Читать онлайн «Донские казаки в борьбе с большевиками». Страница 105

Ответ ген. Пуля, как видит читатель, далеко не пропитан чувством дружеского расположения к ген. Краснову, скорее в нем сквозит неприязнь, смешанная с иронией. В чем же искать разгадку такого отношения? Надо знать, что прибыв в Россию, ген. Пуль засел в Екатеринодаре, откуда события на юге и взаимоотношения между Доном и Добровольческой армией, расценивались через призму ставки Добровольческой армии. Оппозиция Донскому Правительству тогда уже прочно обосновалась в Екатеринодаре, т. е. в том месте, где плелись политические интриги против главы Дона, где культивировались и процветали тыловая спекуляция, взяточничество, где вся атмосфера была заражена эпидемией морального распада, расплывавшегося во все стороны, захлестнувшего Добровольческую армию и угрожавшего уже Дону. Под флагом ставки Добровольческой армии, внутренние враги Дона, делали все, чтобы унизить Донского Атамана и очернить его перед союзниками. Особенно усердствовала Екатеринодарская пресса. Мне постоянно приходилось выслушивать недоумения и даже жалобы на строгость нашей цензуры на Дону, не допускавшей никогда и ничего против Добровольческой армии, в то время, как Екатеринодарская печать пестрела выпадами против Донского командования вообще и в частности Атамана. Еще на совещании в г. Екатеринодаре 13-го ноября, я настойчиво просил генералов Романовского и А. Драгомирова прекратить газетную травлю Войска. В противном случае, я угрожал им, дать такую же свободу и Донской печати. В результате будет взаимное обливание грязью, но кому это нужно - спросил я. Ген. Романовский обещал принять меры. Что же касается ген. А. Драгомирова, то он сначала все отрицал и даже возмущался, утверждая, что я клевещу на Екатеринодарскую прессу. Но когда я привел ему несколько конкретных примеров, подтвердив их документальными данными, он наивно заявил, что в Екатеринодаре - свобода печати (весьма однобокая, в таком случае - заметил я) и он не в силах на нее повлиять. В общем, яростные нападки на Дон продолжались, роняя Войско в глазах иностранцев и подрывая авторитет власти. Верхи Добровольческой армии, как и надо было ожидать, больше всего кичились кристальной чистотой их армии в отношении союзников, а Дон упрекали в соглашательстве с немцами, называя нашу ориентацию "германской". Это был тот главный козырь, лейтмотив, с которым носились по Гоголевски, как дурак с писаной торбой. О том, что Дон помогал Добровольческой армии, конечно, упорно замалчивали, старательно желая скрыть, что боевые припасы, бравшиеся ими от Войска Донского, зачастую были немецкие. Дон, державший на своих плечах глазную тяжесть борьбы с Советской властью, ставился теперь в положение великого грешника, пятнался самостийничеством, заливался грязью и в строгом покаянии должен был искать искупления в содеянных прегрешениях. А тягчайший его грех был лишь тот, что когда вся Россия жила под пятой большевизма, он этой власти не признал, восстал, сбросил ненавистные советские оковы и начал кровавую борьбу с насильниками. Как на острове, окруженные со всех сторон озверелыми бандами красных, безоружные Донские казаки, отстаивая свои права, брали оружие и боевые припасы там, где могли их найти и, доставая их, братски делились ими со всеми. И дезертиры с Дона, и генералы "не у дел", и общественные деятели, мечтавшие о министерских портфелях на Дону, и другие обиженные и обойденные по мотивам личного порядка, - все тогда яростно ополчились против Донской власти. И если их поведению можно было дать хоть какое-либо объяснение, то никак нельзя было подыскать таковое поведению высших кругов Добровольческой армии. Ведь руководители последней отлично знали, что и возникновением и существованием своей армии, они были обязаны исключительно Дону и Атаману, сумевшему очистить Дон от большевиков и во всем богато помогавшему Добровольческой армии. В своем злобном порыве унизить Дон и поставить Донскую власть в зависимое положение от