Читать онлайн «Тайна соборов». Страница 45

Владилен Каспаров

(I) Перевод «Собор Парижской Богоматери», к сожалению, ставший таким привычным, неточен и неполон.

Под «Нотр-Дам», «Владычицей Нашей», как справедливо отмечает ряд переводчиков, вовсе не обязательно следует понимать Богоматерь. Понятие «Нотр-Дам» — многозначно, и те, кто им пользовался, ценили последнее именно благодаря его двусмысленности или даже многосмысленности. Таким образом, почитавшие образ Божественной Девы под различными именами и видами приходили к своего рода согласию Философов.

(II) Здесь Канселье, прилежный практикующий католик, вновь обращается к непосредственной аналогии между мессой и происходящим в философском яйце. Следует задуматься над тем, что сравнение первого камня, обтёсанного «нашими предками», со священным камнем является нашему взору не только в качестве символического соответствия, но и буквальным тождеством, указующим на тонкую грань между спагирией и алхимией, как о том писал Фулканелли в «Философских обителях».

(III) Канселье намекает на уже успевшие сделаться крылатыми слова Клода Фролло из романа известного писателя XIX века, по некоторым сведениям, магистра Приората Сиона Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери» («Notre Dame de Paris»). Безумный настоятель Собора, увлечённый алхимией, с горечью указывая на инкунабулу, первопечатную книгу, а затем на стену Нотр-Дама, изрекает: «Это убьет то». Для Канселье такая реминисценция крайне важна, поскольку книга Виктора Гюго — одна из первых, где открыто говорится о том, что скульптуры и рельефные украшения Нотр-Дам де Пари могут быть прочитаны как связный текст. Более того, роман Гюго в целом несёт на себе несомненную печать посвящения. Под видом любовной или авантюрной интриги разворачивается герметический сюжет со знакомыми (или угадываемыми в роли таковых) по трактатам алхимиков персоналиями: Эсмеральдой (Изумрудной), образом меркурия, сопровождаемой козочкой, чей рог поистине рог изобилия, за Эсмеральдой хищно охотится алхимик Клод Фролло, а сама она любит Феба (сульфура), умирающая во тьме мать Эсмеральды — первая ртуть, а бродяги Двора Чудес, граждане государства Арго — истинные кабалисты…

По словам нашего крупнейшего знатока герметики и алхимии Евгения Всеволодовича Головина, «Тайна соборов» представляет собой скорее увлекательный роман, нежели строгий философский трактат. Но если это роман, то роман-палимпсест, где сквозь новый, более ценный слой блекло проступает слой предыдущий — слой романа Гюго. Впрочем, не исключено, что под этим слоем скрывается ещё два: исследование уже упомянутого уважаемым г-ном переводчиком Гобино де Монлуизана и ещё одна криптопись, на сей раз руки посвящённого «извлекателя квинтэссенции» Алькофрибаса Назье — блистательного Франсуа Рабле.

Однако во времена Рабле, когда вера в могущество алхимии была незыблемой, изощрённый Адепт или аматор пользовались криптописью куда как более непрозрачной. Во времена же Гюго консервативно-романтическая реакция, наступившая вслед за разъедающими, коррозийными веками скептического просвещения и галантно-афеистического энциклопедизма востребовала более «агрессивный по форме» эзотеризм, но — увы! — более скудный по содержанию.

Таким образом, Канселье с присущим ему чувством вкуса, стиля и такта ссылается на своего рода первоисточник — или один из первоисточников.

(IV) Божественный титул «Мадонна» не обязательно относится исключительно к Богородице. И дело здесь вовсе не в «языческих пережитках» (как известно, Божественная Дева с младенцем на руках почиталась в различных областях греко-римского мира задолго до возникновения христианского культа). Ведь даже если оставаться на позициях одной только христианской интерпретации, то весьма скоро обнаружится, что эпитеты «Моя Госпожа», «Наша Дама» могут прикладываться и к другим почитаемым Вселенской Церковью фигурам: например, к Софии Премудрости Божией (что, впрочем, часто оспаривается с позиций «школьного богословия»).

