Читать онлайн «Неизвестная блокада». Страница 13

А. Верт полагал вполне уместными те формы контроля и дисциплины, которые были установлены в Ленинграде. «Вполне естественно, — писал он, — что осажденному городу были необходимы суровая дисциплина и организация. Но это не имеет ничего общего с «укоренившейся привычкой покорности по отношению к властям» или, еще в меньшей степени, со «сталинским террором». Очевидно, что продукты питания должны были распределяться очень строго. Но сказать, что население Ленинграда работало и «не восстало» (с какой целью?) с тем, чтобы получить продовольственные карточки ... — значит полностью не понимать духа Ленинграда. Не приходится сомневаться, что партийная организация после многих грубых ошибок начала войны играла очень важную роль в жизни Ленинграда: во-первых, она установила, насколько это было возможно, справедливое нормирование выдачи продуктов; во-вторых, организовала в широких масштабах гражданскую оборону; в-третьих, мобилизовала население на лесозаготовки и добычу торфа; в-четвертых, организовала разнообразные «дороги жизни». Не вызывает сомнения и то, что в самый тяжелый период зимы 1941—1942 гг. организации типа комсомола проявили величайшую готовность к самопожертвованию и выносливость. Не может быть никакого сравнения и с Лондоном.... Бомбардировки Лондона были, действительно, хуже, нежели бомбардировки и обстрелы Ленинграда, по крайней мере, в отношении потерь. Но только если представить себе, что каждый житель Лондона голодал бы на протяжении всей зимы и каждый день в городе от голода умирало 10—12 тысяч, можно было бы поставить знак равенства между ними (Лондоном и Ленинградом). В Ленинграде выбор состоял в том, чтобы умереть в позорном немецком плену или погибнуть геройски (или, если повезет, выжить) в своем непокоренном городе. Любая попытка дифференцировать русский патриотизм, революционный заряд или советскую организацию или задавать вопрос о том, какой из трех факторов был наиболее важен в сохранении Ленинграда, также является бесплодной — все три переплелись в исключительном «ленинградском» пути110. Однако справедливо ли говорить о сложившейся «ленинградской идентичности» применительно к тем, кто лишь в середине тридцатых годов приехал в Ленинград из деревни и так с нею до начала войны не порвал, уезжая на все лето в привычные и близкие сердцу места? А этих «новых» ленинградцев были многие тысячи.

C локальным «ленинградским» патриотизмом было связано, по мнению А. Верта, возникновение «ленинградского дела». «Будучи в Ленинграде в 1943 г., — писал Верт, — я имел возможность наблюдать это на каждом шагу. Для ленинградцев их город со всем тем, что он сделал и перенес, был чем-то уникальным. С каким-то презрением они говорили о «московском бегстве» 1941 г. и многие, в том числе очень замечательный человек П.С. Попков, руководитель Ленсовета, чувствовали, что после всего того, что сделал Ленинград, он заслуживает какого-то особого отличия. Одна из идей того времени состояла в том, что Ленинград должен стать столицей РСФСР или России, в то время как Москва останется столицей СССР. Эта ленинградская исключительность совсем не нравилась Сталину»111.

За пределами книги

Естественно, далеко не на все вопросы истории блокады можно ответить с определенностью. В ряде случаев по-прежнему не хватает источников и необходима кропотливая работа в архивах. Очевидной представляется потребность в использовании сравнительно новых для отечественной историографии методов исследования — методов устной истории, интервью с блокадниками, которые могут рассказать о фактах, которые не отложились в архивах. Пример Д. Гранина и А. Адамовича дает основания для оптимизма. Однако время неумолимо, и интервьюирование блокадников должно начаться безотлагательно.

Один из многих вопросов, ответ на который еще предстоит найти, касается того, как нескольким сотням тысяч ленинградцев удалось выжить в условиях, когда физиологические потребности получавших продовольствие по карточкам удовлетворялись в лучшем случае наполовину? Какие «стратегии выживания» (термин Ричарда Бидлака) выбирали разные категории населения и почему?

Одной из гипотез может быть то, что часть населения (недавние выходцы из деревень) сумели сделать сравнительно большие запасы продовольствия (крупа, мука, сахар) накануне войны. Материалы партийных архивов свидетельствуют о том, что одной из проблем ленинградских заводов в летний период был значительный отток рабочих в июле-августе, которые брали отпуска с целью поездки в деревню. В торговой сети также отмечался повышенный спрос на бакалейные товары именно весной и в июне. В расчете на два месяца жизни в деревне с детьми бывшие крестьяне, ставшие рабочими в период ускоренной индустриализации, и делали запасы. В пользу этой гипотезы говорит то, что одной из причин относительной неудачи в проведении займа третьей пятилетки было отсутствие в городе значительного числа рабочих, находившихся в отпуске (на «Русском дизеле», например, в отпуске были более 500 человек, на фабрике «Октябрьская» — более 600). Некоторые предприятия были даже в коллективном отпуске112.

