Читать онлайн «Смута в Московском государстве». Страница 30

Боясь убийства от взволнованного народа, зная свою злую вину и придумывая, чем бы хотя немного избежать стыда, решили они обратиться с письмом в мой город к первым и знатнейшим; в письмах же, ожидая себе от всенародного собрания взыскания за свою неприличную дерзость, сочинили немало неправды, писали и то и другое.

Но, зная беспрекословное повиновение моих граждан начальникам, пишут с гордостью, как рабам, говорят больше о важности своего дела, чем о бегстве, и этим обманывают людей. Мои же начальники и все жители города хотя из дела и знали подробно, что прикрытые словами объяснения сделанного ими все ложны, но одни — из страха, другие — притворно признав их писания справедливыми, подчинились им. Правда была скрыта ложью, потому что все мои жители были бесовским семенем, и не было в Израиле крепкого, который хотя бы в письмах обличил их недостойное поведение, но все были при ответах более кротки, чем овцы, и более безгласны, чем рыбы, и сделались как бы бессловесными лицами: пишут им просительно, чтобы они ко мне возвратились, и обещают им великую почесть, как будто они сделали нечто весьма нужное, и навстречу этим лицам от всего города послали знатных людей с обилием необходимой пищи. Они же вскоре, взяв ее как залог, смешали смелость с боязнью,— впрочем, первое пересилило второе,— и другим путем — водою на лодках вернулись под мой кров. И, войдя в храм Премудрости Слова Божия, где находились верховнейшие, начальствующие и всенародное собрание, они перед всеми вместе, ничего не изменяя и нисколько ни в чем не каясь, славили себя за первый обман и сшивали ложь с ложью; прежде названный гордословец, видя мой простой народ слабым и боязливым, убедил криком своей широкой глотки ослабевших перед первыми его коварствами. Все понимали их ложь, но моими простыми людьми овладели перед ними робость и страх, и они онемели, как воспитанные с самого начала под страхом, а еще более от своей несогласованности и отсутствия человеческого разумения. Известно, что виновники зла, о которых здесь речь, обрадовались в своем сердце, наружно скрывая это, что они своими лживыми словами изменили мысли и у такого множества народа, и у самого святителя, а не только у избранных; один тот ревом своего горла, как аспид, всех устрашил; каждый только про себя тайно понимал истину, но страх, бывший прежде в народе, одолел. Говоря просто, они в народном собрании свою явную измену, прикрыв словами, украсили, по писанию, где сказано, что «слова украшают дела»; сущность же своих дел они своими словами еще более обнаружили и вывели на свет пред народом, хотя они, умолкнув, и ушли в свои дома самооправданными и думали, что людская толпа ничего не поняла из скрытых слов и из их лживых словесных измышлений. Они начали все вместе заботиться о городе и угождать людям, как недавно провинившиеся после проступков стараются все делать осторожно, пока не придут к прежнему состоянию. У распоряжающихся было усердие к этому, особенно же к тем, кто был не совсем смел и мало виноват во всем этом зле. А Михалко сам себя уловил в сеть своей злобы, которую раньше некоторым обольщением себе приготовил и сплел, как сказано: «В сети своей увяз грешник»,— он был убит, как рассказано ) ранее. А тот, который поистине от дел получил имя, от Бога данный мне против плотских моих врагов, хотевших разорить мой город, воитель, по толкованию — пред лицем Божи-им стоящий, князь Михаил Васильевич, освободился от многоплетеных сетей того — не скажу Михаила, а лучше — василиска среди змей, нежели Михаила. Хотя он и имел одно имя с тем первым, лучшим, нб тот во всем от этого отличался; как свет отличается от тьмы, так Скопин-Шуй-ский не был сходен с этим во всем и не сроден в привычках, как покажет следующее повествование.

