Читать онлайн «Как католическая церковь создала западную цивилизацию». Страница 35

Иными словами, представление кальвинистов об особо важной роли труда привело к тому, что философы из протестантских стран при объяснении того, что делает блага ценными, поставили труд на место определяющего фактора: ценность благ зависит от того, сколько труда на них потрачено. В то же время доминировавшая в католических странах аристотелианско-томистская традиция, согласно которой цель экономической деятельности – это счастье, естественным образом порождала у философов желание искать источник ценности благ в субъективных оценках индивидов, в том, как они оценивают то удовольствие, которое может принести им то или иное благо.

Разумеется, эту теорию невозможно доказать, хотя Каудер приводит многочисленные свидетельства того, что протестантские и католические мыслители того времени чувствовали, что их расхождения по вопросу об экономической ценности имеют теологическую подкладку. Тем не менее факт остается фактом: католические мыслители, сформированные своей интеллектуальной традицией, верно определили природу ценности, в то время как большинство протестантов совершили ошибку.

Даже если бы католические мыслители наткнулись на эти важные экономические принципы случайно и их позиция не оказала бы никакого влияния на последующие поколения, это все равно заслуживало бы внимания. Но на самом деле экономические идеи поздних схоластов оказали глубокое влияние на последующее, и доказательств этого влияния достаточно, чтобы мы могли проследить его на протяжении веков.

В XVII веке голландский протестант Гуго Гроций, прославившийся своим вкладом в теорию международного права, обильно цитировал поздних схоластов, чьи экономические взгляды он в основном разделял. В это время влияние схоластов чувствуется в работах иезуитов о. Леонарда Лессия и о. Хуана де Луго.[330] В Италии XVIII века под сильным влиянием схоластов находился аббат Фердинандо Галиани, которому часто приписывается авторство идеи о том, что главными детерминантами цены являются полезность и редкость.[331] (Это открытие приписывают также Антонио Дженовези, который тоже многим обязан схоластической традиции.) Ротбард пишет: «После Галиани представление о центральной роли полезности, редкости и общепринятой рыночной оценки распространилось и во Франции, где его в XVIII веке придерживались аббат Этьен Бонно де Кондильяк (1714–1780) и другой аббат, Робер-Жак Тюрго (1727–1781)… На Франсуа Кенэ (1694–1774) и французских физиократов XVIII века, которые часто считаются создателями экономической науки, схоласты тоже оказали огромное влияние».[332]

В своей замечательной книге «Вера и свобода: экономическая доктрина поздних схоластов» (Faith and Liberty: The Economic Thought of the Late Scholastics, 2003) Алехандро Чафуэн подробно демонстрирует, что эти ученые XVI и XVII веков не только поняли и сформулировали главные экономические принципы, но и защищали принципы экономической свободы и экономики свободного рынка. Во всех областях – от теории цен и зарплат до теории ценности и денежной теории – поздние схоласты предвосхитили лучшее в экономической мысли грядущих столетий. Специалисты по истории экономической мысли все больше и больше осознают вклад поздних схоластов в экономическую теорию. К сожалению, в данном случае перед нами еще один пример того, как сведения о том, что тем или иным открытием мир обязан католикам, еще не дошли до широкой публики, хотя специалистам об этом прекрасно известно.[333] В этом контексте чрезвычайно глупо звучат утверждения о том, что идею свободного рынка придумали в XVIII веке воинствующие противники Католической церкви. Эта идея вошла в обиход за сотни лет до того, как на свет появилась пышущая злобой по отношению к католицизму Французская энциклопедия, авторы которой позаимствовали анализ процесса формирования цен у схоластов.[334]

В начале IV века армию римского императора Константина поразили глад и мор. Служивший в этой армии язычник Пахомий, будущий Пахомий Великий, был поражен тем, что многие римляне приносили страждущим пищу и ухаживали за ними невзирая на лица и звания. Охваченный любопытством Пахомий выяснил, что эти люди были христианами. Он заинтересовался религией, которая смогла вложить в души людей щедрость и сострадание, пожелал узнать о ней больше и, сам того не замечая, стал на путь обращения.[335]

