Читать онлайн «Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте». Страница 9

Но большим научным событием этот форум, к сожалению, не стал, хотя мог бы стать и даже просто обязан был стать. Много сил ушло в гудок и на обслуживание штабного вагона, на простраивание каких-то своих вертикалей и диагоналей – то есть на занятия, для науки и для темы совершенно бесполезные. Если бы у конференции был сайт, на котором можно было бы прочитать хотя бы экспозе или драфты докладов, многое встало бы на свои места.

Упущены, кстати, были и некоторые организационные возможности. Где как не здесь можно было организовать международную Ассоциацию исследователей сталинизма? Она и отвечала бы за преемственность организационных решений и действий в этом вопросе, вела бы интернет-бюллетень и осуществляла бы мониторинг и рецензирование важнейших публикаций, учредила бы и присуждала бы ежегодную профессиональную премию (имени Александра Некрича, например[30]), – иными словами создавала бы информационную и дискуссионную среду для научного сообщества исследователей истории сталинизма.

Я уже упоминал в самом начале грубейший наезд на питерский «Мемориал». Но настоящий «наезд» на весь «Мемориал» произошел несколько позднее, уже после окончания конференции.

9 декабря публицист Глеб Павловский (P.S. Директор Фонда эффективной политики и тогдашний консультант В. Суркова в Администрации президента РФ) опубликовал в своем «Русском журнале» памфлет «Плохо с памятью – плохо с политикой. О политике памяти»[31]. Несмотря на свою краткость, это не просто лживые и холуйские словеса, это еще и установочный сигнал – своего рода скорый боевой ответ на выступление Арсения Рогинского на конференции и на тезисы «Мемориала» о Большом Терроре.

Он начинается с тезиса, в общем-то, справедливого: сегодняшняя политика памяти – эквивалент идеологических войн прошлого. И то: кому же как не экс-диссиденту Павловскому судить об этом? Циничный перебежчик и эффективный карманный политтехнолог, он отменно ориентируется в розе кремлевских ветров, так что его позиционирование (как и выбранный им для выступления момент) это вам не лобио кушать, это не с бухты-барахты, а вполне определенный месседж.

Заключается он в том, что у власти наконец дошли руки и до истории с идеологией и что пришло наконец время, когда свое щупальце-«вертикаль» она хотела бы запустить и в политику памяти. Вот они и задумываются: а не создать ли свой карманный «Мемориал» под почетным председательством внука Суслова или Мехлиса и со Старой площадью в качестве юридического адреса?[32]

Горбачевские перестройку и гласность Павловский аттестует как первую политическую возможность для тотального «самопоругания» собственной советской истории (или, как он еще трепетно выразился, «советской цивилизации») – возможность, на дрожжах которой и взошло общество «Мемориал» и иже с ним. История при этом не изучалась и не критиковалась, а «разоблачалась» и «хулилась», причем в ход шли как подлинные преступления, так и «заурядные факты политики», тождественные, в сущности, безобразиям, творившимся и в других странах: «Политическое негодование тех лет вызывала политическая реальность как таковая», – заключал Павловский. И добавлял: происходила-де «большая демократическая чистка», на манер сталинских!

И поворачивается же у Глеба Олеговича язык! Кого, скажите, и как репрессировали по ходу этой страшной чистки? Кто хотя бы с работы вылетел за свою симпатию к Сталину или хотя бы за соучастие в его преступлениях? Специалисты по истории КПСС превзошли любых хамелеонов: свои подловатые зарыжины они выбелили перекисью прекрасноречия и заделались заправскими историками новейшего времени, а то и бойкими политологами, респектабельными и седовласыми, – вот и вся метаморфоза!

В том-то и дело, что не только «Большой Чистки», но и хотя бы «Маленькой Люстрации» в России не было, – политическая мимикрия приветствовалась и прошла на халяву в видах общественного спокойствия. Никакого клейма осуждения на субъектах политики КПСС-КГБ в тогдашнем СССР в глазах современных россиян! Вся «советская цивилизация», столь любезная экс-диссидентскому экс-сердцу Павловского, так и перекочевала вместе со своим гимном и гимнотворцами в политическую реальность России. И ноу-хау Путина разве что в том, что френч он перекроил в строгий, от Армани, костюм; гражданское общество и малый бизнес задушил «вертикалями» или замочил в сортире, а на дряблые телеса советской цивилизации накинул пеньюар управляемого (то есть крышуемого) капитализма – и все это вместе взятое побрызгал дезодорантом управляемой (то есть крышуемой) демократии.

