Читать онлайн «Смута в Московском государстве». Страница 47

Так Гришка встретил свою плачевную смерть и достойный конец. Однако нашлись такие люди, которые говорили, что он спасся и жив и на самом деле является подлинным сыном Ивана Васильевича, что может быть только грубой ложью и выдумкой иезуитов, которые были причиной этой ужасной кровавой бойни, а простые люди были обмануты ими так, что поднялись друг на друга и еще поныне расплачиваются за бунт и войну. И как теперь из истории известно, подлинный сын Ивана Васильевича убит и похоронен в Угличе, а Гришка, который по наущению дьявола и иезуитов выдал себя за Дмитрия, был убит в Москве, похоронен и снова вырыт и развеян по ветру.

В дополнение к тому, что Гришка никоим образом не был подлинным Дмитрием, каждый здравомыслящий человек, имеющий разум и не желающий быть увлеченным ложью, может более чем достаточно убедиться в этом на основании следующих аргументов.

Ибо, во-первых, если бы Гришка был подлинным, а не ложным Дмитрием, то к тому времени, когда он получил власть в Московии, ему должно было быть не более 22 лет. А Гришке-монаху, который так быстро получил власть, было больше 30 лет в то время, когда он благодаря своему дьявольскому искусству и козням иезуитов добился успеха в Московии.

Во-вторых, когда свершилась его коронация, в Москву явился монах из того монастыря, в котором раньше был Гришка, и опознал его и сказал во всеуслышанье в городе перед всем народом, что Гришка лжец и мошенник и не Дмитрий, родной сын Ивана Васильевича, за которого он себя выдает. Монах учил Гришку читать и писать и хорошо знал его и его род. Когда люди услышали это, схватили они монаха и привели его к Гришке. Но монах был бесстрашен и стоял на своем, сказав Гришке в глаза, что он погубил себя ложью и предательством, за что Гришка приказал его без суда безжалостно бросить в реку и утопить.

В-третьих, когда это произошло, ныне правящий великий князь Василий Иванович Шуйский уверял, что он совсем не Дмитрий, за которого себя выдавал. Поэтому Гришка приказал схватить его и отвести на площадь и положить его голову на плаху, намереваясь обезглавить его, если он не возьмет своих слов обратно и не признает всего сказанного им за ложь. Но так как смерть всего горше, а жизнь сладка и мила, то он из человеческой слабости и признал ложь за правду, не осмеливаясь предпочесть честь и правду лжи и жизни. И поскольку у русских в обычае поступать так, то и его нельзя винить в этом.

В-четвертых, после того как стал распространяться этот слух и Гришка стал сильно изменять власть и религию, многие стали подозревать Гришку и сомневаться, действительно ли он настоящий Дмитрий. Узнав это, Гришка пошел к здравствующей великой княгине, вдове Ивана Васильевича, которую он называл своей матерью, и сказал ей, что он намерен приказать выкопать сына священника, который был убит вместо него и похоронен по-княжески, и похоронить в другом месте в соответствии с его сословием и положением. Но мать была против этого и не соглашалась, так как она хорошо знала, что это ее подлинный сын убит и похоронен в Угличе. Великая княгиня тайно открыла это одной лифляндке, которая была захвачена в плен во время московитской войны и находилась у нее в услужении, что Гришка, который выдавал себя за Дмитрия, не был сыном ее или Ивана Васильевича. Из этого каждый может увидеть, если бы Гришка был ее настоящим сыном, она охотно бы согласилась на вскрытие могилы, так как этим она упрочила бы его власть и отвела от него подозрения и сомнения, которые питал к нему народ.

В-пятых, если бы Гришка был жив и был настоящим Дмитрием, то не выбрали бы казаки кого-либо на его место, как они это сделали с князем Петром, который выдал себя за его родственника и двоюродного брата и который был пойман в 1607 году у Тулы, а в 1608 году повешен в Москве.

В-шестых, если бы Гришка был подлинным Дмитрием, казаки и другие отступники после смерти князя Петра не выбрали бы двух других своими правителями и не сделали бы их сыновьями Федора Ивановича, которых он никогда не имел, за исключением одного побочного, которого он прижил с одной пленной девицей из рода Тизен, да и тот вскоре умер.

В-седьмых, если бы Гришка был подлинным Дмитрием, то один из именитейших иезуитов в Кракове, патер Савицкий, не сказал бы так, услышав мой ответ на его вопрос о том, намерен ли новый великий князь Гришка распространять в стране римскую религию. Он спросил меня об этом при моем приезде из Москвы в Краков. Когда я ответил, что, поскольку он имеет такое намерение, русские могут отобрать у него власть, Савицкий сказал: «Нами он приведен к власти, нами же может быть лишен ее».