ген. Деникина, ставка Добровольческой армии настойчиво отговаривала ген. Пуля от посещения Войска Донского. Однако, настояния Донского Атамана, в конце концов, все же увенчались успехом Свидание его с ген. Пуль состоялось на ст. Кущевка 13 декабря 1918 года. Поведение английского представителя в начале этого свидания ярко подтвердило насколько он был настроен против Дона и Атамана. Помню холодное, неприветливое декабрьское утро, когда наш поезд, почти одновременно с добровольческим, прибыл на ст. Кущевка. Через несколько минут к Атаману пришел ген. А. Драгомиров. После обычного приветствия, он заявил, что разговор ген. Краснова с ген. Пуль может состояться лишь в поезде Добровольческой армии, ибо Донской Атаман находится на территории последней "за границей" Войска Донского 255). Это заявление ген. Краснову не понравилось. Однако, не желая вступать в дебаты по этому вопросу с ген. Драгомировым, но соблюдая форму, Атаман, после ухода ген. Драгомирова, тотчас отдал ему ответный визит. Вернулся ген. Краснов видимо не в духе. А в это время, ген. Пуль сидел в своем вагоне, упорно не желая сделать визит Атаману. Разговор у нас не клеился, а ожидание становилось все более и более тягостным. Мы не знали что предпринять, как поступить, если бы в этот момент не появился английский полк Кис, помощник ген. Пуля. Атаман принял его, я бы сказал, не только холодно, официально, но даже сурово. В повышенном тоне через переводчика он резко указал полк. Кису, что он прибыл на ст. Кущевку, как Донской Атаман - глава пятимиллионного свободного населения, вести переговоры с ген. Пуль, а не с ним - полк. Кис, почему и требует к себе должного уважения, считая, что ген. Пуль обязан к нему явиться, а он немедленно ответит ему визитом. Редко когда Краснов был в таком раздраженном состоянии, как было тогда, когда он стуча по столу, говорил с Кисом. Последний ушел крайне обиженным. Обратившись к нам (командующему армиями и ко мне) Атаман сказал, примерно следующее: "Вот вы сами видите, Пуль разговаривать не желает, посылает вместо себя Киса, рассуждающего как гимназист. И вас я оторвал от дела и сам теряю время, а толку, думаю, никакого не будет". Затем обратясь ко мне добавил: "Иван Алексеевич, прикажите прицепить паровоз к поезду, - надо ехать домой". Я ответил - хорошо - и вышел на перрон. Подозвав к себе коменданта поезда, я приказал ему подготовить поезд к отправке на Новочеркасск, но без моего разрешения ни в коем случае его не отправлять, меня искать, но "не находить", до тех пор, пока я сам не явлюсь. Отдавая такое распоряжение, я стремился выиграть время, имея смутную надежду, что быть может страсти утихнут и мы найдем какой-либо способ выйти из создавшегося положения. Около поезда на перроне я встретил ген. М. Свечина, приехавшего с нами, и ему рассказал все, чему был лично свидетель. Из разговора с ним я узнал, что переводчиком при ген. Пуль состоит полковник Звегинцев - его личный приятель, почему у нас возникла мысль попробовать в порядке частном через полк. Звегинцева уломать ген. Пуль пойти на уступки и явиться к Атаману. Начатые в этом направлении переговоры с полк. Звегинцевым, вскоре увенчались успехом. Возможно и то, что на Пуля подействовала угроза ген. Краснова немедленно уехать, почему он и стал несколько податливее. Во всяком случае, важно то, что цель была достигнута. Нам сообщили, что ген. Пуль ничего не имеет против делового свидания у Атамана, но ставит условием, чтобы обед состоялся в поезде Добровольческой армии. Против этого, конечно, возражений быть не могло. Я был крайне обрадован, когда, наконец, увидел ген. Пуля, входящим в вагон Атамана. Только примерно через час, как начался разговор его с Атаманом, в вагон вошел я и был Красновым представлен ген. Пуль. Последний произвел на меня на редкость хорошее впечатление. Никакой неприязни у него к Атаману я не заметил. Наоборот, казалось, что он поддерживает ген. Краснова, всецело разделяя наши планы на борьбу с большевиками и оспаривая мнение уже присутствовавшего