Читать онлайн «Древнерусские учения о пределах царской власти». Страница 35

Отсюда видно, что все указанные произведения присваивают великому князю, в той или иной форме, в тех или других выражениях, значение защитника православия. Они говорят о его вмешательстве в дела веры и церкви, и рассматривают это вмешательство как вполне законное, желательное и достойное похвалы. Следовательно, с точки зрения этих памятников область, принадлежащая князю, не ограничивается одними светскими делами, но простирается и надела церкви. Участие его в этих делах выразилось в следующем: 1) великий князь обличил митрополита, т. е. открыл и доказал его измену православию, 2) он лишил его митрополичьего стола и подверг принудительному заключению в монастыре, 3) взял на себя почин созвания церковного собора для суда над митрополитом.

Таковы идеи рассмотренных памятников. Но насколько все это можно считать новостью, возникшей под влиянием Флорентийской унии, представляется еще вопросом. Значение защитника православия приписывалось великому князю с самого начала русской письменности. Еще митрополит Никифор возлагал на князя обязанность не пускать волка в стадо Христово [407] , а инок Акиндин требовал от князя принятия мер к тому, чтобы святители имели «добр разум божественных писаний» и не были святителями только по имени. По обстоятельствам времени, которыми было продиктовано послание Акиндина, это означало принятие со стороны князя действительных мер к тому, чтобы епископы были во всем верны православному учению и церковным правилам, а в представление об этих мерах входило даже физическое принуждение. Повести, вызванные Флорентийской унией, не прибавили к этим идеям, в сущности, ни одной новой черты. Все, что в них можно найти об отношении великого князя к церкви и к митрополиту в частности, только повторяет уже знакомые идеи. Объем власти великого князя, поскольку она касается церковных дел, остался по этим повестям таким же, каким он был в памятниках предшествующего времени. Можно утверждать и больше. Авторы повестей, приписывая князю защиту православия, нигде не говорят, что это новость, и не хотят представить дело в таком виде. Из того, как они описывают участие князя в деле Исидора, вовсе не видно, чтобы князь взял на себя новую, по их мнению, и неслыханную роль. Скорее можно заключить обратное, – что князь только осуществил те права или те обязанности в области церковного управления, которые за ним числились и раньше. В повестях нигде не видно удивления перед действиями великого князя; авторы относятся к ним, как к явлениям вполне нормальным, обычным и знакомым. Если бы, наоборот, они представлялись ненормальными, необычными, если бы князь, совершая их, принял на себя, по мнению современников, совершенно новую, неслыханную роль, то авторам повестей пришлось бы оправдывать его, пришлось бы доказывать его права на эти действия. Ничего этого мы не видим, и потому приходится заключить, что участие в делах церкви, которое приписывают повести великому князю, они рассматривают, не как новое, а как уже ранее приобретенное им право.

Можно было бы подумать, что влияние Флорентийской унии на литературные идеи об объеме княжеской власти выразилось в том, что право князя на участие в делах церкви, признаваемое за ним и раньше, благодаря этому событию упрочилось за ним окончательно. Но и этого нет. Как до княжения Василия Темного у нас существовало два направления – одно, признававшее вмешательство князя в церковные дела, и другое, отрицавшее за ним право на такое вмешательство, – так и после этого, в XV, XVI и XVII вв., оба эти направления продолжали существовать и имели каждое своих видных представителей. Следовательно, если оставаться в области одних только литературных явлений и не касаться того, какое значение имела Флорентийская уния для фактических отношений между государством и церковью в России, то влияние унии можно видеть единственно в том, что она подчеркнула и усилила права князя в области церкви. Показав бесспорную полезность этих прав для самой церкви, события, сопровождавшие унию, приобрели этим правам, быть может, новых сторонников и надолго укрепили в некоторой части общества мысль о их нераздельности с самым существом княжеской власти.

Другим памятником политических идей того времени являются многочисленные послания митрополита Ионы [408] . Они представляют интерес, прежде всего, по личности их автора. Иона был, после долгого промежутка, митрополит из русских и, кроме того, был поставлен не константинопольским патриархом, а собором русских епископов. Он таким образом на себе самом испытал действие усилившейся (или образовавшейся) самостоятельности русской церкви и ее независимости от церкви константинопольской. Но авторитет Ионы признавали не все: у него был соперник в лице Григория, митрополита Литовского, и ему приходилось оспаривать права Григория и вместе с тем доказывать собственные права на митрополию. Затем в его посланиях гораздо больше, чем в произведениях, посвященных Флорентийской унии, видны следы общего политического миросозерцания. Все это вместе взятое дает основание рассчитывать, что в его посланиях будет уделено значительное внимание вопросу о правах великого князя в области церкви.

В посланиях митрополита Ионы нигде не выражается его сочувствие учению о богоустановленности княжеской власти. Его роль в распре Василия Темного с Шемякой и его отношение к другим делам государственным [409] давали, разумеется, не один раз удобный повод высказать мысль о божественном происхождении княжеской власти.

