Читать онлайн «История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том II». Страница 14

Б. Кагарлицкий отмечает: «С точки зрения Петра, новая столица строилась на пустом месте, на деле же она была построена на болоте, удобренном костями тысяч крестьян, согнанных на эту работу во имя «величия империи». Население новой столицы жило в совершенно невыносимых условиях, страдая от ужасного климата и частых наводнений». Пётр будто нарочно стремился продемонстрировать невероятные возможности деспотической власти, сумев обуздать стихию народного гнева и стихию природы, заковав Неву в гранит и построив на болоте прекрасный город. Рационально продуманный город, искусственно созданный на Балтике, как очередное «окно в Европу», созданный, не считаясь ни с какими жертвами. Город, в который принудительно переселялись купцы изо всей России и в который принудительно свозились товары (ценой разорения других регионов). Европейский великолепный фасад азиатского самодержавия – таким стал этот город мечты Петра.

С крушением идеи «Москва – Третий Рим» под ударами церковных реформ Никона и преобразований Петра, у рождающейся империи возникает острая потребность в идеологии, которая может быть предложена в качестве новой национальной идентичности (хотя бы для правящих сословий). И такой идеологией, начиная с Азовских походов, становится светская, военно-имперская идея. Роль Бога в ней играет император, роль святых – его полководцы и министры.

Языковое и эстетическое оформление этой идее даёт римская классическая древность: в столицах воздвигаются триумфальные арки в честь побед державы, устраиваются триумфы по римскому образцу, появляются Марсово поле в Петербурге, Сенат в качестве высшего органа, а имена Геркулеса, Венеры, Нептуна, Фортуны, Амура и Бахуса (Вакха) оттесняют православный язык официальной московской Руси. Ведь империя, по европейской традиции, может быть только римской!

Центральное место в новой идеологии занимает «петровский миф» – культ личности Петра I: культурного героя-творца, великого всеведущего и всемогущего правителя, демиурга, воспитателя, создавшего новую империю. Идея всеобщего служения величию державы, идея мирового господства России и принудительного перевоспитания её населения, и торжества «регулярного государства», обоснованные рационалистическими аргументами западных философов XVII века (Г. Лейбница, Г. Гроция, С. Пуфендорфа), становятся несущей конструкцией нового имперского сознания. Старая средневековая идея «богопомазанности» государя теперь в духе времени подкрепляется рациональными аргументами и теориями общественного договора (Т. Гоббса): подданные-де некогда навсегда (!) добровольно (!) отдали всю власть над собой монарху, и отныне государь правит подданными в их же интересах, которые он знает лучше, чем они сами. Государство, персонифицируемое в императоре, становится высшей ценностью и подлинным демиургом (творцом), Богом на земле, карающим или дающим милости, всеведущим, устанавливающим ранги и перекраивающим общество и культуру. По словам Е.В. Анисимова: «Идея о руководящей роли государства в жизни общества вообще и в экономике в частности (с применением методов принуждения в экономической политике) совпадает о общим направлением идеи «насильственного прогресса» (вспомним один из лозунгов 1917 г.: «Железной рукой загоним человечество к счастью!»), которому следовал Пётр».

Всеобщая регламентация, чинопочитание, контроль, опёка и признание инициативы исключительно за самодержавием – практические следствия из этой доктрины. Опираясь на идеи Ивана Грозного, Библию и на европейские теории общественного договора и естественного права, главный теоретик петровской империи Феофан Прокопович развил и обосновал концепцию культа государства (становящегося на место церкви) и неограниченной власти императора, подкрепив эту уже традиционную для России идею необузданного деспотизма новыми рациональными аргументами.

Привычный «царь-отец» и сакральный «правитель-жрец», связывающий Небо и Землю, выступал теперь во всеоружии новейшей гоббсовской теории «договора», также как старый византийско-ордынский московский деспотизм преобразился в модернизированной и перелицованной на европейский лад петровской империи. Как замечает Е.В. Анисимов:

«Обращение к разуму, характерное для обоснования этого направления мысли, несомненно, новая черта в идеологии русского самодержавия… Своим каждодневным трудом Пётр показывал пример служения себе, российскому самодержцу». Подданный должен безраздельно служить империи и находить всё своё счастье в величии этой империи, которая отождествляется с личностью императора – такова ключевая мысль новой незатейливой идеологии, по праву занимающей исторически промежуточное место между архаической концепцией «Третьего Рима» и большевистской идеологией XX века. Не случайно Пётр произносил на пирах следующий многозначительный тост: «Да здравствует тот, кто любит Бога, меня и отечество!» Впрочем, об «отечестве» речь заходила всё реже.

