Читать онлайн «Теория и история. Интерпретация социально-экономической эволюции». Страница 44

Тот, кто хочет воскресить мертвый язык, в сущности, должен из его фонетических элементов создать новый язык, словарь и синтаксис которого будет приспособлен к условиям нынешней эпохи, полностью отличной от условий далекого прошлого. Язык предков бесполезен для современных ирландцев. Законы современной Ирландии нельзя написать с помощью старого словаря; Шоу, Джойс и Йейтс не смогли бы использовать его в своих пьесах, романах и стихах. Никто не в силах стереть историю и вернуться в прошлое.

С другой стороны, кроме попыток воскресить мертвые языки, составляются планы поднять местные диалекты до уровня языка литературы и других проявлений мышления и деятельности. Когда связь между разными частями территории страны была непостоянной вследствие недостаточной развитости межрегионального разделения труда и примитивности транспортной инфраструктуры, существовала тенденция разрушения лингвистического единства. В данной местности развивались различные диалекты языка, на котором разговаривали люди, ее населявшие. Иногда эти диалекты развивались в литературный язык, как это было с голландским языком. В других случаях только один диалект становился литературным языком, а остальные оставались говором, используемым в повседневной жизни, но не используемым в школах, судах, книгах и в разговоре образованных людей. Так, например, случилось в Германии, где работы Лютера и протестантских теологов поставили диалект «саксонской канцелярии» в преимущественное положение, а остальные диалекты низвели до второстепенных.

Под влиянием историзма появились движения, стремящиеся обратить этот процесс вспять, путем придания диалектам статуса литературных языков. Самой заметной из этих тенденций является фелибриж, проект восстановления господства провансальского языка, которое он когда-то имел как Langue d'Oc <провансальский язык (фр.). – Прим. перев.>. Фелибры [49], возглавляемые поэтом Мистралем, были достаточно разумны, чтобы не планировать полную замену французского языка своим диалектом. Однако даже перспективы их более скромных амбиций – создать новую провансальскую поэзию – выглядят безнадежными. Невозможно представить ни одного современного французского шедевра, сочиненного на провансальском языке.

Местные диалекты различных языков используются в романах и пьесах, описывающих жизнь необразованных слоев населения. Часто в таких произведениях изначально присутствует неискренность. Автор снисходительно спускается на уровень людей, ментальность которых он никогда не разделял или давно перерос. Он поступает как взрослый, который снисходительно пишет детские книжки. Ни одно современное литературное произведение не может уйти от влияния идеологий нашей эпохи. Если автор прошел школу этих идеологий, то он не сможет успешно замаскироваться под простого человека и воспринять его речь и взгляды на жизнь.

История – процесс необратимый.

История человечества представляет собой прогрессирующее углубление разделения труда. Животные живут в условиях полной автаркии каждого индивида или каждой квазисемьи. Человеческое сотрудничество становится возможным благодаря тому, что работа, выполняемая в условиях разделения труда, более производительна, чем изолированные усилия автаркичных индивидов, и что разум человека способен постичь эту истину. Если бы не эти два факта, то люди так навсегда и остались бы одинокими собирателями еды, принуждаемыми неизбежными законами природы к немилосердной и безжалостной борьбе друг с другом. В мире, где каждый видел в других людях соперников в биологической конкуренции за строго ограниченный запас пищи, не сложились бы никакие общественные связи, не развились бы симпатии, доброжелательность и дружба, не возникло цивилизации.

Одним из величайших достижений социальной философии XVIII в. стало раскрытие роли, которую в истории сыграл принцип более высокой производительности вследствие разделения труда. Именно против этих учений Смита и Рикардо были направлены самые яростные нападки адептов историзма.

Действие принципов разделения труда и его следствие – сотрудничество – в конечном итоге имеет тенденцию к созданию системы производства, охватывающей весь мир. В той мере, в какой географическое распределение естественных ресурсов не ограничивает тенденции к специализации и интеграции обрабатывающих отраслей, свободный рынок стремится развивать заводы, оперирующие в сравнительно узких областях специализированного производства, но обслуживающих все население земного шара. С точки зрения людей, предпочитающих большее количество товаров более высокого качества по сравнению с меньшим количеством более плохих товаров, идеальная система состояла бы в наивысшей концентрации каждого вида производства. Тот же самый принцип, который вызвал появление таких специалистов как кузнецы, плотники, портные, пекари, а также врачи, учителя, художники и писатели, в конце концов привел бы к появлению одной фабрики, обеспечивающей одним изделием всю ойкумену. Несмотря на то, что упомянутый географический фактор противодействует полной реализации этой тенденции, международное разделение труда все же возникло и будет углубляться до тех пор, пока не достигнет границ, установленных географией, геологией и климатом.