В моих стенах, в Новгороде, находился человек — храбрый полководец, данный мне Богом в защиту. Имя его толкуется «божие лицо» — Михаил, к тому же он был отраслью преславного корня, так как принадлежал к княжескому роду. Всем напоминая молодого быка, крепостью своей цветущей и развивающейся юности он ломал рога противников, как гнилые лозы. Хотя он и был юн телом, но ум его достиг многолетней зрелости, поэтому не только эту большую область, но и все Русское государство, самую мать всех городов, он, устремившись поспешно, защитил от рук поднявшихся против нее народов, принеся ей избавление и не допустив ее пасть тогда, когда она, осажденная врагами, пришедшими удавить ее, как петлей, уже готова была пасть. Он, как зверь, напал на этих осадивших ее волков и, грозно разметав их, отогнал от стада божия, и, одолев врагов, пропавших без вести, оказался непобедимым. Промысл всевышняго через него строил свои судьбы к его славе. Но вскоре он был своими родными, которые позавидовали его добру, отравлен смертоносным ядом. Некоторые говорят, что виновником угашения его жизни был его дядя, носивший венец. В это время, когда царствовала зависть, не помогло и родство их обоих, но тем более это посрамит на суде и осудит дерзнувшего, потому что убитый служил убившему искренно, а тот ему на это ответил ненавистью, как когда-то Давиду Саул, раненный, как олень в ребра, завистью из-за похвал, за что и был потрясен поражением от нечистого духа. Но кто из живущих на земле мог бы увенчать голову доброхвального за его подвиги? Только тот, кто дал ему крепость. Все люди в самом сердце царства вместе с младенцами без боязни почтили его при гробе таким плачем, как бы о царе, совсем не боясь стоящего у власти; они оплакали его, как своего освободителя, жалобно воспевая ему умильными голосами надгробное рыдание и прощальную отходную песню, и отдали ему эту честь, как бы некоторый долг,— особенно по случаю безвременной его смерти. И как когда-то египтяне много дней оплакивали смерть Иосифа, сына Израиле-ва, потому что он накормил их во время голода, а потом и весь Израиль оплакивал самого Моисея,— так и этого — наш новый Израиль за свое освобождение, так как весь народ охотно сравнивал его с Моисеем. И если почитающим его вздумается сделать что-нибудь еще большее в похвалу его,— от этого даже подлинным святым не будет унижения; и, кто знает, не получил ли он одинаковую честь с Авелем и другими, умершими от зависти?

Он был так любезен всему народу, что во Еремя осады города, при продолжающейся нужде, все, ожидая его приезда к ним, проглядели глаза, так как разведчики перекладывали его приезд со дня на день; но все люди привыкли тогда вспоминать его, как своего спасителя, ожидая, когда он избавит их от великих бед. И что удивительно! Тех, кого царь не мог избавить, он же их, а с ними и самого царя — выпустил, как птицу из клетки. И если бы клеветники не поспешили украсть у всех его жизнь, знаю по слухам, что все бесчисленные роды родов готовы были без зависти в тайном движении своих сердец возложить на его голову рог святопомазания, венчать его диадемой и вручить державный скипетр, как когда-то было приказано Самуилу возлюбленного Богом Давида, ради его кротости, неожиданно полить вскипевшим в роге маслом для вступления на царство. (...)

Внезапное бегство — не говорю — отступление от города тех, кто мне досаждал своей осадой, было преславно и чудесно и совершилось так.

В 11 день месяца января в память двух преподобных — Феодосия, начальника монахов, и Михаила юродивого Клопского, в их двойной праздник наставшая ночь, как некая буря с сильным ветром, воздвигшись на них, изгнала из святого места, называемого Хутынь, гнездившихся там змиев и делателей тьмы, откуда они ежедневно приходили ратью досаждать моим гражданам, и они вскоре и совершенно были оттуда рассеяны. Так тьма времени разогнала тьму плотскую. Осажденные же, которым это было возвещено не-киими пришедшими оттуда, оставались запертыми, потому что привыкли тех бояться и думали, что утром те, как и прежде, на них придут к городу, в то время как святые тогда вместе подвизались невидимым подвигом — молитвами к Богу — и изгнали их, но их «борьба не была борьбой с плотью и кровью», как говорит апостол. Преподобный Варлаам, был старейшим среди них, старающихся об изгнании врагов, потому что не терпел в своей обители их мерзостного пребывания на долгое время и еще больше этого времени: от прихода до изгнания этих срамотвор-цев прошло больше чем два месяца. Они пришли в начале поста перед Рождеством Христовым. Как многомутная и нечистая вода, собирающаяся и истекающая на меня от скверного места,— они избрали себе для постоянных вылазок такое удобное по его близости место, для того, чтобы ежедневно досаждать насилиями городу, похищая оттуда православных; как змеи ехидны, они уводили их в земные пещеры. С ними были и лжехристиане — изменники, разорители и помощники нечестивых, которые носили только имена кротких христиан,— среди них были многие известные люди. Были с ними и два придворных, делами — как василиск и аспид. Они бросили вверенное им царем начальство над городом и войском, оставили за спиной врученные им города со всем их изобилием и, никем не хранимые, как бы готовые к сдаче и открытые, отдали разорителям на расхищение, что и случилось: один отдал город Орешек, другой землю Карельскую с городом, иной Ладогу с ее пределами. Сами же они примкнули к собранию царских врагов, увлекая вслед за собой и многих воинов.