Католическая благотворительность всегда производила большое впечатление на людей. Даже Вольтер – вероятно, самый яростный и плодовитый враг католицизма в XVIII веке был потрясен героическим духом самопожертвования, жившим в столь многих чадах Католической церкви. Он писал: «Возможно, на земле нет ничего более возвышенного, чем зрелище этих девушек, приносящих в жертву свою юность, красоту и часто – привилегии, полученные по праву рождения, ради того, чтобы работать в лечебницах, облегчая страдания несчастных, сам вид которых оскорбляет нашу чувствительность. Народам, не знающим римско-католической религии, доступно лишь слабое подражание этой щедрой благотворительности».[336]

История католической благотворительности заняла бы многие тома. Благотворительностью занимаются и отдельные католики, и церковные приходы, и диоцезы, и монастыри, и миссионеры, и монахи, и организации мирян. Ни одна организация не может сравниться с Католической церковью масштабом и палитрой благотворительности, никто другой не сделал столько, сколько она, для облегчения людских страданий. Но можно утверждать и нечто большее: Католическая церковь изобрела благотворительность в том виде, в каком мы ее знаем сегодня.

Качественные различия между благотворительностью Католической церкви и тем, что этому предшествовало, не менее важны, чем ее размах. Глупо отрицать, что великие древние философы тоже были не чужды благородных чувств, когда речь шла о филантропии, а богачи древности делали огромные добровольные пожертвования в пользу общины. От богатых ожидали, что они будут содержать бани и общественные здания, а также оплачивать общественные увеселения. Плиний Младший был далеко не единственным, кто основал в родном городе школу и библиотеку.

Однако, несмотря на все это, дух античной благотворительности уступает духу благотворительности церковной. Большинство даров в то время совершалось из эгоистических, а не бескорыстных побуждений. На зданиях, воздвигнутых за счет доброхотных дарителей, красовались их имена. Целью пожертвований было либо создание у получателя чувства зависимости, либо привлечение внимания к щедрости жертвователя и к его персоне. Безусловно, в античности мало кто руководствовался представлением о том, что нужно радостно служить нуждающимся, не ожидая награды и взаимности.

Часто говорят, что стоики, представители философской школы, возникшей ок. 300 года до Р.Х. и процветавшей в первые века христианской эры, предвосхитили христианство тем, что советовали делать людям добро, не ожидая ничего взамен. Действительно, стоики учили, что человек должен быть гражданином мира, братски относящимся ко всем людям, и поэтому они могут показаться вестниками милосердия, но, с другой стороны, они считали, что ему следует подавлять свои чувства как нечто недостойное человека. Он должен хладнокровно взирать даже на самые трагические внешние события. Он должен настолько хорошо владеть собой, чтобы уметь сохранить безразличие даже перед лицом самой ужасной катастрофы. В соответствии с духом стоицизма мудрец должен помогать тем, кому повезло меньше, оставаясь бесстрастным: не делить их скорбь и горести, не создавать эмоциональную связь с ними, а хладнокровно и без эмоций исполнять свой долг. Родни Старк отмечал, что классическая античная философия «считала милосердие и сострадание патологическими эмоциями – дефектами характера, которых всякий разумный человек должен избегать. Поскольку милосердие означает оказание незаслуженной поддержки или принесение незаслуженного облегчения, то оно противоречит справедливости».[337] Римский философ Сенека писал: «Мудрец утешает плачущих, но не плачет вместе с ними; он спешит на помощь потерпевшим кораблекрушение, дает приют изгнаннику и милостыню бедняку… возвращает сына в объятия матери, он избавит пленника от роли гладиатора и даже похоронит преступника, но его разум и его лицо остаются спокойными и невозмутимыми. Он не чувствует сострадания. Он помогает и делает добро, ибо рожден для того, чтобы помогать своим собратьям, трудиться ради процветания человеческого рода и воздавать каждому по заслугам… Когда он видит иссохшие ноги и лохмотья скрюченного нищего, его душа не испытывает, а лицо не проявляет никаких чувств. Он помогает тем, кто достоин помощи, и, подобно богам, склоняется к убогим… Если у человека увлажняются глаза при виде чужих слез, это признак болезни».[338]