Читать онлайн «Тайны Хеттов». Страница 45

На все эти вопросы мы пока не можем дать ответа. Мы не знаем, над чьим письменным столом горит сейчас лампа, при свете которой работает ученый или страстный любитель-непрофессионал типа Вентриса, кому суждено внести ясность в эти проблемы.

Но мы можем с уверенностью сказать, что попытка Грозного расшифровать критское письмо (он пытался дешифровать то же самое письмо, что и Вентрис, то есть линейное письмо «Б») потерпела полное фиаско. Почему? Предоставим ему самому пролить свет на это. Аргументы, которые он приводит в подтверждение правильности своей дешифровки, на самом деле доказывают и объясняют ее ошибочность.

«Эти попытки, — пишет он в «Древнейшей истории Передней Азии, Индии и Крита», — при которых я опирался на свой предшествующий опыт дешифровки клинописно-хеттских, иероглифическо-"хеттских" и протоиндийскихнадписей, с моей точки зрения, увенчались полным успехом… Когда я начал заниматься критскими надписями, то уже с первого взгляда у меня создалось вполне определенное впечатление, что критское письмо родственно целому ряду видов письма соседнего древнего Востока, а именно: письмуиероглифических "хеттов",письмупротоиндийскому, которое, как я показал, тоже возникло на западе, в Передней Азии, в отдельных случаяхвавилонской клинописи, далее письму синайскому, прежде же всего письмуфиникийскому и египетским иероглифам». Выделенные нами слова представляют собой значения, которые Грозный ввел в свое критское уравнение ошибочно. Кроме того, два из этих значений сами по себе были неправильными.

Если Вентрис и Чэдвик в своих «Документах на микенском греческом языке» (1956) пишут, что прочтение Грозным критских надписей, сделанных линейным письмом «Б», представляет собой «убогую галиматью из хеттских и вавилонских слов», то они, хотя выражаются и не слишком вежливо, говорят правду.

Было бы не очень честно по отношению к читателю, если бы биограф Грозного «тактично обошел» эти ошибки, и было бы совсем нечестно, если бы он выдавал их за открытия, «значение которых не следует недооценивать». Это бесспорно.

Один из учеников и последователей Грозного говорит по поводу его ошибок при решении хеттско-иероглифической, протоиндийской и критской проблем: «Во всем этом Грозный был настоящим пионером и прокладывал дорогу в джунглях, в которые до него никто еще не проникал. От того, кто предпринял такой труд, нельзя, право, требовать, чтобы он построил автостраду и выбрал наиболее удачное направление для нее…» И, вероятно, можно еще добавить: ошибка, вытекающая из стремления к познанию нового, более плодотворна, чем приверженность к старому неведению.

Но мы лишь объясняем, а не оправдываем. А объяснение тут тем более необходимо, что Грозный, собственно, никогда не изменял научным принципам, которые привели его к успехам.

К своим великим открытиям Грозный пришел как свободный ученый, который может свободно перемещаться по территории науки; к ошибкам — в отгороженном от всего мира кабинете, без связей и возможности обмена взглядами с остальными учеными своей специальности, без знания новой литературы. Например, когда он работал над дешифровкой протоиндийского письма, книги Маккея были в его распоряжении лишь краткое время. (В своей ректорской лекции он не забыл поблагодарить профессора Принта из Галле, который одолжил их ему летом 1939 года.) В этой своей изоляции Грозный не был виноват — он жил в «протекторате».

Уже при дешифровке хеттских иероглифов «не сработал» — опять же не по вине Грозного — «спасительный тормоз науки», каковым является критика. В то время, когда Грозный был занят расшифровкой протоиндийского и критского письма, этот тормоз уже вообще не действовал. А когда он наконец начал функционировать, было уже поздно. Но и этого было достаточно, чтобы семидесятилетний Грозный хотя бы приписал к главе о древнейшей истории Индии, что теперь (в 1949 году, после ознакомления с новой литературой) предлагает ее вниманию читателя «с большими сомнениями».

В ту пору, когда Грозный трудился над дешифровкой критского письма, еще не были опубликованы важнейшие тексты. Заслуживает интереса то обстоятельство, что Вентрис нашел ключ к этому письму через несколько месяцев после того, как Майрс опубликовал утаиваемые Эвансом надписи. В своих «Документах на микенском греческом языке» Вентрис справедливо писал: «Два поколения ученых были (из-за этой задержки) лишены возможности конструктивно работать над решением проблемы». Грозный был последним представителем этих двух поколений.

