Читать онлайн «Дань прошлому». Страница 43

Тем не менее моей военной службе положен был вскоре конец. Это случилось за несколько недель до майского прорыва Макензеном юго-западного фронта близ Горлицы на Карпатах. Главковерх вел. князь Николай Николаевич приказал немедленно откомандировать всех нижних чинов с высшим образованием в военные училища на предмет подготовки к офицерскому званию; лиц же иудейского исповедания, производству в офицеры не подлежащих, немедленно направить на передовые позиции. Приказ подлежал беспрекословному выполнению и, как было предписано, в экстренном порядке. Гальцов, Живаго и Леман в тот же день собрали свои пожитки и уехали, чтобы получить в штабе назначение в военные училища.

Я выжидал, когда и куда меня отправят. Откровенная "дискриминация", которой я подвергся со стороны высшего начальства за то, что я не христианин, была оскорбительна и никак не поощряла моей лояльности. Положение осложнялось еще тем, что жена была в положении, - что не могло не вызывать тревоги в силу ее общего физического состояния. Настроение было мрачное, - никакого просвета я не видел. Я не подозревал, что "дискриминация", или немедленная отсылка меня на передовые позиции ударила не только по моему сознанию.

Она поразила и воображение главного врача Вьеверовского. Властью начальника части он назначил комиссию из трех врачей для освидетельствования моей годности к фронтовой службе.

Комиссия не удовольствовалась опущением нижнего моего века, по примеру генерала в Лефортовском госпитале, а произвела точное измерение моей близорукости и обнаружила аномалию глаз, которая, согласно правилам приема на военную службу, освобождала от нее. Всё это произошло совершенно неожиданно. Вьеверовский ни о чем со мной не говорил. Только прощаясь через три дня, за которые вся процедура была проделана и оформлена, и протянув мне руку, уже как штатскому, - младшему унтер-офицеру в запасе, - Вьеверовский пожелал мне всего лучшего.

До меня доходили слухи, что имевшие с главным врачом какие-то счеты уже после моего отъезда написали кому следует донос о незаконном освобождении меня от службы. Проверить это я не мог: может быть, и доноса никакого не было, а, может быть, ему не дали хода. Во всяком случае, ко мне никто ни с чем в связи с моим освобождением никогда не обращался. И с д-ром Вьеверовским я никогда больше не встречался.

Но в памяти навсегда сохранилась глубокая признательность за его благородный и мужественный поступок. Лично со мной никак не связанный, Вьеверовский от начала до конца действовал на свой риск и страх. Ему я был обязан тем, что, вопреки приказу вел. кн. Николая Николаевича, очутился, вместо передовых позиций отступавшей после прорыва армии, в родной Москве.

6

Жизнь в Москве началась безрадостно - с операции, которой подверглась жена. И с той поры болезни и операции, можно сказать, уже не оставляли ее никогда. Когда кончились операции - за шесть лет четыре, - открылись болезни сердца: грудная жаба, порча сердечного клапана, тромбоз. Поразительна была не только выносливость, но и способность отвлекаться от минувших болей и не думать о предстоящих, как только "жаба" или другая болезнь "отпускала". Наш дядя, любивший острить, называл свою племянницу - "Манька-встанька" по аналогии с известным "Ванькой-встанькой", неизменно принимавшим первоначальное положение, как бы его ни опрокидывали.

Отсутствию мнительности, быстрому забвению пережитого и покорности пред грядущим обязаны мы тем, что, как ни жестоки были приступы боли, они только на время омрачали наше существование. К осени 15-го года жена настолько поправилась, что я вернулся к своим интересам и делам.

Людей, осведомленных о том, что делается в "сферах" или на командных постах на фронте, я встречал мало. Но и до меня доходили - впервые за время войны - недовольство ею и нарекания на то, как ее ведут. После первоначальных успехов военная катастрофа в мае-июне 15-го года оказалась особенно неожиданной. Армия стремительно откатывалась по всему фронту: очистила "братскую" Галицию, Польшу, Литву, Западную Белоруссию.

Одна за другой сдавались крепости: Варшавская, Ново-Георгиевская, Ковенская, Брестлитовская. Чрез раненых, переправляемых в тыл, чрез деятелей Земского и Городского союзов и депутатов Думы просачивались безотрадные вести. Войска оказались плохо обучены и неподготовлены к условиям горной войны. Острый голод ощущался в снарядах. Даже в простых винтовках была нехватка. В июне уволен был военный министр. В июле смещен был Главковерх, и его место занял сам государь.

Всё это свидетельствовало о глубоком неблагополучии. Неизвестным, однако, оставалось, как глубоко и широко оно захватило страну.