здесь и ген. С. Драгомирова. Трезвой оценкой событий, логикой и обоснованным изложением настоящего военного момента, а также целесообразностью способов дальнейшей борьбы с Советской властью, - Атаман сумел расположить к себе ген. Пуля. Когда был поднят вопрос о подчинении ген. Деникину не только армии, но и Войска с его населением и средствами, ген. Краснов ответил на это категорическим отказом. Он заявил, что Донская армия может подчиниться ген. Деникину, но только как самостоятельная и через Атамана. Идти на большее подчинение Краснов противился. И не только оттого, что условия на Дону и психология казачьей массы не допускали этого, или, что мелочность характера ген. Деникина, его высокомерность и резкая прямолинейность, переходившая зачастую в неуместную властность 256), оттолкнули от него Донское командование, но еще и потому, что ни Донской Атаман, ни Донское командование не считали ген. Деникина талантливым организатором, способным улучшить положение, а скорее его ухудшить. Передать всецело в руки ген. Деникина хрупкий Донской организм, по мнению ген. Краснова, было равносильно развалить все то, что с такими нечеловеческими усилиями было сделано. Свои опасения он основывал на сравнении организации Донской и Добровольческой армий и методов борьбы, применяемых каждой. Действительно, за короткий, сравнительно срок, Дон был очищен от большевиков, армия, реорганизованная на основе точных штатов в стройную систему, успешно выдерживала натиск нескольких многотысячных советских армий. Уничтожена была партизанщина, а взамен создана образцовая Молодая армия и введены уставы. Несмотря на тяготу военной службы. Дон процветал. Использованы были все производительные силы Края и борьба с большевиками приобрела народный характер. Между тем, за тот же период, Добровольческая армия не смогла еще отрешиться от партизанщины, имела по-прежнему чрезвычайно пестрые полки, как по количеству, так и по составу, включительно до чисто офицерских, что борьбе с большевиками в известной степени придавало характер классовый. Все еще не было определенной системы и во многом проглядывала импровизация. В некоторых частях (Шкуро, Покровский) бывали грабежи, причем ставка Добровольческой армии на это явление закрывала глаза. Но особенно пышно процветал тыл Добровольцев. Там нашла приют целая армия каких-то таинственных личностей, подвизавшихся на почве чудовищной спекуляции, шантажа, политической игры и личной наживы. Каждому кто был в Новочеркасске и Екатеринодаре бросался в глаза резкий контраст существовавший между этими городами. Хотя ген. Деникин и Новочеркасску приписывает все отрицательные стороны тылового города 257), но это, надо полагать, происходит лишь потому, что сам он в этот период ни разу не был в Новочеркасске и пишет о том, чего сам не видел 258). Столь же ошибочно характеризует ген. Деникин (стр. 65) и внутреннее состояние Дона, наделяя казачью массу качествами, каковыми она никогда не обладала и выставляя в искаженном виде всю систему управления и весь административный аппарат, в короткий срок установивиший на Дону спокойную жизнь. "По всему краю, как отклик перенесенных бедствий - пишет он -вспыхнуло ярко чувство мести к большевикам 259), которыми казаки искренно считали всех иногородних - крестьян и рабочих. Оно проявилось не только в некультурной массе казачества - произволом и дикими самосудами, но и в политике управления внутренних дел, в практике администрации, в работе полиции, значительных карательных отрядов Исаева, Судиковского, "наводивших ужас и панику на население", в деятельности "Суда защиты Дона" и полевых судов". Бросив такое тяжкое обвинение, ген. Деникин спешит скрыться под звездочку выноски - "из доклада комиссии Круга", но какой и когда не указывает. Кто хотя немного знаком с жизнью любого парламента, не станет отрицать, что, как общее правило, оппозиция с трибуны нередко громит Правительство и для пущего эффекта не стесняется ни красными словечками, ни бросанием порой и чудовищных