Читать онлайн «Охотники за нацистами». Страница 8

Фридман назвался именем Тадека Яшинского, чтобы скрыть еврейское происхождение не только от немцев, но и от антисемитов из числа местных жителей, и присоединился к работе польской милиции коммунистов под руководством лейтенанта Адамского. Их главной задачей было, по свидетельству Фридмана, «положить конец анархической деятельности» Армии Крайовой, а также «выискивать и арестовывать немцев, поляков и украинцев, которые занимались военной деятельностью, наносящей ущерб интересам Польши и польского народа».

«Я взялся за работу с невероятным энтузиазмом, – рассказывал Фридман. – Командуя несколькими новобранцами, чувствуя под рукой надежный револьвер в кобуре, я арестовывал одного нациста за другим».

Фридману с товарищами действительно удалось выследить нескольких настоящих военных преступников. Они схватили украинского старшину Шронского, который «забил насмерть столько евреев, что не мог вспомнить сколько», а тот, в свою очередь, вывел их на другого преступника-украинца, позднее повешенного. Однако понятие «интересов Польши» было слишком размытым и подразумевало арест каждого, кто не приветствовал идею советского господства – в том числе храбрых польских партизан, сражавшихся с немцами во время оккупации.

Пока Красная армия преследовала отступающие германские войска, Кремль арестовал в Варшаве шестнадцать лидеров Армии Крайовой и поместил их в печально известную московскую тюрьму Лубянка. В июне, после официального окончания войны, им устроили показательный суд и в качестве награды за шестилетнюю борьбу с нацистами вынесли вердикт: тюремное заключение за «диверсионную деятельность против Советского Союза».[55]

Впрочем, Фридмана политика не интересовала. Он предпочел связать судьбу с теми, кто поддерживал Красную армию, лишь по одной причине – чтобы больше не подвергаться нападкам польских антисемитов. Его не интересовали идеологические установки будущих хозяев Польши. Куда важнее было отомстить немцам – и коммунисты такую возможность ему предоставили.

Фридмана и пятерых его товарищей из Радома отправили в Данциг, балтийский портовый город. Там они увидели спешное отступлением немецких солдат. «Они представляли собой жалкое зрелище: едва держались на ногах, все в повязках, замаранных кровью, – писал он. – Однако мы просто не могли испытывать к ним жалость или сочувствие. Эти люди должны были ответить за свои преступления».

Город догорал в пожарищах, а красноармейцы и польская милиция подрывали здания, которые могли обрушиться в любой момент. «Словно Рим, подожженный Нероном», – добавлял Фридман.

От столь резкой перемены судьбы новичков переполняли эмоции. «Мы чувствовали себя пришельцами с другой планеты, чье прибытие заставляет местных жителей в ужасе бросаться врассыпную», – рассказывал он. Они громили квартиры немцев, брошенные в такой спешке, что повсюду оставались одежда, личные вещи, даже деньги. В одном из домов нашли фарфоровые вазы – «из Дрездена, наверное», отметил Фридман – и сыграли ими в футбол, оставив лишь груду осколков.

Впрочем, к самопровозглашенной миссии «разыскивать нацистских палачей и убийц, чтобы отомстить и предать правосудию» они подходили более дисциплинированно. В Министерстве госбезопасности им, например, поручили арестовать всех немцев-мужчин от пятнадцати до шестидесяти лет. «Схватим эту нацистскую мразь и очистим город», – велел им старший офицер.

В своих мемуарах Фридман вспоминал, как его старшая сестра Белла описывала депортацию евреев из Радома: «Идут, словно овцы на убой». Подобные выражения часто повторялись при обсуждениях холокоста в течение длительного времени. Описывая удовлетворение, которое он испытывал в Данциге, где допрашивал и бросал в тюрьму немцев, Фридман использовал те же сравнения: «Мы поменялись ролями, и благодаря моему чудесному польскому мундиру теперь я мог командовать этими некогда гордыми представителями расы господ, как испуганными овцами».

Он признавал, что на допросах был довольно беспощаден и избивал заключенных, чтобы получить признание: «В моем сердце кипела ярость. Я ненавидел их проигравшими так же сильно, как в те ужасные дни, когда они были победителями».

