Читать онлайн «Славяне и скандинавы». Страница 64

Выросшая из полянской племенной «старейшины» боярская знать Киева в X в. хоронила своих мертвых по особому обряду. Это так называемые срубные гробницы с ингумациями. Сходный на первый взгляд с камерными погребениями, этот обряд, однако, отличается от них прежде всего конструкцией погребального сооружения. Славянская техника возведения сруба, чуждая северному домостроительству и неизвестная в ритуальной практике скандинавов, полностью соответствует местной строительной традиции; в последних десятилетиях IX в. на Подоле уже появились кварталы и улицы, застроенные срубными жилищами. Мужские погребения в киевских срубных гробницах сопровождаются оружием (найден меч, лук и стрелы славянских типов), в женском захоронении золотые височные кольца. Никаких скандинавских влияний в обряде и инвентаре этих погребений (№ 105, 109, 110, 112, 113, 123) проследить нельзя.

В ряде дружинных могил, содержащих захоронение воина с конем (уложенным не в ногах, как у норманнов, а рядом с покойником, что ближе к степным традициям), найдено вооружение общеевропейских типов. Мечи из городского некрополя особых, местных форм, с характерным восточноевропейским орнаментом на рукояти.

Единственным скандинавским погребением основного киевского могильника на территории так называемого «Города Ярослава» следует признать погребение № 114 в камере столбовой конструкции с парным захоронением мужчины и женщины, северной ориентировкой костяков; среди вещей - меч типа Y. Комплекс можно датировать концом X - началом XI в. Это погребение вполне могло принадлежать одному из варяжских наемников Владимира, осевших в русской столице.

Хорошо известные в литературе находки скандинавских вещей в Киеве связаны не с основным киевским комплексом памятников на территории Города Владимира и Ярослава, а с особым, существовавшим сравнительно непродолжительное время поселением-сателлитом. От него сохранились остатки обширного некогда городища на Лысой горе, к северу от Старокиевской горы, Замковой горы и Щекавицы (цепочки первоначальных киевских поселений вдоль берега Днепра). Близ городища находился второй киевский могильник, где раскопаны погребения с мечами типов Е и Н, скорлупообразиыми фибулами и другими вещами скандинавского происхождения (могилы № 116, 117, 124, 125). Здесь же найден клад арабских дирхемов, зарытый в земле во второй половине X в.

Городище на Лысой горе занимало важное топографическое положение, позволявшее контролировать киевскую речную гавань, реку Почайну и перекресток сухопутных путей, Дорогожичи, связывающие Киев с Вышгородом, Белгородом и другими городами Среднего Поднепровья. Появление этого укрепления можно отнести ко времени Олега Вещего (882-912 или 922 г.). Крепость, в которой пришедший с севера князь разместил часть своей разноплеменной дружины, просуществовала немногим более полувека; вскоре после дунайских походов Святослава, где, вероятно, погибли многие из постоянных ее обитателей, она перестала функционировать, а оставшееся население растворилось в бурно растущей древнерусской столице, вскоре затем подвергшейся крупномасштабным градостроительным преобразованием Владимира, а позднее Ярослава.

Есть основания отождествить эту «крепость русов» с загадочным названием «Самбатас»134. Расположенная над затоном Почайны, где со времен Ольги до начала XVIII в. сосредоточивались речные суда на зимовку, она поразительно точно соответствует описанию в сочинении Константина Багрянородного «Об управлении государством» (950-е гг.), единственном источнике, где отмечено особое название «киевской крепости» Самбатас.

В главе 9 «О росах, отправляющихся с моноксилами из Росии в Константинополь» Константин, неоднократно общавшийся с «росами», записавший у них названия днепровских порогов, представлявший устройство и оснащение «моноксил» - однодеревок, резюмировал свои знания о положении и занятиях «росов» на родине:

«Зимний же и суровый образ жизни росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полюдие, что именуется «кружением», а именно в Славинии вервианов [древлян], другувитов [дреговичей], криветеинов [кривичей], севериев [северян] и прочих славян, которые являются пактиотами (данниками) росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепре, возвращаются в Киаву». Сюда же в Киев по речным артериям, объединяемым водными магистралями «Пути из варяг в греки», груженные данью однодеревки из Верхней, «внешней Росии идут из Немогарда [Новгород, или же Ладога, «город на озере Нево»?], в котором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта Росии, а также из крепости Милиниски [Смоленска], из Телиуцы [Любеча], Чернигоги [Чернигова] и Вусеграда [Вышгорода на Днепре]. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киава, называемой Самбатас... И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они опускаются в Витичеву, которая является крепостью-пактиотом росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединяются все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр»135.