обвинений. Возможно, что последнее с Донского Круга, в сильно извращенном виде, докатилось до ген. Деникина, а он все воспринял, как непреложную истину. Тысячи живых свидетелей могут подтвердить, что произвола на Дону, как явления общего порядка, не было, ни а самом начале восстания, ни в Красновский период. В отличие от Добровольческой армии, даже самые младшие начальники 260) самосудами не занимались и самовольно пленных не расстреливали; не истязали и не убивали арестованных и органы разведки, ибо таковых, в сущности, Донская армия почти не имела, ну, а о похождениях Добровольческой контрразведки, худая слава гремела по всему югу России и даже ее деятельность нашла отражение и в современной печати 261). "Суд Защиты Дона" именно и был учрежден с целью не дать места произволу. Если бы ген. Деникин ознакомился с его архивом, то он убедился бы, что большая половина дел касалась казаков, а не иногородних, значит о какой-либо мести крестьянам не могло быть и речи. Быть может, суд был строг (большую часть его составляли простые казаки), но важно то, что он руководился в своих решениях не местью, а велениями совести и, главное, был неподкупен - обстоятельство, которому можно было позавидовать. Достаточно вспомнить приговор суда над Подтелковьм - и Подтелков и 73 человека его конвоя - все казаки (См. "Воспоминания", часть II) были присуждены к смертной казни. Отряд Исаева, которому ген. Деникин приписывает наведение "ужаса и паники" - стоял в Ростове, составляя личный конвой градоначальника полк. Грекова. Об отряде Судиковского тем более говорить не приходится, ибо он существовал очень короткое время. Наконец, неоспоримо то, что произвол, жестокость органов административной власти, отсутствие определенной системы и вообще несоответствие методов управления чаяниям масс, обычно вызывают в населении недовольство, злобу и ненависть, выливающуюся, чаще всего, в восстании, как наиболее резкую форму протеста. То обстоятельство, что за целый год на Дону произошло только одно крайне ограниченное крестьянское восстание и то в Воронежской губернии в непосредственном тылу войск (село Филлиповки) - показатель чрезвычайно характерный. А сколько, спрошу я, таковых было в районе, занятом Добровольческой армией, иногда под боком ставки? (Махно и другие). Частые недоразумения Добровольческой армии с Кубанской Радой и попрание ген. Деникиным проявления Кубанской самостоятельности, в свою очередь, уменьшали на Дону симпатии к ген. Деникину. Наконец, в самом плане борьбы были диаметрально противоположные расхождения: у ген. Деникина на первом месте доминировало стремление подчинить себе окраины, претендовавшие на самостоятельность и не признававшие большевиков, ни его, а затем, поход на Москву; наш план был иной - с окраинами жить в мире, не посягая на их самостоятельность, но, под тем или иным предлогом, вовлечь их в борьбу с большевиками, вытянув на главное Московское направление, рядом с казаками. Суммируя все изложенное, мы приходили к выводу, что полное подчинение ген. Деникину не сулило Дону никаких выгод и скорее могло иметь гибельные последствия. Ген. А. Драгомиров продолжал настаивать на полном подчинении. Атаман горячо протестовал. Его поддерживал ген. Пуль, признавший форму объединения, предложенную ген. Красновым, вполне удовлетворительной и приемлемой. Чем больше дебатировался этот вопрос, тем все больше и больше ген. Пуль становился нашим сторонником. Он даже пообещал в ближайшие дни посетить войско и лично, на месте, ознакомиться куда лучше направить союзные части в помощь Дону. Совещание кончилось к обоюдному удовольствию Краснова и Пуля. Последний был в отличном расположении духа и много шутил. Зато ген. А. Драгомиров оставался надутым. Видимо ему очень не нравилась дружба, начавшаяся между Атаманом и Пулем. На обеде в поезде Добровольческой армии Атаман произнес, как всегда, блестящую речь, красочно оттенив необходимость во что бы то ни стало, скорой, немедленной помощи России. Между прочим, он сказал: - "Я помню