Интервью с теми, кто приехал в Ленинград в 30-е гг., подтверждают эту точку зрения — 50—60 кг муки и крупы были тем минимумом, который имелся у многих «новых» ленинградцев. Это обстоятельство, наряду с умением рационально расходовать продовольствие, приобретенное в годы тяжелой жизни в деревне, имело, по-видимому, критически важное значение в условиях начавшейся войны и блокады. Коренные ленинградцы, напротив, такой привычки не имели, и посему голод и лишения стали испытывать значительно раньше, чем выходцы из деревни. Однако, эту гипотезу необходимо тщательно проверить.

Публикуемые документы объединены в приложения. Гриф секретности воспроизведен в тех случаях, где он имелся в подлиннике. При подготовке документов к печати исправлялись опечатки и сохранялись нормы правописания, существовавшие на момент их появления. Письма, адресованные руководству Ленинграда, даны без исправлений.

Неоценимую помощь в работе над книгой оказали руководители и сотрудники Управления Федеральной службы безопасности РФ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области, особенно С.В. Чернов и [О.Н.Степанов,] а также директор Центрального государственного архива историко-политических документов Санкт-Петербурга И.П. Бабурин и заведующая читальным залом И.В. Лисовская.

На протяжении работы над рукописью мне посчастливилось общаться со многими российскими и американскими историками. Их вопросы, комментарии и замечания были чрезвычайно полезны. Я глубоко признателен моим университетским учителям [М.О.Малышеву,] И.В. Ткаченко, [М.С.Кузьмину], А.Н. Мячину и А.Ф. Жукову, поддерживавшим меня на всех этапах изучения истории блокады. Особая благодарность американским коллегам Ричарду Бидлаку и Джеффу Хассу, с которыми меня связывают многие годы дружбы и сотрудничества.

Профессор Ричард Бидлак оказал неоценимую помощь в работе над этой книгой как многочисленными идеями и комментариями, так и отдельными материалами, обнаруженными им в библиотеках США (например, воспоминания В. Ершова и сына Л. Берии Серго). Он первым начал глубокое исследование «стратегий выживания» в   блокадном   Ленинграде,   провел   изучение   настроений ленинградских рабочих, а также отношений Смольного и Кремля, особенно в связи с эвакуацией предприятий из Ленинграда.

Идеи Ричарда Бидлака, высказанные им в ходе подготовке к изданию в США нашей совместной монографии о блокаде, имели важное значение и с точки зрения уточнения структуры предлагаемой вниманию читателей книги. За все это я безмерно ему благодарен.

Естественно,что всю ответственность за суждения и выводы, содержащиеся в книге, несу только я.

Значительная часть документов из партийных архивов была собрана благодаря поддержке со стороны Фонда Сороса в рамках программы RSS (грант № 751/2000). Завершающий этап работы над книгой был проведен при поддержке Центра по изучению России Гарвардского университета в 2002 г., за что руководству Центра и всем его сотрудникам моя глубокая признательность.

Кэмбридж —  Санкт-Петербург, июнь 2002 г.

1См: Гриднев В.П. Историография обороны Ленинграда (1941-1944). СПб., 1995.

2Развивавшиеся в период блокады негативные настроения, подчас перераставшие в оппозиционность советскому режиму, рост интереса к союзным демократическим государствам, развенчание авторитета власти в 1941—1942 гг., резкая критика довоенной внутренней политики СССР (особенно коллективизации), а также ожидание радикальных перемен после войны — все это, будучи известным Сталину через органы НКВД, создавало основы формирования послевоенной политики — внутренней и внешней. Желание перемен, которое очень четко проявилось у населения в ходе войны, не могло не вызывать опасений у Сталина. Это практически исключало поддержку СССР проектов, в еще большей степени могущих подорвать основы личной власти через расширение прав и свобод, которые бы находились под контролем мирового сообщества. Поэтому, например, с первых же шагов участия в работе над Всеобщей Декларацией прав человека в 1946—1948 гг. советская делегация заняла во многом неконструктивную позицию и, в конце концов,  отказалась ее поддержать.