Сбор и реализация полюдья, как детально показано в исследовании Б. А. Рыбакова «Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв.», были государственно организованным мероприятием, охватывавшим громадную территорию и осуществлявшимся в интересах иерархически организованного восточнославянского феодального класса Древней Руси136; «сбыт полюдья» - важный элемент своеобразной формы раннефеодального обложения при характерном для Киевской Руси строе феодальных отношений, который впервые был отмечен К. Марксом137 и состоял из вассалитета без ленов (фиксированных феодальных земельных владений, «фьефов») или, точнее, обеспечивал членам вассальной иерархии «фьефы, состоящие исключительно из даней»138. Феодальная, иерархически построенная организация «росов», возглавленная «великим князем русским» («хакан-рус» арабских источников), подчинявшимися ему «светлыми князьями» (главами племенных союзов) и «всяким княжьем» отдельных племен, опиравшаяся на «великих бояр» и «бояр», на многочисленных вооруженных мужей и гостей-купцов139, то есть тех самых «русинов» «Русской Правды», статус и безопасность которых обеспечивало великокняжеское законодательство, превратила Волховско-Днепровский путь в главную политико-административную магистраль Древнерусского государства, обустроенную новыми крепостями, опорными базами феодальной власти. Начатое еще при Олеге, это строительство продолжалось в течение всего X в. Если говорить о варягах, роль их в этом строительстве была сугубо служебной и недолгой. Так, близ Чернигова в первой половине X в. появляется укрепленный военный лагерь, контролировавший подходы к этому, второму по значению центру Среднего Поднепровья (судя по многочисленным курганным кладбищам с монументальными насыпями в городе и его округе, ключевые позиции здесь занимала местная, черниговская боярская знать). Городище у села Шестовицы, в 12 км от города, связано с курганным могильником. Материалы 130 погребений, систематизированные в последние годы, свидетельствуют, что па кладбище наряду со славянскими имеются захоронения варяжских дружинников (камерные могилы, сожжения)140. На городище, очевидно, была дислоцирована дружина киевского великого князя, в составе которой служили и варяжские воины.

В 980-х гг., когда Владимир разворачивает грандиозное строительство оборонительных крепостей на южной границе среднеднепровской «Русской Земли», для их заселения он «поча нарубати муже лучшие от словен, и от кривичь, и от чюди, и от вятичь, и от сих насели грады»141. В перечне этих, в основном верхнерусских, северных племен варяги уже отсутствуют, в отличие от описаний походов начала X в.

Как и археологические данные, письменные источники свидетельствуют об активности варягов на службе киевского великого князя, в основном в первой половине X в. Процесс их быстрого слияния со славянской феодальной средой достаточно ясно прослеживается в наиболее достоверных документах эпохи, договорах Руси с Византией. В 907 г. под Константинополем Олег, начиная переговоры с греками, «посла к нима в град Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава и Стемида»142. Так же выглядит ономастикой 912 г.: «Мы от рода рускаго Карлы, Инегельд, Фарлоф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул. Фост, Стемна»143; заметим, что вовсе не обязательно все эти люди со скандинавскими именами были норманнами: за несколько десятилетий совместной деятельности славяно-варяжских дружин в их составе уже могли появиться дети от смешанного брака, славянский воин мог назвать сына и в честь варяжского родича или боевого товарища... Тем не менее сама концентрация варяжских личных имен показатель для характеристики «русов» эпохи Олега. Спустя 33 года из этих, «варяго-русских» его сподвижников, возможно, лишь Фост (Фаст), Гуды и Труан (Туад?) оставались в среде «княжья и боляр» киевского великого князя. В 945 г. «Либиар Фастов», «Алвад Гудов», «Фудри Туадов» выступают посланцами, связанными со старшим поколением, но действуют они уже среди нового, судя по именам, разноплеменного поколения «боляр», в котором на всех уровнях, начиная с княжеского (Святослав), распространены бесспорно славянские имена: Володислав, Передъслава, Синко, Борич144.