти статьи и вовсе были отменены.