Читать онлайн «Сталин и Гитлер. Кто кого обманул». Страница 15

Как можно заключить из вышесказанного, информация, содержавшаяся в агентурных донесениях, поступавших в Берлин через «Информационсштелле III», вполне могла быть нацелена на то, чтобы повлиять на политику нацистского руководства, а также на его военное планирование в нужном советскому правительству направлении.

Показательно, что эти «зарубежные советские источники» были хорошо известны немцам как агенты НКГБ СССР (руководители советской легальной резидентуры в Берлине А.З. Кобулов и И.Ф. Филиппов[219]) либо как агенты разведуправле- ния Красной Армии (советский военный атташе в Стокгольме Н. Никитушев[220]). По всей видимости, сообщения, поступавшие из Москвы в Берлин через «Информационсштелле III», являлись лишь звеном широкомасштабной акции, которую проводили эти два ведомства. Не исключено, что с советской подачи вопрос о противоречиях между Сталиным и военными был затронут в середине июня 1941 г. на страницах американской прессы, в частности в «New York Times»[221], а также на некоторое время стал предметом дискуссий дипломатов в европейских столицах[222].

Но распространение этих слухов вполне могло отвечать и интересам советского руководства. С их помощью оно подавало Берлину сигналы о своей готовности выяснить отношения не на поле боя, а за столом переговоров. Показателен в этом отношении один немаловажный факт. Вплоть до 13 июня 1941 г., когда было оглашено известное сообщение ТАСС (опубликовано в прессе 14 июня 1941 г.), в котором подчеркивалось, что ни СССР, ни Германия не готовятся к войне друг против друга, Кремль ни разу не выступил с опровержением этих слухов, хотя по другим, менее важным вопросам его реакция в виде опровержений, сообщений или заявлений ТАСС следовала незамедлительно. Но и в самом сообщении от 13 июня 1941 г. слухи опровергались так, что у многих создалось впечатление, будто Москва готова к переговорам с немцами, настроена выслушать их «претензии» и «предложения» и лишь ждет, когда Германия выступит с соответствующей дипломатической инициативой.

Можно ли верить донесениям Шуленбурга и Актая?

Попытаемся разобраться, насколько объективными, точными, а следовательно, заслуживающими внимания являлись оценки, дававшиеся Шуленбургом и Актаем. Сразу оговоримся, что в данном случае мы имеем дело лишь с предположениями, высказывавшимися этими дипломатами, поскольку ни тот, ни другой никакой официальной информацией от советского правительства, как это можно заключить из их донесений, не располагали.

В донесениях Шуленбурга в министерство иностранных дел Германии от 7, 12 и 24 мая 1941 г.[223], последовавших вслед за назначением Сталина 6 мая того же года председателем Совета Народных Комиссаров СССР, неоднократно подчеркивалось: решение Сталина, всегда являвшегося сторонником тесного сотрудничества с Германией, встать во главе советского правительства означает отход от прежнего, связываемого с именем В.М. Молотова «ошибочного курса», который привел к охлаждению советско-германских отношений, и создание надежной гарантии того, что политика СССР в отношении Третьего рейха впредь будет носить исключительно дружественный характер. Это подтверждается, отмечал Шуленбург, многочисленными жестами в адрес Германии, сделанными Сталиным в апреле — мае 1941 г. Цель назначения Сталина председателем СНК СССР — сохранить мир с Германией, и для этого он готов на определенные жертвы.

Сталина, вполне объяснимы. Сам Шуленбург являлся противником войны Германии против СССР, считал, что она обернется для немцев катастрофой. Подчеркивая «прогерманские» настроения Сталина, он, видимо, надеялся повлиять на Гитлера, который, как Шуленбург убедился в ходе встречи с ним в конце апреля 1941 г., окончательно решился на войну против СССР, а также на своего непосредственного начальника — Риббентропа, после некоторых колебаний перешедшего к началу мая 1941 г. в лагерь сторонников войны. Давая предвзятую оценку причин назначения Сталина председателем СНКСССР, Шуленбург преследовал свои цели. Любому мало-мальски разбиравшемуся в политике человеку в тот момент было ясно, что это решение являлось ответом на совершенно очевидные германские военные приготовления у советской границы и на программную речь Гитлера в рейхстаге по внешнеполитическим вопросам 4 мая 1941 г., в которой он даже не упомянул СССР. Эту речь Кремль воспринял как очень тревожный сигнал и выдвижением на ключевой правительственный пост «признанного и бесспорного вождя народов Советского Союза», как назвал Сталина Шуленбург, дал Берлину понять, что сознает всю серьезность положения и призывает его сделать выбор: либо сохранение мира, и в этом случае Сталин, зарекомендовавший себя политиком, способным к компромиссу с Германией, будет гарантом дружественной позиции СССР, либо конфронтация, и тогда авторитет личности Сталина станет залогом того, что все силы страны будут мобилизованы на нужды войны.

