Читать онлайн «История под знаком вопроса». Страница 42

Академическая среда лишь время от времени прикрывала свой идеологизированный квазиисторический стыд фиговым листком объективности и научной добропорядочности. Чаще же всего в самой академической среде делали карьеру и начинали диктовать свою волю более честным или более наивным ученым карьеристы от науки, с легкостью идущие на то, чтобы продать свою совесть тому, кто больше «платит», для кого превращение науки в послушную игрушку в руках извращенцев от политики является единственным возможным видом сотрудничества власти с наукой.

Инструментализация истории политиками в эпоху колониальных завоеваний хорошо известна. Мифы о превосходстве европейских народов над народами Азии и Африки, оголтелый евроцентризм (он же европоцентризм), едва скрываемые колониальные интересы и презрение к носителям самобытных культур гипнотизировали европейское общество и европейскую науку на протяжении нескольких столетий. Возник миф об ориентализме как более низкой по уровню общественной формации по сравнению с европейскими. Сегодня в исторической критике это слово произносится на одном дыхании с родственными ему словами «колониализм» и «империализм».

Если в Германии, долгое время не имевшей своих колоний, под ориентализмом скорее понимали филологическую и языковедческую дисциплину (науку о Востоке), то в Англии и во Франции с их обширными колониальными империями слову «ориентализм» отводилась роль своего рода исторической политологии, поставляющей политические инструменты для реализации колониальной власти в покоренных странах. На самом деле, немецкий ориентализм так же стоял на страже колониальных интересов и сыграл свою роль в формировании империалистической картины восточных цивилизаций. Даже картина ислама была в немецкой и вообще центральнo-европейской исторической науке фальсифицирована, например, за счет практического исключения из рассмотрения ислама в Африке и в югo-восточной Азии. Доминировала картина османского, т. е. арабo-персидскo-турецкого ислама. В статье Романа Лоймайера «Эдвард Сайд и немецкоязычный ориентализм» («Журнал критического изучения Африки», 2/2001, стр. 63―85) показано, что это направление в ориенталистике стояло на службе актуальной политики стран центральнo-европейского альянса (Германия, Австрo-Венгрия, Болгария и Турция) периода до и после первой мировой войны.

Эдвард Сайд в своей получившей широкую известность и неоднократно переиздававшейся книге «Ориентализм» пытался показать, что в основе прагматической политизации взгляда на Восток лежит глубоко укоренившаяся в европейском сознании враждебность по отношению к исламу, в первую очередь турецкому. Эта враждебность прослеживается во всей истории западной мысли, начиная со Средних веков. В основе мифа ориентализма по Сайду лежит западный миф о Западе, который несет просвещение мистическому и враждебному Востоку, руководить которым сама судьба призвала именно «паиньку» Запад. Чувство превосходства Запада над Востоком, считает Сайд, продолжает и в наше время оставаться доминантой историко-политического взгляда в восточном и южном направлениях. Не потому ли многие на Западе с такой легкостью сбиваются на упрощенный образ ислама как врага западной цивилизации, ставшего даже врагом № 1 после распада социалистической системы.

Впрочем, в распространенном на Западе ориентализме существует и компонента восторженной мифологизации, при которой все реальные проблемы Востока отодвигаются на задний план, а на передний выдвигаются красивые картины жизни отдельных богатых вельмож и властителей с романтикой гаремов, архитектурных и природных красот, приключений и прочей масс — медиа белиберды. Эта компонента не ограничилась своим воздействием на художественную литературу, где ее оправданием служили своеобразно понятые потребности читателей и покупателей книг, но и оставила свой след в исторических исследованиях.

После Второй мировой войны молодая интеллектуальная элита Африки и Востока попыталась взять идеологический реванш, сформулировав свое отрицательное видение западной цивилизации под аналогичным ориентализму названием окцидентализм. Этот негативный стереотип взят на вооружение многочисленными националистическими течениями в т. н. третьем мире, но также и в таких развитых азиатских странах, как Япония. Как в свое время колониалисты выдумали некий обобщенный единый Восток, так теперь в рамках окцидентализма конструируется некий единый хищный и агрессивный Запад. При этом нивелируются различия и абсолютизируются элементы сходства.

