Читать онлайн «ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)». Страница 35

рабство, и довольствовались наложенною на них данью, а чтоб эта плата за право

жизни приходила в Стамбул без хлопот по взиманию, сделали сборщиком самого князя

волошского, равно как и князя мультанского, называемых постарославянски

господарями.

Польша, посредством своих удальцов-Русичей, Струсей, Мелецких, Сенявских,

Вишневецких, помогала искателям княжеской чести и наживы свергать с престола

волошеишх господарей, мирила своих ставленников е султаном, иногда ей удавалось и

совсем освобождать их в свою пользу от султанского вассальства, как это было с

господарями Могилами. Россия ограничивалась дружеским общением с господарским

правительством, как единоверцами и политическими доброжелателями. Но

днепровские козаки, эти Черкасы позабытого происхождения, продолжали в Волощине

традиционное ремесло свое в силу номадного положения своего среди народов

культурных. Арендное лрестолоеаследие Волохов представляло им такие случаи к

поживе, какой представился их наездническому товариществу в Смутное Время

Московского Государства. В XVI столетии они признавали себя не столько подданными

короля польского,

.

127

сколько слугами царя московского, и с этой стороны московское влияние на

волошские дела было равномерно с польским. Оно даже перевешивало польское, и

именно с того времени, когда римская политика Польши велела ей влиять на

воспитание Могил посредством иезуитов. Сделавшись политическим центром и

упованием Славянщины Москва, даже не прилагая попечений о том, поддерживала в

Волощине славянский элемент, как солнце поддерживает теплоту в планете, входящей

в сферу центростремительной силы его.

Волошские господари, по церковной традиции, состояли в духовном вассальстве у

России. Молдавская церковь была филиею церкви галицкой, и князья-господари, в

качестве верховных ктиторов этой церкви, зависели от галицких митрополитов. Они

печатали богослужебные книги во Львове. Этот же православный издревле город

отливал для них колокола, и так как православная церковь, говоря вообще, стояла у нас

на Украине в запустении, то волошские господари при своем дворе обучали

церковному пению поповичей, которые потом являлись в Малороссии дьячками, а из

дьячества „совершались в попы“. Господари, желая, по примеру московских царей,

быть у себя в крае опорою и образцом благочестия, принимали участие и в

ставроппгиальпом львовском братстве, которое хранило в своих подземельях их

сокровища. Один из пих, Александр Лопушнян, дозволил даже вписать свое имя в

число старших братчиков, подобно вельможным польскорусским панам. Иезуиты не

сближали их тогда еще, как в последствии Могил, с католическою полыцизною путем

воспитания богатого юношества. Лопушнян не любил Ляхов за их „кривую веру" до

такой степени, что, устраивая праздничные трапезы для братства, наказывал, чтобы

допускали Ляхов за трапезный стол, но не дозволяли присутствовать при

богослужении. „У нашем законе6 (писал он) „того ся ие годит. У стола могут седети и за

нас Бога просити, а сами ваши милости пийте и ежте, и нас не забувайте".

Ставропигиальное братство угрожало тогда перейти в беспоповщину, под влиянием

разлившагося по всей Польше протестантства. Господарь убеждал его не пренебрегать

попом: „...попа ни за що маете" (писал он), „они в домы свои у дни недельный и

праздничный, для благословения хлеба, не призываете... Поп межи вами только

перекупничеством живится: сам идет до церкви, а попадя идет на рынок с хлебом и

цыбулею, також у другого перекупивши, и што с того приторгует, тем ся живятъ".

Вместе с тем он охранял братство и от другого нечестия,—чтобы мужчины в брат-

128

.

ской церкви не стояли вместе с женщинами. Так было и у пас в Малороссии: для

женщин назначались притворы, которые до сих пор называют бабйнцалт.

Все вместе показывает, что славянский элемент, и преимущественно малорусско-

славянский, господствовал тогда за Днестром во всей своей силе и во всем бессилии.

Этот элемент боролся здесь издавна, со времен еще дакоримских, с элементом

румынским, восторжествовавшим наконец при помощи политической махинации.