Нельзя обойти молчанием еще один субъективный момент: с 1940 года Грозный торопился закончить свою работу. После ухода Капраса с поста министра школ «председатель правительства протектората» Крейчи предложил Грозному освободившееся министерское кресло: человек, снискавший уважение чешской интеллигенции своим мужественным поведением 17 ноября и стоявший вне политики, мог быть для оккупантов отличной ширмой. Грозный, разумеется, отказался: «Совершенно исключено. Я всегда жил честно». Но с той минуты он постоянно испытывал страх, что «за ним придут». И боясь, что гестапо вычеркнет его из «списков живых», стремился как можно скорее завершить свой труд — пусть даже ценой того, что некоторые сомнительные величины придется позднее заменить другими.

Но все ошибки, которых Грозный не сумел избежать в своем одиночестве, где единственным его собеседником был качающийся дамоклов меч, ничего не изменяют в его предшествовавших открытиях и не уменьшают их значения. Уже работы его молодости — открытие шумеро-вавилонского мифа о Нинурте и исследования о денежном обращении и сельском хозяйстве в Вавилонии — поставили его в один ряд с виднейшими ориенталистами. Открытие первых следов исчезнувшей аморитской культуры, установление местонахождения каппадокийских табличек, открытие двух хеттских замков и древнеассирийского города Канес обеспечили ему одно из первых мест среди археологов мира. А его дешифровка клинописного хеттского языка навсегда останется гениальным свершением, знаменующим исторический поворотный пункт на пути познания древнейшего прошлого человеческого рода в той части света, которая считается колыбелью культуры.

Удалось Грозному достигнуть и цели, поставленной им перед собой в самом начале научного пути. Он написал «Древнейшую историю Передней Азии, Индии и Крита», и народно-демократическая республика удостоила ее Государственной премии. В этом большом труде он обобщил все свои научные открытия, весь свой опыт дешифровщика древнего письма и археолога и создал в нем — несмотря на указанные оговорки относительно решения вопросов, связанных с прочтением протоиндийского и критского письма, — действительно «целостную драматическую картину развития обширной области, в которой на протяжении нескольких тысячелетий пересекались, скрещивались и взаимовлияли народы разных рас и культур» (Й. Клима). Этот труд Грозный закончил с напряжением всех сил в последние годы жизни.

В мае 1944 года апоплексический удар подкосил здоровье ученого и лишил его возможности вернуться после освобождения к преподаванию в университете. Несмотря на это, Грозный продолжал работать и публиковать результаты своих исследований; его квартира на Оржеховке в Праге всегда была открыта для студентов и младших коллег. К семидесятилетию ученого количество опубликованных им книг, исследований и статей достигло круглой цифры — 200. Но если мы даже прибавим к ним более 150 рецензий, являвшихся самостоятельными научными работами, это послужит наглядным выражением лишь меньшей части его деятельности, которую и в этом возрасте он не собирался прекращать: «Пенсия и ничегонеделание? Где там! Это не для меня!».

От работы ученого оторвал лишь несчастный случай. Это произошло 22 мая 1952 года. Он писал в своем кабинете, хотел наклониться к нижнему ящику письменного стола, упал и сломал ногу. Грозного перевезли в ближайшую больницу, военный госпиталь в Стршешовицах, и там он лежал до сентября в большой общей палате вместе с молодыми солдатами, оказывавшими ему всяческое внимание. Он отплачивал им за это воспоминаниями о путешествиях по Малой Азии, Сирии и Месопотамии, воскрешая перед слушателями древние культуры вымерших народов и рассказывая веселые истории из своей жизни (многие факты в настоящей книге взяты из этой его последней неписаной автобиографии). Неохотно прощался он с новыми друзьями, когда узнал, что его переводят в правительственный санаторий.

Здесь Грозному был вручен декрет, которым 12 ноября 1952 года президент республики Клемент Готвальд за научные заслуги и образцовое поведение в тягчайшие для нации времена назначил его одним из первых членов вновь основанной Чехословацкой академии наук.