В 1942 году вскоре после японской атаки на американский флот на базе Пирл-Харбор и начала войны с США, группа японских философов собралась в Киото для обсуждения роли Японии в современном мире и ее отношений с западной цивилизацией. Это крайне националистическое предприятие ставило себе целью найти путь для «преодоления» западной цивилизации, что формулировалось как освобождение Востока от господства Запада. Рожденный в конце XIX века лозунг «Покинуть Азию и присоединиться к Западу» превращался в дискуссиях в свою противоположность «Освободим Восток от идущих с Запада идей». Свой вклад в дело победы в «священной войне» японские философы — националисты видели в «преодолении Запада», в победе над западной цивилизацией.

Не все современные окциденталисты настроены столь воинственно. Тем не менее научной дисциплиной окцидентализм назвать труд но, ибо это скорее машина для производства упрощенных враждебных лозунгов и политических легенд. Их возникновению и распространению способствует то обстоятельство, что на Западе немало критических авторов сами пытаются вскрыть отрицательные тенденции в развитии западных обществ. Кажущаяся порой авторам таких исследователей необходимой потребность максимального обобщения служит на руку идеологам от истории. Как окцидентализм, так и более ранний ориентализм всей своей историей развития демонстрируют, что история готова поставлять материал любым парам враждебных друг к другу или друг друга исключающим политическим течениям и идеологиям.

Критики Сайда и его книги упрекают его в том, что он не учитывает участия некоторых индийских и вообще азиатских историков в разработке концепции Востока. Если сначала эти работы служили подспорьем классическому западному взгляду на Восток, то со временем они вылились в отдельные историко-идеологические системы со своими различными наборами аксиом, отрицательных мифов и догм. В результате современный ориентализм следовало бы рассматривать как набор разных «ориентализмов», частично стыкующихся с окцидентализмом.

Историки послушно поставляли политикам новые мифы и в XX веке, в эпоху развала колониальных империй и возникновения сотен новых послеколониальных государств. Так как в этих государствах к власти пришли или малообразованные марксисты, или не нуждающиеся в специальном образовании новоиспеченные националисты (часто в странах, где еще только начиналось формирование новых наций!), то историки начали поставлять им требуемые для соответствующей идеологической работы исторические мифы, ничуть не смущаясь противоречиям с мифами, которые фабриковали их коллеги в соседних странах или даже на соседней кафедре. Некоторые из этих новых исторических мифов я отмечу ниже.

Тоталитарные государства, включая Советский Союз, подвергали историков сильнейшему давлению как через послушную академическую элиту, так и через другие общественные и социальные институты. До чего довели советскую историческую «науку» хорошо демонстрирует тот факт, что летом 1998 года выпускников советских школ освободили от экзамена по истории в конце учебного года, ибо засоренность истории советскими историческими мифами оказалась настолько очевидной, что историки были просто не в состоянии договориться между собой, а какой же набор этих мифов следует продолжать считать правильным, а от каких пора в срочном порядке отмежеваться. И главное, какими новыми мифами их следует в авральном порядке заменить.

И даже в условиях западной «свободной» прессы и других средств массовой информации на смену отмирающим мифам идут их модернизированные версии типа «желтой угрозы», «золотого миллиарда», третьей (холодной, закончившейся распадом СССР) и четвертой (якобы идущей сейчас в форме террористической атаки на западную цивилизацию) мировых войн. И западные общества пытаются регламентировать историю, формулировать каноны, выделять запретные темы и даже укоренять некоторые запреты в уголовном кодексе. Так, например, во многих странах существуют законы разной степени строгости, запрещающие т. н. богохульство, причем ясно, что интерпретация этого понятия может быть весьма растяжимой.

Борьба с историческими еретиками идет под видом защиты правильной истории от шарлатанов, врагов общества, мало образованных людей, сторонников теории заговоров и т. п. Подняться до серьезного обсуждения критики историки не в состоянии. Даже, если бы во всей критике исторических мифов было бы только 10 % критики обоснованной, то и тогда история, коль скоро она претендует на звание науки, должна была бы серьезно рассмотреть ее, а не ограничиваться заклинаниями типа «Чур, чур, изыди, нечистая сила!». А в то, что в исторической критике явно присутствует гораздо более существенный элемент обоснованности, чем названная «десятина», демонстрирует успех книг по Новой хронологии и критике историографии в России и в первую очередь книг классиков этого направления Фоменко и Носовского. Новая хронология явно воспринимается все более широкими кругами образованных российских читателей как более убедительная модель прошлого, чем ТИ.