Сетуя на неспособность других организовать хотя бы просвещенные дебаты, Глеб Олегович Павловский исправляет означенное упущение и расставляет все точки над всеми i. Неудавшуюся Горбачеву политику памяти и олицетворяет, согласно Павловскому, общество «Мемориал» – этот, в его изложении, кремлевский проект Горбачева и Ельцина – своего рода историко-демократическая опричнина для борьбы со сталинскими недобитками. Судя по всему, Павловский никогда не видел самодуровские подписные учредительные листы, никогда не листал фундаментальные справочники Михаила Смирнова, сборники документов Никиты Петрова или Александра Гурьянова, не держал в руках сборники школьных конкурсных исторических работ Ирины Щербаковой, никогда не вчитывался в расстрельные списки и в Книги Памяти, как и не слышал о правозащитной и гуманитарной деятельности собственно общества, имя и дела которого треплет.

«Мемориал», по Павловскому, оказался неспособен предложить обществу надпартийную программу критических исследований советского цивилизационного (а не узко «тоталитарного» только!) наследия. Но если даже академические институты и близко не ставили перед собой таких сверхзадач (разве что отдельные их сотрудники не чурались их составных частей), то как же можно требовать этого от «Мемориала»? Научное освоение темы и впрямь недостаточное, а в условиях ползучей архивной контрреволюции продвигаться становится все труднее, но оно идет! А вот вменить общественной организации функции Министерства Истории и после этого уличить ее в несостоятельности – приемчик, достойный подметок Давида Заславского!

При раннем Ельцине «Мемориал» позиционировал себя как проельцинский – и, по Павловскому, зря: его тогда кинули, и суд над КПСС Павловский интерпретирует лишь как неудачную и последнюю (sic!) попытку «Мемориала» участвовать в спорах о прошлом. Не преуспев в истории, «Мемориал» реваншировался в актуальной политике, превратившись, по Павловскому, в оппозиционное Министерство по делам Чечни, – столь же антиельцинское, сколь и антипутинское.

Иная кроме конъюнктурной мотивация правозащитной деятельности, видимо, не укладывается в комбинаторной голове Павловского, и, как понятия, ее даже нет в его лексиконе. «Мемориал» же – тогда, как и всегда – мониторил действия всех сторон конфликта и был одним из немногих, если не единственным, островком объективности в море пропаганды, контрабанды, контрафакта и фальсификата.

А вот это уже из лексикона Павловского: «“Мемориал” стал популярными клише-алиби для современных игр в “культур-сталинизм”… Сегодня “Мемориал” готовы выслушать по любому вопросу, кроме политики памяти… Новые поп-историки, не вступая в спор со старыми и уже тем более не предъявляя проверяемых данных, уличают предшественников в политических гнусностях, впрочем не имеющих политического смысла, поскольку тема памяти отвлечена от темы политики». И т. д. и т. п.

Полемизировать и передергивать для Павловского одно и то же: «Сегодня страна лишена независимых внутренних референтов для каких бы то ни было утверждений о собственном прошлом…Сегодня немыслимо появление сколько-нибудь серьезной книги по истории, которая имела бы шансы стать общественным событием».

Кстати, Павловский совершенно прав, говоря, что у этого исключительно маркетинговая природа, но почему он и это «вешает» на «Мемориал»? Появление серьезной книги по истории – и вообще штука редкая, а рецензии на нее, если и появляются, то через год-два в научных (редко в научно-популярных) журналах. Но ни на страницах центральных газет, ни уж тем более на экранах телевизоров разговор о них не возникнет аксиоматически – с единицы газетной площади или телевизионного времени полагается снимать куда больший читательский или зрительский урожай, чем это могут посулить исторические книги и даже мемуары с их недостаточным уровнем скабрезности и скандальности. (Тем самым идет попутная, но упорная работа по снижению читательского и зрительского уровня и затемнению народного сознания, что совершенно естественно для власти, поставившей не на репрессии и не на просвещение, а на управляемую демократию.)