С войной я растерял своих ближайших друзей и товарищей. Мало кого я встретил и по возвращении в Москву. Случайной была и моя встреча с Зензиновым. Я пришел к нему в гостиницу "Боярский двор" у Варварских ворот. От него я впервые узнал о разногласиях, раздиравших социалистические партии всего мира и, в частности, партию с.-р. и РСДРП по вопросу о войне. Как относиться к "своему" правительству: поддерживать его во время войны или пытаться его свергнуть, пользуясь военными затруднениями? Каким должно быть отношение социалистов и, в особенности, революционеров - противников самодержавного строя?

В начале сентября 15-го года собралась в Швейцарии, в Циммервальде, конференция, в которой участвовало 38 лиц, считавших себя "делегатами" от 11 стран. Россия была представлена 8 "делегатами": от большевиков были Ленин со своими обычными адъютантами, Зиновьевым и Каменевым, от меньшевиков Аксельрод и Мартов, от эс-эров Натансон и Чернов, затем присутствовали Троцкий, Радек, Ганецкий, Балабанова, Раковский, Коларов, Барский, Лапинский и др. Хотя в Циммервальде оказались и несколько убежденных антибольшевиков в будущем, политическую погоду там делали не они. В Циммервальде была завязь событий, разыгравшихся в России в 17-ом году и в Октябре дошедших до своего логического конца. Здесь получила широкий резонанс затаенная Лениным мечта о превращении националистической войны в гражданскую: "главный враг в собственной стране", утверждал он.

В этом не было ничего особенно оригинального. По существу это было последовательным развитием того, к чему Плеханов призывал еще на социалистическом конгрессе в Цюрихе в 1893 году. "Бейте его (русский царизм) в голову, нападайте на него всяким оружием, какое только окажется в вашем распоряжении... И если германские армии перейдут наши границы, то они придут к нам, как освободители". Незадолго до этого Плеханов объявил себя без лести преданным последователем Маркса и Энгельса и, конечно, не предвидел, что, когда германские армии на самом деле перейдут границы России, он, Плеханов, окажется среди наиболее страстных патриотов и оборонцев России, хотя бы и царской.

Наряду с эс-эрами интернационалистами и социалистами прежде всего, были и эс-эры, думавшие и чувствовавшие совсем по-иному. Для них связанность со страной и народом, патриотизм или, если хотите, национализм был не только психологически, но и политически первее социализма и интернационализма. К ним принадлежали мои с Зензиновым ближайшие друзья - Авксентьев, Фондаминский, Руднев. Они стояли на правом фланге партии, и еще до войны, в 12-ом году, Авксентьев, Фондаминский и другие выпустили в Париже журнальчик "Почин", в котором доказывали необходимость всячески "использовать легальные возможности", участвовать в выборах и органической работе Государственной Думы, в органах местного самоуправления, в профессиональном и кооперативном движениях, отказаться от политического террора и т. п. Это сближало эту группу с группой так называемых ликвидаторов-меньшевиков, тоже стремившихся вырваться из душного революционного подполья на открытые просторы политической жизни.

С возникновением войны Авксентьев и его единомышленники считали обязательным все политические задачи и деятельность партии подчинить на время первейшему и главнейшему - обороне страны и благополучному ее завершению. Поражение грозит России закабалением, тогда как союз с демократиями Запада и совместная победа сулят изменение самодержавного строя в сторону либерализма. "Вовлечение России в союзе с Англией и Францией неизбежно и сразу демократизирует Россию", - предсказывал Фондаминский в самом начале войны на эс-эровском совещании в Божи, в Швейцарии. Натансон и Чернов рекомендовали использовать благоприятные для революции условия, не считаясь с войной. Авксентьев же, наоборот, доказывал, что "мы не можем во время войны желать восстания в войсках и не должны делать ничего, что могло бы его вызвать".

Мы с Зензиновым оказались одних настроений и взглядов. И левые, и правые казались нам эмигрантами, оторвавшимися от реальной русской обстановки и жизни и строящими свои политические чертежи, исходя из собственных эмоций и воображения. Позицию циммер-вальдцев мы отвергали решительно и безусловно. Но и позиция наших ближайших друзей, односторонне заостренная, - как бы в пику пораженцам, - нас не удовлетворяла. Реальная действительность уже опровергла мечту о якобы "неизбежной" демократизации России. Этот этап благочестивых ожиданий был уже пройден, по убеждению даже весьма умеренных кругов, в патриотизме коих не приходилось сомневаться. Так, как войну вели, она не могла кончиться благополучно. Это отчетливо осознали и народные массы, и общественное мнение, и даже-некоторые из окружавших престол кругов. Но верховная власть упорно держалась за прерогативы, установленные в ее пользу основными законами 1906 г., и отказывалась идти на соглашение с Государственной Думой уже не 1 -го или 2-го призывов, а даже с верноподданой Четвертой Думой.