Читать онлайн «Устная история». Страница 52

Самостоятельным направлением музейной региональной работы может стать история научных исследований и изобретений в гуманитарной, естественнонаучной, технической сферах. Это может быть, в частности, летопись исторических, археологических, этнографических исследований на Алтае. Население Алтайского края в силу особенностей его заселения и формирования большого числа историко-культурных групп является предметом исследования ведущих российских этнографов из Москвы, Ленинграда, Новосибирска, Омска, Томска, проводивших на его территории экспедиции и выезды в 1950-1990-е гг. Их материалы легли в основу публикаций, монографий, статей и других солидных научных изданий по истории и культуре народов Алтая. Но получить полное представление по ссылкам на их полевые материалы об их исследовательских маршрутах, изученных населенных пунктов, этнографических группах невозможно. С помощью устной истории можно организовать интервью по истории этнографических исследований с такими известными исследователями, как В. А. Липинская (г. Москва), Е. Ф. Фурсова, Г. В. Любимова (г. Новосибирск), Т. Б. Смирнова, М. А. Жигунова, Т. Н. Золотова (г. Омск) и др. В музеях можно создать стенды с картографированием исследовательских маршрутов, озвучить их с помощью отрывков аудио-и видеоинтервью и зрительно обогатить с помощью слайд- и фотопрезентацией из материалов экспедиции. Около такой экспозиции можно организовать самостоятельное объемное проникновение посетителя в тематическое прошлое.

Таким образом, устная история создает новые возможности для музейной практики в области поисково-собирательной, экспозиционно-презентационной и научно-исследовательской работы и условия для решения теоретико-концептуальных и методологических проблем музеологии и других гуманитарных наук. В качестве примера взаимодействия устной истории и музеологии в Приложении 5 размещен ряд вопросников, которые могут расширить возможности музейной работы и внедрения новых презентационных форм, среди них вопросники по истории пионерии (13 и 14) и истории этнографических исследований на Алтае (15).

В последнее время получило широкое распространение такое направление исторической науки, как военно-историческая, или военная, антропология. По определению историков, она является междисциплинарной областью исследования и включает в себя исследовательский инструментарий истории, психологии, культурологии и других наук. При всей ее многоплановости ее главным стержнем, пожалуй, являются историко-психологические исследования, которые показывают войну как явление, формирующее особый тип человеческого сознания, создающее феномен «человека воюющего», и позволяют раскрыть мотивации поведения людей в экстремальных условиях «военного лихолетья». В этом смысле военно-историческая антропология, по определению ее основательницы Е. С. Сенявской, является прежде всего «человеческим измерением войны»’, интерпретируя которое фактически невозможно «фальсифицировать прошлое[96] в угоду настоящему». Именно к этому призывал стремиться историк И. Д. Ковальченко[96]. Одним из ведущих специалистов в этой сфере является Е. С. Сенявская, выполнившая и защитившая в Центре изучения новейшей истории России и политологии Института российской истории РАН докторскую диссертацию «Психология российских участников войн XX в. Сравнительно-историческое исследование». Ею подмечена одна из отличительных особенностей российской истории: «В России, для которой весь XX в. явился чередой больших и малых вооруженных конфликтов, психология „человека с ружьем“ оказалась преобладающей и в мирной жизни, решающим образом повлияла на весь ход истории»[97].

Устная история может явиться действенным методом в изучении большой Великой Отечественной войны и малых войн, в которых российские солдаты с честью выполняли воинский долг, — это и участие в вооруженных конфликтах в Корее, в Анголе, на Кубе, на границе с Китаем, и афганская война, и чеченские кампании. Их участники живут в городах и селах всей страны, включая Алтайский регион. Они могут рассказать про оборотную сторону войны — не отшлифованную идеологией и политикой, не «забронзовевшую» в молчаливых монументах; про ее повседневную изнанку со всеми мелочами жизни, которую нельзя воспеть как героическую в пафосных фильмах и книгах, но которая и составляет подвиг «человека воюющего». Именно об этом меньше всего пишут историки и говорят исследователи.

