Читать онлайн «История Византийской империи. Том 1». Страница 14

Таким образом, в рассуждении того вопроса, который нас занимает, дело идет не об одном каком-либо принципе и не о смене одних физических деятелей другими, а об общем кризисе, какой постигает иногда народы и государства, утрачивающие жизнеспособность, подобно дереву, неожиданно завядающему и не дающему ветвей. Речь сводится к тому, чтобы проникнуть в тайну государственной и общественной жизни древнего мира, когда угасла в нем духовная производительность и когда не стало в нем, употребляя выражение поэта, «ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда».

У Геродота{1} есть превосходный рассказ, который прекрасно поясняет нашу мысль. Периандр, коринфский тиран, раз отправил посла к Фрасибулу, милетскому тирану, чтобы спросить у него совета, как ему установить надежнейший и наилучший образ правления, иначе говоря, как ему лучше утвердить свою власть в Коринфе? Фрасибул вывел за город прибывшего из Коринфа посла, пошел на засеянное поле и, проходя по ниве, спрашивал посла о цели его прибытия и в то же время сбивал колосья, которые поднимались над другими и были выше всех, и продолжал это до тех пор, пока не истребил самой лучшей части нивы. Так он прошел по всему полю и отослал посла, не сказав ему ни слова. Возвратившись к Периандру, посол стал жаловаться, что отправили его просить совета у человека помешанного, который портит свое добро, и рассказал, как он был принят Фрасибулом. Но Периандр понял мысль мудреца и погубил в Коринфе или присудил к изгнанию тех граждан, которые возвышались над другими знатностью и влиянием.

Вследствие подобной политической мудрости, которая одинаково применялась в древности как в монархиях, так и в демократических и аристократических государствах, везде получался одинаковый результат: на той ниве, которая производила поколения людей, колосья получались все ровней, а жатва и достоинство и количество зерна все скудней. Как в Греции, так и в Риме история обильна примерами, иллюстрирующими сказание Геродота. Исагор, заняв Афины с помощью спартанцев, изгнал из города 700 неспокойных фамилий; Агафокл погубил в Геле 4000 ненадежных граждан. В Риме такое же значение имели проскрипции, при помощи коих укрепляются Марий и Цинна и далее триумвиры.

Империя утверждала свое влияние особенными мерами избрания сената и устранением опасных граждан. Преследованиям подвергались не только вожди партий, но и их родственники и потомство.

Выразительным примером той же практики в позднейшее время может служить новелла сына Феодосия Великого, императора Аркадия, против обвиненных в политическом заговоре. «Кто против нас составит заговор или кто примет участие в заговоре против нас – тот подлежит смертной казни, и его имущество конфискуется. Что касается детей, хотя и они должны бы разделять участь отцов, так как и в них можно опасаться унаследованной преступности, то мы даруем им жизнь; но они не имеют права на наследство ни от отцов, ни матерей, ни родственников, ни даже чужестранцев; пусть они вечно в бедности и нужде несут последствия отцовского позора, им нет доступа ни к государственной службе, ни к почестям»{2}.

Намечаются и другие причины, одинаково с указанными содействовавшие банкротству древнего мира. Следствием чрезмерных тяг остей военной повинности, лежавшей исключительно на гражданах, т.к. от нее устранены были рабы, вольноотпущенники и покоренные народы, было то, что ряды граждан среднего класса и крестьянского сословия значительно поредели, и что образовавшаяся в среде их пустота не заполнялась нарождаемостью. Лучшим примером может служить Лаконика. При вторжении персов она могла выставить 8000 воинов, столетием позже только 1500, а в 244 г. лишь 700. В императорскую эпоху эта область, считавшая прежде до сотни городов, имела один значительный город Спарту да до 30 жалких поселков. Пелопоннис в императорскую эпоху едва мог поставить 3000 воинов, а в битве при Платеях участвовало 7400.

