Читать онлайн «Украинский национализм: ликбез для русских, или Кто и зачем придумал Украину». Страница 75

Еще в упомянутой литературе пишут другие интересные (буквально сенсационные!) вещи: что Шевченкову изначально бездарную поэзию исправляли, приглаживали и переписывали последующие украинофилы (поднявшие его на национальный алтарь), и что свой дневник он писал на самом деле на безграмотном русском языке (во-первых, безграмотном, во-вторых — на русском, а не на украинском). В первом случае отвечу, что жаль, нет сейчас таких редакторов, которые бы из бездарных стихов «сделали Шевченко» (знаете — дайте адрес). Во втором случае замечу, что свое небольшое образование молодой Шевченко получал на русском языке, таким же русскоязычным (пусть даже украинофильским) был круг его общения, и такими же были книжки, которые он читал (другие были польские). Поэтому немудрено, что он, как и миллионы современных украинцев, был двуязычен. А стиль и правописание украиноязычной прозы при его жизни еще не были выработаны, посему писал он так, как казалось уместнее и проще. Критики еще указывают на то, что писал он дневник крайне коряво и безграмотно — ну, уж простите, такой был у него русский письменный язык, гимназий не оканчивал, а в Академии художеств учат уже не орфографии, а живописи. Это еще и комментарий к вопросу о Гоголе — почему и этот писал по-русски (и с грамотностью у него тоже были проблемы, хотя окончил лицей).

Первый народник

Михаил Драгоманов — наибольший «европеец» по взглядам, интеллектуальному кругозору и масштабу мышления среди тогдашних украинцев. Преследования киевских украинофилов изгнали его на Запад. В период своей швейцарской эмиграции он стал для европейских политических интеллектуалов «первым украинцем», представителем доселе неизвестного народа. Наряду со своим младшим современником Франко, Драгоманов — наиболее значимый украинский социальный и политический мыслитель ХІХ в.; в одних вопросах он был марксистом, в других — это не мешало ему быть либералом-конституционалистом. Он стал зачинателем народнической политической традиции в Украине. Характерно, что наиболее светлые головы той поры сложно однозначно отнести к какой-либо одной «идеологии» или «политической философии», поскольку их знания были весьма обширны, но вот политические и социальные реалии (особенно в Российской империи) еще не позволяли хоть что-то из этого обильного багажа применить на практике и проверить — что «работает», а что — нет… Посему все их идеи и концепции оставались при жизни авторов эклектическим собранием «теорий» и «прожектов», которые уже лишь с нашей перспективы могут считаться определенными «проектами» и «программами».

Взгляды Драгоманова оказались переходными от этнографического романтизма первой половины столетия к формированию более широкого идеологического спектра «украинства» на рубеже ХІХ-ХХ вв, но так ни разу и не прошли испытания реальной политикой. Его поздние последователи, украинские социалисты-революционеры во главе с Михаилом Грушевским, попытались механически воплотить «народническую традицию» в реалиях общероссийской революции и, увы, жестоко просчитались (как и российские народники-эсеры, проигравшие большевикам). Рецепты Драгоманова, обитателя спокойного и длинного ХІХ в., не подошли для эпохи «великих потрясений». К ним не подходит выражение «на войне — как на войне». Но не стоит на него грешить: как и Карл Маркс, и Фридрих Ницше, он не отвечает за глупость, скотство или человеконенавистничество всех своих «верных учеников» или эпигонов.

Суть шевченковского «манифеста» состояла не в том, что он что-то «провозглашал», это был срез, живая картина бытия массы людей, изложенная с мощной эмоциональной силой и художественной выразительностью. Самым очевидным следствием его творческого существования стало то, что нормально образованный человек, способный оценить хоть что-то в «высоком», не мог уже после этого сказать, что украинский язык — не литературный. Известный либерал «неистовый Виссарион» Белинский, конечно, мог считать Шевченко лишь «пьяным мужиком», а всех хохлов оптом — быдлом, но эти ценные мысли свидетельствуют скорее о самом Белинском и не могут замутить тот мощный поток облеченного в рифму ощущения украинского бытия, которое дал «мужик» Тарас Шевченко. Здесь уместна даже не старая тема «творца и критика», тут — скорее банальное снобистское хамство. Мы этих «белинских» наблюдаем и слышим каждый день, снисходительно (а талантливые — иронично) рассуждающих о «хохляцких жлобах». Не привыкать.