Каждый шаг по пути углубления разделения труда в краткосрочной перспективе ущемляет личные интересы некоторых людей. Экспансия более эффективных заводов ущемляет интересы менее эффективных конкурентов, которых они вынуждают уходить с рынка. Технологические нововведения ущемляют интересы рабочих, которые больше не могут зарабатывать на жизнь, цепляясь за отвергнутые устаревшие методы производства. На краткосрочных имущественных интересах мелких предприятий и неэффективных рабочих неблагоприятно отражается любое новшество. Это не является новым явлением. Также не ново, что те, кому причинен вред экономическими усовершенствованиями, требуют привилегий, которые защитили бы их от более эффективных конкурентов. История человечества представляет собой длинную летопись препятствий, возводимых на пути более эффективных людей, ради получения выгоды менее эффективными.

Настойчивые попытки остановить экономические усовершенствования обычно объясняют ссылками на «интересы». Это объяснение весьма неудовлетворительно. Оставляя в стороне тот факт, что нововведение ущемляет только краткосрочные интересы некоторых людей, мы должны подчеркнуть, что, ущемляя интересы незначительного меньшинства, оно выгодно подавляющему большинству. Хлебозавод, безусловно, причиняет вред мелким пекарням. Но он причиняет им вред только потому, что улучшает условия жизни всех людей, потребляющих хлеб. Импорт иностранного сахара и часов вредит интересам незначительного меньшинства американцев. Но это благо для тех, кто хочет есть сахар и покупать часы. Вопрос стоит так: почему новшества непопулярны, хотя они приносят пользу огромному большинству людей?

Привилегия, предоставленная определенной отрасли в краткосрочной перспективе, выгодна только тем, кому в данный момент случилось в ней работать. Однако до определенной степени она причиняет вред всем остальным людям. Если каждый имеет какую-либо привилегию, в роли потребителя он теряет столько же, сколько выигрывает в качестве производителя. Более того, все несут потери в результате того, что во всех отраслях внутреннего производства из-за этих привилегий производительность снижается <см. выше. Гл. 2, раздел 3 и далее>. В той мере, насколько эффективно американское законодательство сдерживает большой бизнес, потери несут все, поскольку продукция производится с более высокими издержками на заводах, которые были бы вытеснены, не проводись данная политика. Если бы в борьбе с крупными предприятиями Соединенные Штаты зашли бы также далеко, как это сделала Австрия, то средний американец жил бы не намного лучше среднего австрийца.

Не интересы являются движущей силой борьбы против дальнейшего углубления разделения труда, а ложные идеи о так называемых интересах. Как и во всех остальных отношениях, историзм, исследуя эти проблемы, также видит только краткосрочный ущерб, выпадающий на долю некоторых людей, и игнорирует долгосрочные выгоды для всех людей. Рекомендуя конкретные мероприятия, он не упоминает о цене, которую за них необходимо заплатить. Каким весельем было изготовление обуви во времена Ганса Закса и менестрелей! Нет нужды критически анализировать подобные романтические грезы. Сколько людей ходило в то время босиком! Каким позором являются крупные химические концерны! Но смогли бы аптекари в своих примитивных лабораториях произвести лекарства, убивающие микробы?

Те, кто желают запустить вспять часы истории, должны сказать людям, каковы будут издержки их политики. С разукрупнением большого бизнеса нет никаких проблем, если вы готовы мириться с последствиями. Если бы нынешние американские методы налогообложения доходов и имущества были внедрены пятьдесят лет назад, то большая часть тех новых вещей, без которых ни один американец не захочет сегодня обходиться, вообще не были разработаны или, если бы все же выпускались, то были бы недоступны для большинства людей. То, что такие авторы, как профессора Зомбарт и Тауни говорят о блаженстве Средних веков, представляет собой просто плод фантазии. Попытки «достигнуть непрерывного и неограниченного повышения материального богатства», говорит профессор Тауни, ведет к «разрушению души и беспорядку в обществе» <Tawney R.H. Religion and the Rise of Capitalism. – N. Y.: Penguin Book, n.d. P. 38 and 234>. Нет необходимости подчеркивать, что некоторые люди могут считать, что если душа так чувствительна, что ее губит осознание того, что в первый год жизни умирает меньше младенцев и меньше людей умирает от голода, чем в Средние века, то ее стоит погубить. Беспорядок в общество вносится не богатством, а попытками адептов историзма, таких, как профессор Тауни, дискредитировать «экономические потребности». В конце концов именно природа, а не капиталисты имплантировала человеку потребности организма и заставляет их удовлетворять. В коллективистских институтах Средних веков, таких как церковь, приход, деревенская община, клан, семья и гильдия, говорит Зомбарт, индивид «был обогрет и защищен подобно фрукту в кожуре» <Sombart W. Der proletarische Socialismus. 10th ed. – Jena. 1924. V. 1. P. 31>. Является ли это достоверным описанием времени, когда людей изнуряли голод, эпидемии, войны, преследование еретиков и другие бедствия?