Цензовые списки для II столетия до Р. Хр. дают для Италии от 337 до 394 тыс. способных носить оружие. При Августе можно было с трудом навербовать в Италии 45 тыс., а при императорах I и II вв. население еще более поредело: города Анций и Тарент были в развалинах, страна оставалась из-за недостатка населения невозделанной. Было бы ошибочно приписывать это явление постоянным войнам и усобицам. Евбея не была театром военных действий с IV в., между тем вот какой порядок вещей засвидетельствован здесь в конце I в по Р. Хр. «Две трети земли, – говорит Дион, – лежат без обработки по недостатку рабочих рук. Я бы с удовольствием отдал даром под обработку свой участок, да нет охотников на него». Нет, главная причина убыли населения лежит в простом факте: в недостаточном приросте населения. Об этом явлении в II в. историк Поливий делает следующее замечательное наблюдение: «Если невозможно или трудно понять по человеческому разумению причины каких-либо явлений по отношению к ним, то, может быть, кто-нибудь, находясь в недоумении, будет ссылаться на божественную волю или на случай: таковы беспрерывные ливни и чрезмерные дожди или, напротив, засухи и холода, производящие порчу плодов, равным образом постоянные заразительные болезни и другое подобное тому, что нелегко поддается объяснению. Почему, по справедливости, следуя мнению большинства по отношению к таковым непонятным явлениям, умоляя и умилостивляя жертвами божество, спрашиваем оракулов: какими словами или какими действиями мы могли бы улучшить свое положение или достигнуть облегчения от угнетающих нас бедствий?

Что же касается таких явлений, причины которых, производящие известное событие, легко понять, то, по моему мнению, таковые не следует ставить в соотношение с божеством. Возьмем такое явление. В наше время всю Грецию постигло неплодие и вообще скудость населения, вследствие чего и города запустели, и произошли неурожаи, хотя не было у нас ни продолжительных войн, ни заразительных болезней. Итак, если бы кто по отношению к этому вздумал спрашивать богов, какими словами или действиями мы могли бы размножиться и лучше устроить жизнь в наших городах, то не оказался ли бы он подлинно безрассудным человеком, так как причина явления совершенно ясна, и устранение ее зависит от нас самих? Когда люди утратили простоту и сделались любостяжательными и расточительными и перестали вступать в брак, а если вступали, то с тем, чтобы не иметь больше одного или, в крайнем случае, двух детей, чтобы оставить им значительные богатства и воспитать их в роскоши, – вот при каких условиях постепенно усилилось бедствие. Ибо при существовании одного ребенка или двоих, в случае если один из них сделается жертвой войны или болезни, легко понять, что неизбежно жилища останутся пустынными и, как рои у пчел, подобным же образом и безлюдные города скоро впадают в бессилие. В подобных обстоятельствах нет нужды вопрошать богов о том, как избавиться от такового бедствия, ибо каждый в состоянии объяснить, что это вполне зависит от нас самих: или следует отречься от зависти, или определить законами для каждого обязанность воспитывать своих детей. Для этого нет нужды ни в предсказателях, ни в кудесниках»{3}.

Правительство вполне понимало угрожающую опасность, оно издавало законы против вдовых и холостых, определяло награды за многочадие, но принятые меры не приносили ожидаемой от них пользы. Военные люди, проведя в военных занятиях и вдали от родины лучшие годы жизни, под старость если и женились, то не производили детей. Независимо от того военная система, лежавшая на мелких земельных собственниках, отнимала у земли рабочие руки и поражала в самое сердце сельское хозяйство. Крестьянские участки поступали за долги в продажу и становились собственностью крупных землевладельцев. Совокупность указанных условий обезлюдила и ослабила древний мир.

Ввиду вышеизложенного едва ли можно оправдать довольно распространенные выражения: древний мир обветшал, состарился, выродился, – которыми пытаются определить сущность перехода от древнего мира к средневековью. Нужно принимать в соображение, что физической преемственности между древними и средневековыми народами вообще не может быть указано: не греки и не римляне играют роль после падения Западной Римской империи, хотя никак нельзя отрицать преемственности в идеях и воззрениях, т.е. тесной культурной связи между древним миром и средними веками. Древний мир оставил в наследство средним векам свою культуру; следовательно, самый процесс передачи культурного наследства и способы усвоения должны составлять для историка самое существенное в понимании и изложении переходной эпохи от древнего мира к средним векам.

Понимая этот процесс как постепенное перерождение, мы должны отвести самое главное место выяснению двух начал, под влиянием которых совершается перерождение древнего мира. Это перерождение медленно происходило под влиянием духовного и материального элемента. Один постепенно ослаблял философские и религиозные воззрения языческого мира, подготовляя умы для восприятия христианской религии; другой постепенно изменял самую физическую сущность обитателей древнего мира, вливая свежую струю варварской крови в слабеющие и переставшие размножаться поколения и народности.