Тем не менее этой мысли мы у него не встречаем, хотя есть все основания думать, что он ее разделял. Судить так можно потому, что эта мысль несколько раз выражена в соборном послании русского духовенства (1447 г.) к Дмитрию Шемяке, в составлении которого, по всей вероятности, Иона (тогда епископ Рязанский) принимал деятельное участие [410] . Там, обращаясь к Шемяке, духовенство говорит: «А Божиею благодатию и неизреченными его судбами, брат твой старейший князь великий опять на своем государстве: понеже кому дано что от Бога , и того не может у него отняти никто». И ниже оно обвиняет Шемяку в суетном желании «слышатися зовому и именовану быти князем великим, а не от Бога дарованно» [411] . Если правда, что митрополит Иона держался такого же мнения по этому вопросу, т. е. что он признавал богоустановленность княжеской власти, то любопытно, что идею богоустановленности он прилагал и к духовности власти. В послании к новгородцам он убеждал их быть покорными своему владыке архиепископу Евфимию, «понеже от Бога поставлен есть святитель и учитель и пастырь душам христианскым, и наместник есть самого Владыки нашего Христа ; и молебник о душах человечьских, и область имееть святых апостол… И того ради, сынове, въздайте ему честь и повиновение, яко самому Христу , и о том имате прияти мзду от Бога временно же и будуще» [412] . Здесь на епископа, т. е. даже не на центральную, а на местную духовную власть, перенесены все те признаки, которые обычно усвояются князю: епископ получает власть от Бога, он есть наместник Божий на земле, честь, воздаваемая ему, переносится на самого Христа. Это сильно сближает митр. Иону с защитниками идеи о церковной независимости; но вместо развития этой идеи мы встречаем у него учение о церковно-религиозной власти князя.

Первый пункт этого учения составляет мысль о защите православия как существенной и неотъемлемой обязанности князя. В послании 1459 г. к новгородскому архиепископу, рассказывая об отступничестве Исидора, митр. Иона говорит, что «всемилостивый Бог вразумил… господина нашего великого господаря, благочестивого и благородного великого князя Василья Васильевича, о Святем Дусе сына нашего, по изначалству великого его благородства от того святого и великого князя Владимира, о православней святей вере христианстей велие попечение имети , как бы дал Бог в его отчине, в рустей земли, непорушно было ничтоже до Божией воли и до кончины века» [413] . А в грамоте 1451 г. к киевскому князю Александру Владимировичу он говорит о том, как в. к. Василий Васильевич « поборал по Божьей церкви, и по законе и по всем православном христианстве и по древнему благолепию» [414] . По ревности, которую проявил великий князь в деле Исидора, митрополит сравнивает его с царем Константином и с равноапостольным князем Владимиром и называет «ревнителем благочестия» [415] . Те, кто смотрят на Флорентийскую унию и на падение Константинополя, как на события, повлекшие за собой изменение в характере власти московского великого князя, склонны в этих эпитетах и в идеях, которые они выражают, видеть влияние обоих событий, тем более, что значительная часть посланий митрополита Ионы написана после взятия Константинополя турками [416] . Но не трудно убедиться, что на самом деле этого влияния здесь нет. Если бы митрополит Иона пришел к своему взгляду на защиту православия как на важную обязанность московского князя, под влиянием тех обстоятельств, которые вызвала Флорентийская уния на Руси, и потому, что он перенес на московского князя то представление, которое до этого времени соединялось с византийским императором, то он должен был бы возложить эту обязанность только на московского князя и больше ни на кого. Между тем мы видим, что ту же самую задачу в отношении церкви он возлагает и на других князей. В упомянутом уже послании к киевскому князю Александру Владимировичу он выражает радость, что тот явил себя как «поборатель по Божьей церкви и по законе, и заступник всему православному християньству» , и убеждает князя, «да имаши о том попечение, яко да въсприиметь Божия церковь древнее свое благолепие» [417] . Киевский князь, по взглядам московских людей, не только не имел никаких прав на ожидавшееся тогда наследство после византийского императора, но он до некоторой степени был даже соперником московских государей; поэтому возложение на него задачи по охране правоверия никак не могло быть следствием тех событий, которые произошли в России после Флорентийской унии. Если тем не менее митр. Иона возлагает на него эту задачу и делает это в тех же выражениях, которые он употребляет, говоря о своем московском великом князе, то это может быть объяснено не влиянием каких-нибудь внешних обстоятельств, а исключительно его собственными церковно-политическими воззрениями. Очевидно, митрополит Иона держался вообще того взгляда, что всякому государю помимо верховной власти в государственных делах принадлежит еще по праву некоторое участие в делах церковных, в форме ли заботы о благоденствии церкви или в форме высшего руководительства ее судьбами. Это и было причиной того, что он не только оправдывал попечение в. к. Василия Васильевича о церкви, но и требовал такого же попечения от киевского князя.