Читать онлайн «Русские эсэсовцы». Страница 3

Опасения этой категории немецких граждан было можно понять, ведь Германию и Россию связывали тесные взаимоотношения. Начиная с Петра I, немецкое присутствие на российских землях было весьма значительным. Интеллигенция и дворянство были представлены, в частности, остзейскими баронами, потомками лифляндского, курляндского, эстляндского и эзельского рыцарства [они были вассалами Тевтонского ордена. — Примем. авт.], верно служивших династии Романовых. Достаточно назвать только несколько имен — Паткуль, Миних, Вейсман фон Вайсенштайн, Крузенштерн, Беллинсгаузен, Багговут, Бистром, Литке, Бенкендорф, Тотлебен, Эссен, Вирен, Врангель, Фелькерзам, фон Плеве, Ренненкампф, фон Унгерн-Штернберг, Келлер…

Немцы внесли немалый вклад в создание регулярной русской армии, в развитие отечественной науки и образования, проявили себя самым лучшим образом во многих других областях. Разумеется, о том, сколько сделали немцы для России, было известно и в самой Германии. Именно поэтому часть немецкого общества серьезно переживала за судьбу России, и, естественно, не хотела, чтобы русские «забывали» о том, кто якобы «помог» им обрести европейский и в некотором роде «цивилизованный» вид…

Можно согласиться с мнением известного немецкого исследователя Карла Шлегеля, который полагает, что «образы, созданные немцами и русскими друг о друге, располагаются между полюсами великих ожиданий и столь же великого страха, притяжения и отторжения, культами русофильства и германофильства и образом врага, созданного пропагандой». Шлегель отмечает, что в XIX веке русские и немцы в своих взаимных оценках «исходили из такой категории, как „душа народа“, и научно исследовали его психологию. В результате получались идеальные типы „русского“ и „немца“. Их лучшие экземпляры населяли литературу в виде управителя Штольца из „Обломова“ Ивана Гончарова, простого солдата Гриши из романа Арнольда Цвейга „Спор об унтере Грише“ или образа мадам Шуша из „Волшебной горы“ Томаса Манна»[20]. Но были и другие — преимущественно коллективные — образы…

В 1848 году в революционном Берлине была напечатана листовка, авторы которой негодовали по поводу предстоящего вторжения русской армии в Европу, чтобы поддержать умирающие монархии. Листовка начиналась словами «Смерть русским!» и рассказывала, к чему следует готовиться немцам: «Эти казаки, башкиры, калмыки, татары и т. д. десятками тысяч горят скотским желанием вновь разграбить Германию и нашу едва рожденную свободу, нашу культуру, наше благосостояние, уничтожить, опустошить наши поля и кладовые, убить наших братьев, обесчестить наших матерей и сестер и с помощью тайной полиции и кнута уничтожить любой след свободы, человечности и честности». В конце агитки отмечалось, что среди «русских солдатских орд» культивируются идеи «ниспосланного» Богом панславизма, а император Николай I решил крепко покарать Германию и, таким образом, исполнить волю Господню[21].

Как видно из листовки, в глазах революционеров русские, как народ, ассоциировались с представителями кочевых племен, сохранивших дикие обычаи и нравы. Стараниями пропагандистов народы, населявшие Россию, слились в некое единое целое, которое было проще простого объединить под именем титульной нации.

Разумеется, устойчивый имидж России как «жандарма Европы» не для всех европейцев носил отрицательные коннотации. Представители знати и добропорядочные бюргеры различных германских государств и земель видели в русском царе спасителя от революционных беспорядков и анархии. Так, министр-президент Баварского королевства фон дер Пфордтен в 1851 году в разговоре с русским академиком Якоби заявлял: «При остром кризисе, который мы переживаем, мы обращаем наши взоры на Север [подразумевается Санкт-Петербург. — Примеч. авт.], где нашим глазам представляется единственный во всей истории пример неизмеримой материальной силы, поддерживаемой еще более великой моральной силой, восхитительным разумом и истинно христианской умеренностью. Провиденциальная миссия вашего великодушного императора стала для нас более ясной, чем когда-либо: в нем лежит будущее всего света»[22].