о союзе. Я знал, что будет день и час когда придут нам на помощь союзники. Я знал, что им нужно иметь прочный плацдарм, откуда они могли бы начать свое освободительное триумфальное шествие. И в эту грозную минуту, я оперся на единственную руку помощи, которая была мне протянута, руку бывшего врага - германца и с его помощью я получил патроны и снаряды, я выравнял фронт и дал Войску Донскому свободу. Пускай близорукие политики осуждают и клеймят меня, я чувствую себя правым, потому что, если бы я этого не сделал, тогда я не имел бы удовольствия видеть вас, а Добровольческой армией пришлось бы вести войну на все фронты...262) Не донской народ и не донские казаки сделали это, а сделал я один, потому что вся полнота власти была у меня и, если я сделал спасением Дона преступление, я один и виноват, потому что я ни у кого не искал совета ..." И далее: "... Промедление времени, смерти безвозвратной подобно. Сейчас Россия ждет вас. Сейчас она падет к вам, как падает зрелый плод. Сейчас поход к сердцу России - Москве - обратится в триумфальное шествие. Все будет сдаваться вам, отдавать оружие и идти с вами, воодушевленное, опьяненное тем запахом великой победы, который вы несете с собой ..." Атаману ответил ген. Пуль. Он восторженно отозвался о боевых действиях Донской армии и подчеркнул свое восхищение доблестью казачества. Свою речь ген. Пуль закончил словами: "Все эти удачные бои, организация и тот блестящий порядок, который царит сейчас на Дону, я приписываю исключительно Вам, Ваше Превосходительство. История оценит Вас и отведет Вам почетное место на своих страницах за то, что Вы один из первых повели упорную борьбу с большевиками, за то, что вы создали порядок, дали возможность людям жить и открыли широкие пути для создания Великой Единой России". Уже было темно, когда мы, заручившись обещанием Пуля побывать в Новочеркасске, дружески с ним распрощались и поехали домой, глубоко уверенные в прибытие в ближайшие же дни союзных войск, как для занятия Украины, так и для непосредственного выдвижения на Донском фронте. Прошло несколько дней, а ген. Пуль все еще оставался в Екатеринодаре. Между тем, события на Дону развивались довольно быстро не в нашу пользу. На северном фронте к противнику безостановочно подходили все новые и новые подкрепления и он проявлял чрезвычайную активность, в то время, как наши части, поколебленные самовольным оставлением некоторыми полками своих позиций, не оказывая должного сопротивления, постепенно катились назад. Только 21-го декабря, вместо ген. Пуля, в Новочеркасск приехал ген от инфантерии Щербачев. Он имел задачу окончательно примирить Донского Атамана с ген. Деникиным и осуществить на юге России единое командование. По его словам, без выполнения этого, союзники не хотели ничем помогать. Атаман откровенно высказал ген. Щербачеву свой взгляд на ген. Деникина и указал ему ту форму, в каковой Доном может быть приемлемо единое командование. Ген. Краснов всесторонне ознакомил ген. Щербачева с организацией Донкой армии и огромной работой, выполненной Войсковым штабом, а также представил ему один из полков Молодой армии, вызванный по тревоге. Всем виденным ген. Щербачев остался чрезвычайно доволен. Не задерживаясь дальше в Новочеркасске, он немедленно выехал в Екатеринодар, предварительно заручившись согласием Атамана встретиться с ген. Деникиным, чтобы установить соглашение и оформить отношения между Доном и Добровольческой армией. 26-го декабря в жизни Войска Донского произошло важное событие. На станции Торговой, при личном свидании Донского Атамана и командующего Добровольческой армией, было достигнуто соглашение, в силу которого ген. Деникин принял на себя командование сухопутными и морскими силами, действовавшими на юге России. С целью показать читателю, как произошло это свидание, как велись дебаты на нем, как страстно каждая сторона отстаивала свою точку зрения, я целиком без сокращений или изменений, привожу здесь стенографически записанный протокол этого совещания 263).