В-восьмых, король Сигизмунд сам спрашивал меня, когда я прибыл из России 4 декабря 1605 года, а он праздновал свою свадьбу в Кракове с сестрой королевы Констанцией, как нравится русским их новый великий князь. Когда я ответил, что он не тот, за кого себя выдает, король, помолчав, вышел в другую комнату. То же самое признавал и королевский посланник, который в это же время прибыл от Гришки и имел такие же правдивые и достоверные сведения о Гришке, как и я. И по той причине, что никто не должен был получить достоверных сведений о Гришке, а также, чтобы не препятствовать его козням, приказал мне король через Великого Канцлера Литовского Льва Сапегу не рассказывать об этом, если я хочу наслаждаться жизнью. Но ввиду того, что Гришкина невеста собиралась ехать в Россию и справить там свадьбу, иезуиты и некоторые члены сейма заключили между собой соглашение с целью подчинить Россию Польше и устранить Гришку. Поэтому они вознамерились послать с ней 4000 человек, и она ожидала на границе в Орше прибытия к ней посланника польского короля с 3000 человек с тем, чтобы оттуда и следовать в Москву. Но прежде чем они въедут в страну, решено было договориться с поляками, 5000 которых находилось в Москве, чтобы 3000 из них встречали невесту при въезде в Москву. Другие же 2000 должны оставаться в городе и ни в коем случае не покидать его. Ибо вошло в обычай, что при прибытии таких важных персон посылает великий князь всех, кто может, без оружия и в лучших одеждах на украшенных лошадях навстречу им встречать и сопровождать в город их. И когда поляки узнали это, вознамерились они напасть на русских и перебить их, когда они встретят их без оружия, сойдут с лошадей и преклонят свои головы перед невестой. Другие поляки, которые останутся в городе, нападут на русских и таким образом захватят всю Россию и подчинят ее польской короне, что, может быть, и произошло бы, если бы это не было опасно для отца невесты. Но так как пока они не осмелились сделать это, то отступились и сделали так, как уже было сказано раньше. Что могут иезуиты возразить против этого? Не они ли организовали эту кровавую баню? Не они ли научили Гришку его предательству? Не они ли помогли ему людьми, деньгами и снаряжением захватить московский престол? Не они ли устраивали заговоры и строили козни, дабы ввести в России ложную папскую веру и искоренить греческую? Не они ли намеревались ранее и теперь подчинить Россию папе и польским дворянам? Да, они делали это и прежде, сговариваясь с сыном бывшего короля Эрика XIV, короля шведов, готов и венедов по имени Густав. Чем только иезуиты не прельщали его, чтобы он поехал в Россию, и все, чему он научился и узнал у иезуитов, и все свои богатства, не скупясь на подарки, должен был он направить на то, чтобы подчинить Россию, чего бы это ни стоило и как бы это ни было трудно, и за это он будет вознагражден и станет могущественным властелином. По советам и наущению иезуитов он поехал в 1598 году в Россию к Борису Годунову, который поначалу не только пышно принял его и одарил дорогими подарками, но и обещал ему в жены свою дочь Аксинью. Но так как Густав не делал ничего по воле великого князя, а также не сделал ничего, чтобы отблагодарить его и сделать ему приятное, а думал только о том, чему его научили иезуиты, то от этого он пришел в большую немилость и дела его стали плохи. И в конце концов он увидел, что он не в силах осуществить то, что он желал, и что он не имеет даже возможности послать тайно какое-либо известие от себя через границу. Поэтому попросил он Бориса Годунова, чтобы он разрешил послать ему своего слугу, горожанина из Данцига по имени Кристофер Котор, к шведскому графу Эрику Браге в Висинборг, якобы для того, чтобы уговорить его приехать к великому князю. Но все получилось иначе. Когда он в конце концов получил разрешение, то отправил он сразу же Котора в путь с письмом и подарками к графу Эрику и другим иезуитам. Но когда он подошел к Пскову, приказал Борис Годунов достать и прочитать письмо, которое он написал, и если письмо содержит что-то другое, то задержать там гонца до самой его смерти. Подарки же и подношения, которые были при нем, Густаву не возвращать, а взять в залог великому князю, от чего Густав очень опечалился и загрустил и проклял иезуитов, которые научили его этому. А так как иезуиты не могли получать известий от него и даже не знали, что с ним и что он исполнил, они послали к нему испанского монаха окольным северным путем с письмами, которые он получил от пилигримов, и так как никто не заметил, откуда пришел монах, то ему разрешили отправиться своим путем обратно домой. Но когда он пошел, его выследили русские и нашли несколько иезуитских писем, которые Борис приказал прочитать, после чего монах, несший эти письма, был отправлен уже другим путем к Белому морю в монастырь, который называется Соловецким, где он содержался до тех пор, пока Гришка не освободил его. После этого Густав пришел в большую немилость, и больше о нем не заботились, проводили назад. Свадьба с дочерью Бориса не состоялась, и он жил до самой смерти в бедности и нищете и после смерти был погребен в пустынной церкви в Кашине в 1607 г<оду), и это лишь потому, что его наставниками и опекунами были иезуиты.