Многие немецкие традиционалисты, такие как философ Франц фон Баадер (1765–1841), возлагали на царскую Россию особые надежды, основывая их на сохранении здесь того «религиозного инстинкта», который в Западной Европе заглох под влиянием антирелигиозного просвещения[23]. Фридрих Ницше также видел в России «единственную державу, у которой есть еще время, которая может ждать, еще что-то обещать». Ему казалось, что «способность к воображению и к напряжению воли в наибольшей и неиспользованной мере присутствует у славян»[24].

Конечно, не все разделяли это восторженное отношение. Когда началась Крымская война, Сергей Аксаков писал сыну: «Какая злоба, какое предательство и неблагодарность в целой Европе против нас! Александр I спас от раздела Пруссию, а Николай I спас от падения Австрию. В Пруссии единогласно все были против нас, кроме короля, а в Австрии — кроме императора, Радецкого и Шлиха»[25]. Однако взаимные симпатии русских и немцев (преимущественно из среды дворянства и интеллигенции) вовсе не испарились полностью. Известно, что в 1870 году, когда началась Франко-Прусская война, Иван Тургенев заявил: «Сейчас я — немец»[26].

Впрочем, в дальнейшем стараниями всевозможных публицистов в Германии все больше и больше культивировались страхи перед славянской и, в частности, русской «угрозой». К. Шлегель констатирует, что «уже в пору Отто фон Бисмарка обозначилось опасное взаимное отчуждение русской и германской империй, которое на фронтах Первой мировой войны превратилось в противостояние. В силу этого в Германии лишилась основы переходившая из поколение в поколение консервативная русофилия, а в России — казавшаяся естественной ориентация на Германию»[27].

В дневнике прибалтийского немецкого писателя Виктора фон Хена (1867) встречается такой пассаж: «Казаки придут на своих лошадях с плетками и пиками и всех затопчут. У них нет никаких потребностей, они мастера разрушений, ведь у них нет сердца, и они бесчувственны. И вместо убитых сотен тысяч придут другие сотни тысяч, ведь они как саранча. И опять может предстоять решающая битва при Халене, об исходе которой никто не знает. Все это уже было. Монголы, пришедшие из глубины Востока, застряли в Силезии, славяне запросто могут остановиться у Атлантического океана. Пока их уничтожает только алкоголь, который в данных обстоятельствах может стать благодетелем для человечества»[28].

Данная цитата весьма показательна, она позволяет увидеть, какие стереотипы волновали сознание радикальных немецких шовинистов в то время. Как показывает отрывок из дневника, славяне — это несметное, брутальное племя, склонное к деструкции и не отягощенное моралью. Столь дерзкая оценка дополняется аллюзией, ставящей вневременный знак равенства между монголами и славянами. Нельзя также считать субъективным нюансом образ казаков, с которым автор, вероятно, связывал понятие о некоем «славянском авангарде», готовом ворваться в Европу и втоптать все живое в землю. Для В. фон Хена казаки — уже устоявшийся символ, олицетворяющий собой всеобщий кошмар, настоящий «азиатский апокалипсис».

Не менее резкие утверждения можно найти в политических требованиях генерала Фридриха фон Бернарди о завоевании русских прибалтийских губерний (1892). В своей анонимной брошюре «Videant consules» он не вел речь о том, насколько ужасны славяне, казаки или кого-либо еще, а говорил о целенаправленной борьбе против России, об установлении немецкого контроля над Балтийским морем. На фоне таких противников Германии, как французы, русские, по мнению фон Бернарди, являются национальными врагами немцев. Антирусскую позицию, подчеркивал генерал, ни в коем случае нельзя считать «следствием сиюминутного политического положения. Напротив, сегодняшняя политическая ситуация… подводит нас непосредственно к войне, которая станет необходимым выражением состояния, имеющего глубокие корни»[29].

В годы Первой мировой войны образ русского человека с легкой руки кайзеровских пропагандистов был превращен в «контрастного» индивида, заключающего в себе неразрешимое противоречие. Это противоречие живет в нем за счет непостижимого соединения меланхолии, славянского благодушия и жуткой кровожадности, унаследованной от «азиатских кочевников». Формирование такого типа людей было, по мысли авторов мифа, связано с тремя причинами: влиянием татарского ига, деспотичной формой правления в России и крепостным правом. Естественно, выходом для русских из «дремучего состояния» могло быть только покорение их страны немцами, знающими толк в том, как организовывать жизнь государства и его подданных.