Другим важным побочным следствием стало то, что чувства, переданные поэтом, были изложены на абсолютно понятном любому украинцу народном языке, они несли в себе и живые жестокие социальные реалии, и историческое чувство, и высокую духовную силу. Сколько бы ни занимались полузапретным просветительством «украинофилы», у них надеждой и опорой всегда был Шевченко, способный увлечь и совсем постороннего человека. Может, поэтому и несколько потерялся (в жандармских архивах) настоящий идейный манифест кирилло-мефодиевцев — «Книга бытия украинского народа» Николая Костомарова (1818–1885), извлеченная на свет лишь в 1918 г.

Собственно говоря, романтический национализм второй четверти ХІХ в. вполне убедительно для его адептов сформулировал тезис о существовании — т. е. о бытии — украинского народа. В дальнейшем (и доселе) остается актуальным вопрос о том, какое же бытие должно быть у этого народа.

После смерти Николая І в России наступает «оттепель». Костомаров возвращается из ссылки и становится в 1859 г. профессором русской истории в Санкт-Петербурге. Шевченко в 1858 г. возвращается после исполнения своей почетной 10-летней обязанности по службе в российской армии — жить оставалось ему уже недолго. Третий известный братчик Пантелеймон Кулиш (1819–1897) приобрел типографию в Петербурге и после продолжительных усилий получил разрешение на издание украинского журнала. Его целью было объединить украинофилов и превратить издание в инструмент дальнейшего формирования литературного украинского языка.

Заданиями журнала «Основа» были как выполнение образовательно-информационной функции, так и необходимость несколько стандартизировать украинский литературный язык. Все это делало издание, по сути, инструментом национальной идентификации. Деятельность журнала способствовала и активизации украинской интеллигенции. Однако, просуществовав всего лишь два года, «Основа» самоликвидировалась, как из-за финансовых проблем (невелик был все же круг украинофилов), так и из-за враждебного отношения российской общественности. Выразителями этого отношения стали несколько изданий («День», «Русский вестник», «Московские ведомости» и др.), которым просто не нравились идеи какой-то отдельности малороссов. Главный критик украинофилов публицист и общественный деятель Михаил Катков взялся обращать внимание читающей публики на то, что западнорусский край необходимо строго связать с Россией неразрывными узами. Замечу, что усилия «прогрессивной общественности» (и Петербурга, и Москвы, и Киева) частенько и упреждали, и направляли последующие дискриминирующие санкции Российского государства. В этом смысле (сохранения «единства русского народа») власти частенько отставали от чутких «общественников». Последние, не отягощенные великодержавным глобализмом точки зрения имперских верхов, ощущали, что, несомненно, «что-то происходит».

Польское освободительное восстание 1863 г. привлекло внимание русских властей к «украинской проблеме». Было решено принять запретительные меры относительно украинского языка, чтобы его развитие не повлекло за собой идеи об автономии Малороссии. Противники украинскости пропагандировали идею о «польской интриге» среди сторонников украинского движения. Министр внутренних дел Валуев издал в июле 1863 г. известный Валуевский циркуляр, утверждавший, что «украинского языка нет, не было и не будет», он является лишь тем же русским языком, но испорченным влиянием Польши. В самом циркуляре известная формулировка исходила, вполне демократично, из мнения самой малорусской общественности. «Демократизм» подобных постановлений метрополии, заметим, был весьма избирательным — как и в советской практике («по просьбам трудящихся»).

На языке, которого «нет, не было и не будет», разрешалось публиковать лишь произведения «изящной литературы», а любая другая, в том числе учебная печатная продукция, запрещалась. Интересно, как это можно пользоваться «изящной словесностью» на «испорченном» языке? Однако суть заключалась в том, чтобы устранить возможность украинского исполнять ряд социально важных функций — образовательную, прикладную и т. д. Аналогичные меры применялись к «ополяченным» белорусам и литовцам.

В борьбе с проявлениями польскости и украинскости крепнут в административных органах России и в среде общественности уже русские националистические настроения, которые в апологии неделимости русского народа формируют русский национализм, расцветший пышным цветом уже при Николае ІІ. Если раньше в известной триаде «православие, самодержавие, народность» (1833)[42] внимание уделялось, в первую очередь, первым двум позициям, то теперь и «народность» сгодится в борьбе против потенциальных сепаратизмов.