По словам Е.В. Анисимова: «Для политической истории России в дальнейшем это, как известно, имело самые печальные последствия, ибо любое выступление против носителя власти, кто бы он не был – верховный повелитель или мелкий чиновник, – трактовалось однозначно: как выступление против персонифицируемой в его личности государственности России, народа, а значит, могло привести к обвинению в измене, к признанию врагом Отечества, народа… При Петре… понятие Отечества, не говоря уже о «земле», исчезает из воинской и гражданской присяги, оставляя место лишь самодержцу, в личности которого и была персонифицирована государственность».

В 1721 году, когда, в связи с заключением Ништадтского мира Пётр принял титул императора, Сенат преподнёс ему одновременно официальные титулы «Великого» и «Отца Отечества». Последнее наименование особенно рельефно подчёркивает тот факт, что идея сакрального патернализма (восприятия императора как Отца и Учителя своего народа, обо всех думающего, всё лучше всех за всех знающего, и ничем не ограниченного) получила в идеологии Петербургской Империи новый мощный импульс. Государство – огромный механизм, заводимый рукой Механика-императора, а подданные – шестерёнки этого механизма – эта метафора адекватно выражает суть новой имперской доктрины.

Теоретические обоснования новой идеологии находили своё зримое эмоциональное воплощение в частых пропагандистских действиях и мероприятиях: громадных праздниках, парадах, триумфах, фейерверках, воздвигаемых дворцах и памятниках. Эти парады и праздники приобрели поистине культовое языческое значение в поклонении идолу Державы. А пышные отмечания очередных военных побед империи (призванные воздействовать на чувства подданных и заставить их отождествить себя с державой) заняли в Петербургской Империи то же сакральное место, которое в Московии занимали византийская пышность официальных царских церемоний и религиозные ритуалы. А религиозный пафос московского самодержавия как центра православия отныне трансформировался в светский пафос имперского милитаристского могущества.

Эпоха Петра I оказалась для России эпохой бурных и резких перемен, активных завоеваний, появления новой столицы на берегах Невы, создания морского флота и промышленности. Однако все эти имперские достижения стоили населению чудовищную цену.

Е.В. Анисимов отмечал: «Петровская эпоха осталась в истории русского купечества как подлинное лихолетье. Резкое усиление прямых налогов и различных казённых «служб» – при таможнях, питейных сборах и т. д. – с купцов как наиболее состоятельной части горожан, насильственное сколачивание торговых компаний… – это только часть средств и способов принуждения, которые Пётр в значительных масштабах применил к купечеству, ставя главной целью извлечь как можно больше денег для казны… Такова была цена, которую заплатили русские предприниматели за победу в Северной войне. Справедливости ради отметим, что стоимость победы горожане поделили с сельским населением. Именно на плечи русского крестьянства пала наибольшая тяжесть войны. Как часто бывало в России, победа стала возможной в значительной мере благодаря сверхусилиям народа. Денежные и натуральные платежи, рекрутчина, тяжёлые подводные и постойные повинности дестабилизировали народное хозяйство, привели к обнищанию, бегству сотен тысяч крестьян. Усиление разбоев, вооружённых выступлений, наконец, восстание К. Булавина на Дону стали следствием безмерного податного давления на крестьян».

Можно смело оказать, что почти для всех категорий населения России (кроме, может быть, бюрократии) петровские реформы обернулись катастрофой, нищетой, рабством, а то и гибелью. Дворянство было бесцеремонно загнано в пожизненную государственную «лямку», было принуждено ломать весь свой быт и переучиваться на европейский манер. Купечество было разорено и «пущено по миру», крупные города (кроме Петербурга) почти опустели. Стрелецкое войско было распущено, а значительная часть стрельцов перебита кровавым государем и его подручными. Донское и запорожское казачество было лишено своих вольностей, а Дон и Запорожская Сечь подверглись карательным набегам царских войск, не щадивших ни женщин, на детей, сжигавших станицы и устроивших геноцид непокорных казаков, перебив десятки тысяч людей. Староверы подверглись новым страшным гонениям и унижениям. Церковь была растоптана и уничтожена как самостоятельная сила и превращена в государственное ведомство, а монашество поставлено под жесточайший контроль негативно относящейся к нему империи. Все, бывшие ранее вольными, категории людей, ускользавшие из-под гнёта государства прежде: «гулящие люди», ясачные народы, нищие, однодворцы – были низведены на положение государственных рабов, приписаны к мануфактурам и обложены тяжёлым тяглом. Но наибольшие несчастья, конечно, обрушились на многострадальное крестьянство (составлявшее подавляющую часть населения страны): троекратный рост налогов, чудовищная подушная подать, перепись населения, введение паспортной системы, уравнение в правах (бесправии) с холопами, жесточайшие рекрутская и постойная повинность, сгон на принудительные государственные работы…