Много лет спустя после войны он заявил: «Сейчас при мыслях о прошлом мне становится совестно, но нужно помнить, что дело было весной 1945 года, немцы еще сражались на два фронта: против союзных войск и русской армии, а я тогда не знал, что из моей семьи хоть кто-то выжил в нацистских лагерях». И Фридман, и другие продолжали находить новые доказательства зверств, совершенных нацистами: например, комнату, полную голых тел со следами продолжительных пыток. Однако уже тогда он обеспокоился тем, что создает себе репутацию «безжалостного человека».

Позднее он узнал, что его сестра Белла выжила в Освенциме, что вынудило Фридмана сдать униформу и вернуться в Радом. Там они оба решили покинуть Польшу, ставшую для них совсем чужой страной. Антисемитизм еще оставался привычным явлением, а из ближайших родственников больше никто из концлагерей не вернулся. Сперва они вместе с другими выжившими хотели поехать в Палестину при помощи «Брихи́» – подпольной организации, помогавшей евреям наладить нелегальные пути эмиграции из Европы. Именно «Бриха» (на иврите «побег») подготовила почву для создания Государства Израиль.

Однако путешествие пришлось прервать, и он на несколько лет остался в Австрии. Там Фридман продолжал охотиться за нацистами. Он по-прежнему жаждал отмщения, хоть и отказался от жестоких методов, которые были столь популярны в коммунистической Польше.

Увидев 5 мая 1945 года, как большой танк с развевающимся американским флагом въезжает в ворота концлагеря Маутхаузен близ австрийского города Линц, изможденный узник в полосатой форме не поверил своим глазам. Чтобы убедиться в реальности танка, он должен был его потрогать, однако ему не хватило сил пройти эти несколько шагов. Колени подогнулись. Американские солдаты подхватили его на руки, он успел мимоходом коснуться звезды на флаге – и упал в обморок.

Придя в сознание на своей койке, Симон Визенталь понял, что он отныне свободный человек. Охранники СС сбежали еще накануне вечером, тела умерших убрали из барака, и в воздухе пахло хлоркой. А самое главное, американцы принесли большой котел с супом. «Самым настоящим супом, ужасно вкусным»,[56] – вспоминал Визенталь.

После еды ему, как и многим заключенным, стало очень плохо – они не могли переварить нормальную пищу. А потом наступили дни, которые Визенталь называл «периодом приятной апатии»: вместо ежедневной борьбы за жизнь в концлагере – щедрый рацион из супа, овощей и мяса наряду с лекарствами от американских докторов в белых халатах… И со временем он вернулся к жизни. Многим другим – Визенталь оценивает их число в 3000 – повезло куда меньше: после освобождения они все равно умерли от истощения.

Визенталю довелось сталкиваться с насилием и трагедиями задолго до Второй мировой войны и холокоста.[57] Он родился 31 декабря 1908 года в Бучаче, маленьком городе Восточной Галиции. В то время она была частью Австро-Венгерской империи, после Первой мировой отошла Польше, а ныне является частью Украины. Бучач населяли преимущественно евреи, но сам регион был многонациональным, и Визенталь вырос, слыша немецкий, идиш, польский, русский и украинский языки.

Регион вскоре был охвачен насилием Первой мировой войны, а позднее – большевистской революции и последовавшей за ней Гражданской войны, когда русские, поляки и украинцы восстали друг против друга. Отец Визенталя, успешный торговец, погиб, сражаясь в рядах австрийской армии. Мать после этого увезла обоих сыновей в Вену, но как только русские в 1917 году отступили, вернулась в Бучач. Когда Симону было двенадцать лет, украинский кавалерист-мародер полоснул его саблей, отчего на бедре остался шрам. Младший брат Симона, Гилель, умер, сломав при падении позвоночник.

Визенталь изучал архитектуру в Праге, а после вернулся домой, где сделал предложение давней возлюбленной, Циле Мюллер, и открыл собственное архитектурное бюро. В студенческие и послеуниверситетские годы он завел немало друзей, причем не только из числа евреев. Визенталь никогда не разделял радикальных взглядов «левых», как большинство молодых людей того времени. Его привлекала другая политическая идея. «В молодости я был сионистом»,[58] – постоянно напоминал он и мне, и другим интервьюерам.

Холокост стал для него такой же реальностью, как для Фридмана и других выживших евреев. В начале войны Визенталь с семьей жил во Львове, городе, который по секретному протоколу пакта Молотова – Риббентропа, разделившему Польшу между Германией и Советским Союзом, сперва отошел советским войскам, а в 1941 году, во время нападения на Советский Союз, был быстро захвачен немцами.