(V) Аристократическое сословие именовалось конным. Всадники, кабальеро, шевалье, кавалеры, конунги, князья — все перечисленные титулы указывают на то, что кабала есть язык благородных, аристократов. Эта кабала есть наша кобыла, которая никогда не подведёт и вывезет из любой передряги. Герменевтически понимаемая как искусство трактования и восхваления гербов, кабала, по-видимому, в определённый момент всё же — и несмотря на возражения ряда уважаемых авторов — тесно соприкоснулась с гебраистической каббалой, на которую, в свою очередь, некогда оказало влияние архаическое греческое, а точнее, пеласгическое корнесловие.

Что же до иероглифических фигур конного воина, кентавра, китовраса или полкана, то все они относятся к области универсальной символики, специфицируемой относительно примордиальной гиперборейской традиции в мифологическом образе схватки конного со змием. Мотив, широко распространённый как в христианской, так и в собственно герметической иконографии, что постоянно подчёркивается и самим Фулканелли, и — в той же мере — Канселье.

(VI) В древнерусской химической терминологии (а позже — у Григория Сковороды) встречаем понятие Петры. Петра — субстанция Делания и основание Церкви. Также и Владимир Карпец, переводчик герметических трактатов, указывает на то, что с грамматической точки зрения камень может восприниматься в качестве относящегося к третьему склонению, то есть: она моя камень. И это в той же степени логично, в каковой для ночного светила с точки зрения универсальной символики более подобает женское именование луна, нежели мужское месяц.

(VII) Обратим здесь внимание на то обстоятельство, что христиане чают воскресения во плоти, точнее, во плоти преображённой, а не загробного духовного существования или воплощения в новых телах. И хотя в «Философских обителях» в одном из моментов, описывая убранство замка Тер-Нёв, Фулканелли говорит о том, что Иисус, «прежде чем преобразиться в дух, пострадал во плоти», что в точности соответствует метафизике ордена Гермеса, здесь, когда речь заходит о человеческом загробном существовании, мастер склонен скорее к сугубо христианской интерпретации.

Смерть вещества в сосуде, смерть человека, смерть мира, смерть и гниение — всего лишь стадии на пути к воскресению преображённого тела.

(VIII) В конечном итоге различение добра и зла, как и морализм, противоречит самой внутренней сущности христианства и является глубоко гуманистическим. С этой точки зрения самым первым научным актом было вкушение плодов с Древа Познания. Будучи богами, первые муж и жена (в их образе перед нами предстаёт каждый человек) захотели стать как боги, познав то, чего не существует вне Бога и помимо его воли.

(IX) О благоухании, наступающем вслед за смрадом, писали самые различные Философы — от Раймунда Луллия до Арчибальда Кокрейна.

(X) В подобных случаях при переводе алхимических трактатов, и как бы это ни противоречило расхожим историческим представлениям, наилучший вариант — «царь», поскольку слово король, происходящее от Карл (Карл Великий), каролинг, не может в настоящем контексте означать ничего иного, кроме как беззаконного, противоестественного и безбожного деяния, иными словами, — узурпации, насилия над истинным магическим царским родом, совершённого этой династией. Последнее же ни в коем случае не может выступать иносказанием ни философского субъекта, ни сульфура, ни камня вообще, о какой бы стадии его приготовления не шла речь.

(XI) Совершенно справедливо возникает вопрос: а действительно, к чему вообще все эти препирательства? Фулканелли, видевший всё что угодно во всём что угодно, должен ли объясняться посредством своего ученика со своими гораздо менее талантливыми оппонентами? Единственное объяснение этого совершенно умышленно раздутого спора состоит только в реабилитации метода, дискредитированного подельниками от эзотерики. Как известно, легче всего отвести от себя подозрения в пристрастности, обвиняя в этом непростительном для исследователя грехе противную сторону.

(XII) Осёл символически весьма двойствен. С одной стороны, он — зооморфный иероглиф Сета, египетского божества пустынь и чужих земель, в эллинистический период отождествлённого с Тифоном и демонизированного. С другой стороны, именно на осле Иисус Христос въехал в Иерусалим. В одной из легенд, собранных во французских деревнях фольклористом и писателем Клодом Сеньолем, в частности, говорится о том, что дьявол не может вселиться в осла, поскольку у того после въезда в Иерусалим остался на спине крест. Впрочем, Рене Генон, сам не раз указывавший на двойственность всех символов, склонен видеть во въезде в Иерусалим торжество Божества над силами тьмы. То есть осёл в этой ситуации оказывается покорённым и усмирённым.