Формирование военной антропологии как самостоятельного направления исторических исследований уходит корнями в наработки исторической психологии классической школы «Анналов». Именно в военной отрасли исторической психологии появился специальный термин «war mentatity», «обозначающий состояние умов в военное время, психологию военного времени»[98]. Методологическим образцом такого рода исследований называют исследование английского историка М. Хастингса «Оверлорд». В нем автор на материалах «устной истории» воссоздал психологическую атмосферу высадки союзных войск в Нормандии1. И. И. Розовская считает, что основополагающий принцип исторической психологии, выдвинутый французскими историками школы «Анналов», состоит в «осознании и понимании эпохи, исходя из нее самой, без оценок и мерок чуждого ей по духу времени»[99] [100]. Основным отличием подхода военной антропологии к изучению войны является «непосредственное проникновение в историческое прошлое» с помощью интервью, «вживание исследователя» с помощью интервью в изучаемую эпоху, во внутренний мир участника исторических событий. От войны осталось много мемуаров представителей высшего командования — генералов, маршалов, главнокомандующих. Историческое интервью с рядовым и офицерским составом выявляет «взгляд на войну из окопа» с ее повседневной и героической жизнью и существенно дорисовывает военную историю, делает ее выпуклой, «голографической».

В русле военной антропологии или истории повседневности с помощью технологий устной истории наряду с «человеком воюющим» изучаются жизнь и ощущения тылового населения воюющей страны и жизнь населения на оккупированной территории. Необходимо считаться с тем, что в наши дни остается все меньше фронтовиков — в прошлом «людей воюющих». Надо торопиться. Но изучать войну можно и через тех, кто сейчас относится к «ветеранам тыла», «детям войны», «узникам фашизма» и другим категориям — жертвам войны и военного времени. Для азиатской части России, от Урала и до Дальнего Востока, актуальным является изучение войны через жизнь тылового населения: женщин, подростков, детей военного времени. Их судьба является важнейшей частью истории войны, без нее нельзя считать военную историю полной и завершенной. Однако именно жизнь рядовых колхозниц, подростков и детей сибирских тыловых территорий затерялась на фоне героических свершений советских женщин на фронте, в прифронтовой полосе, в партизанских отрядах, блокадном Ленинграде и осажденной Москве.

В зарубежной историографии существует термин «потерянные героини», а скрытым ключом, который направил к ним историков, оказался метод устной истории, который применяется в ситуациях, когда документов, касающихся их жизни и деятельности, у историков мало. В отечественной практике наработки исследователей, работающих в русле «устной истории женщин», или «женской устной истории»1, могут быть особенно полезны. Приверженцы «модели женской устной истории» занимаются прежде всего историей женщин, которые были «за кулисами» театра военных действий, не являлись признанными активистками общественных движений, государственными деятелями. Использование «модели устной истории женщин» поднимает ряд вопросов, которые должны быть изучены шире: о питании и способах лечения детей в экстремальных условиях, о способах адаптации к условиям военного времени и выживания, о ролевой переориентации женщины в производственной и общественной жизни тыловой деревни[101] [102]. Более того, в женских устных источниках зафиксированы такие негероические семейные сюжеты, как получение сроков за невыполнение трудодней или, например, судимость на основе указа о колосках, наказания за опоздания на принудительные работы, за спекуляцию, за кражу зерна на току для голодных детей и т. д. В этом плане устные свидетельства женщин военной деревни позволяют историку корректировать многие ставшие шаблонными понятия, например «цена победы». Конечно, во многом такие сюжеты разрушают «глянцевый» портрет войны, отшлифованный в советское время. Но современный настрой общества позволяет обратиться к тому, что скрывалось в советской истории за парадно-глянцевой картиной войны, и показать, что происходило с людьми ежедневно в повседневной жизни.