Точка зрения, высказывавшаяся Шуленбургом относительно «дружелюбия» и «прогерманской ориентации» Сталина, противоречила оценке, которая давалась руководством министерства иностранных дел Германии. 9 мая 1941 г. статс- секретарь этого министерства Э. фон Вайцзеккер направил германским послам циркуляр следующего содержания: «Объединение всех полномочий в руках Сталина означает укрепление власти правительства и дальнейшее усиление позиций Сталина, который, очевидно, счел, что в современной сложной международной обстановке он обязан взять на себя личную ответственность за судьбу Советского Союза. Так как Сталин и ранее во всем определял внутреннюю и внешнюю политику Советского Союза, то вряд ли можно ожидать существенного изменения прежнего курса»[224].

Что же касается судьбы сообщений Шуленбурга, то их Вайцзеккер, учитывая тенденциозный характер содержавшейся в них оценки, попросту положил под сукно. Они не попали в руки Риббентропа[225], ни тем более в руки Гитлера, о чем можно судить из журнала регистрации представлявшихся ему для ознакомления дипломатических и агентурных донесений, в котором записи о посланиях Шуленбурга, равно как и о донесениях «Информационсштелле III» отсутствуют[226].

Еще менее убедительным источником, свидетельствовавшим о готовности Сталина к далеко идущим уступкам Германии, являлось сообщение турецкого посла в Москве Актая[227]. Достоверность информации, которой он располагал, и его способность объективно анализировать обстановку у самих немцев вызывали большие сомнения. Шуленбург в одном из своих писем в министерство иностранных дел Германии с издевкой заметил в отношении персоны Актая: «Известно, какие буйные фантазии одолевают моего турецкого коллегу, когда он садится сочинять свои донесения»[228]. В Берлине оценки Актая всерьез не принимали, и остается только гадать, с какой целью донесение турецкого посла впоследствии было включено в публикацию германских дипломатических документов.

На какие уступки была готова пойти Москва?

И все же, какие уступки была готова Москва сделать Берлину весной — в начале лета 1941 г. для предотвращения войны?

В фондах германских архивов нет документов, исходивших от советских правительственных инстанций, в которых немцам накануне 22 июня 1941 г. предлагались бы уступки политического, военного, территориального характера либо делался намек на готовность СССР к таковым. Нет в них и до- кументов с предложениями экономических уступок. Однако анализ советско-германских экономических отношений позволяет предположить, что в этой области советское правительство все же могло в чем-то пойти навстречу пожеланиям Германии, если бы такие были высказаны.

Такой вывод позволяет сделать прежде всего безусловное выполнение советской стороной весной — в начале лета 1941 г. всех ранее взятых ею на себя обязательств по товарным поставкам в Германию, несмотря на откровенный саботаж ответных поставок германскими фирмами. Показательно и то, что в условиях явно обострявшегося кризиса двусторонних отношений Кремль пошел на подписание в апреле—мае 1941 г. соглашений о товарообороте и платежах с оккупированными Германией Бельгией, Данией и Норвегией, т.е. фактически на расширение поставок на территорию рейха зерна, металла и нефтепродуктов[229]. Позиция СССР в отношении Германии в сфере экономических отношений была настолько благожелательна, что руководство торгово-политического отдела германского министерства иностранных дел в аналитической записке от 15 мая 1941 г. отметило: создается «впечатление, что мы могли бы предъявить Москве дополнительные экономические требования, выходящие за рамки договора от 10 января 1941 г.»[230]