Козаки слагавшие головы за волошское господарство, и козаки, грабившие

православный, почти русский задпестровский край, как Турецкую Землю,

наполненную по словам кобзарской думы, несчитанным сребромъ—златом,

немерянными поставами сает, одамашков, кармазипов, блаватов,—все опи, в войне и в

мирных общепиях, оглашали Волощину своим москворусским и польскорусским

говором, оживляли своими песнями, своими симпатиями и антипатиями. Они

вспахивали копьем, взрыхляли мечем, засевали боевым удальством эту землю

посильнее представителей элемента польского, который выставлял здесь одно

государственное знамя. На формацию народного духа в Волощиие польский элемент

влиял только искусственно, из-за спины козацких буйтуров папов и не панов, которые

бывали обращепы к Волохам то враждебною, то дружескою грудью. Когда пакопец

удалось Польше посадить на волошском престоле одного за другим трех Могил, и

тогда еще славянский элемепт за Днестром опирался на людей русских и едиповерных

с русскими. Иезуитская махинация, ознаменовав себя в Польше ополячением дома

Острожских, готова была повториться в Водощине над домом приемышей Польши—

Могил. Но тут румынский элемент, боровшийся с элементом славянским, выдвинул на

поприще господарской деятельности такого человека, который своими способностями

превосходил трех Могил и всех соперников их в арендаторском соискапии

господарского престола. То был Василий Лупул, родом Грек, или Албанец, или, как

думают иные, Серб.

Волошские господари Могилы: Иеремия, дядя нашего Петра Могилы, Симеон, отец

его, Моисей, родной брат и наследник его, находились в родстве и дружбе с

богатейшими польскорусскими до • мами. Той же политики родства и дружбы

держался и Василии Молдавский (как называли Л у пула, козаки), сделавшийся

господарем в 1637 году. Он был тдкой же интригант. как и его предшественники,

ивтригант по положению князя-гоеподаря, или господаря-арен-

129

датора, присяжный, записной интригант; но далеко превосходил их искусством

интриги. Служа нескольким господарям, особенно же Моисею Могиле, своим талантом

пройдошества, он усвоил себе их житейскую практику, которая состояла в том, чтобы,

поклоняясь от всей души мамоне, тем еще ревностнее кланяться Богу, разумеется, не

„духом и истиною". Лупул умел служить не только двум, но и нескольким господам в

одно и то же время,—служить не только согласным между собою, но и враждебным.

Так было необходимо поступать всем троим предшественникам его, Могилам, в их

положении; так в особенности надобно было поступать ему самому.

Лупул в своей господствующей среде был liomo novus. Из низменного положения в

свете он возвысился на степень обладания светом, а возвышаться помогало ему

чувство, выраженное Тацитом в изображении таланта, возобладавшего над толпой

римской знати: яОни презирают мою повость, я—вялость их (Contemnant novitatem

meam, ego ignaviam illorum)*. Но это чувство двигало его вперед не облагороживая.

Будучи в начале жизни предметом презрения со стороны людей, которым богатство и

знатность не дали энергии, он презирал богатых и знатных злобно: он вымещал

претерпенное , от пих унижение на каждом, кого ни прибирал к своим рукам, как

неудачника. Без всякой совести и без всякой жалости, он делал их пешками на

шахматной доске игры своей в богатство и знатность. Он дурачил и предавал каждого

по мере его неспособности к политике силы и власти: жертвуя равнодушно единицами,

сотнями, тысячами людей, он был способен столь же равнодушно жертвовать и целыми

пародами.

Но если кто-либо имеет право презирать в их счастливой судьбе людей вялых,

бездейственных и педалеких, то Василь Молдавский обладал этим правом вполне,

будучи полон горячей энергии, неутомимого трудолюбия и того ума, основанием

которого служит ловкость, изворотливость, ехидство и коварство, Сделавшись

вистерииком, то-есть министром финансов, при господаре Грациани, Лупул попал было

в тюрьму по подозрению в тайных сношениях с турецким правительством; по

Грациани пал па Цецоре, и гибель господаря спасла вистерпика для новых подвигов

интриги и предательства. Лавируя в своем пройдошестве между Оциллой и Харибдой