Читать онлайн «История под знаком вопроса». Страница 30

Итак, история была придумана

Предлагаю обдумать еще раз и несколько более подробно ситуацию вокруг первых книг на исторические темы. Не вдаваясь сейчас в споры о том, на сколько поколений позже официальных дат из ТИ (1440―1455 годы) на самом деле было изобретено книгопечатание, перенесемся мысленно в эпоху, когда появились первые печатные книги. Некоторые из них содержали в обработанной в духе нового времени форме письма — отчеты о той страшной поре, которую я сокращенно обозначил как ПВП. И как только некоторые из сохранившихся сообщений из XIV века были напечатаны (это не должно значить, что соответствующие книги существуют еще сегодня: крысы! сжигание книг! сырые книгохранилища! И так далее), быстро выяснилось, что как раз такие публикации охотно покупаются и читаются: на ужасные истории имелся и тогда высокий спрос.

Но запасы подлинных первых хроник был быстро исчерпан. Тог да писатели начали подражать им. Хотя прошли уже 100―150―200 или более лет, еще можно было с затруднениями и ошибками вспомнить время ПВП, последствия этой катастрофы и перипетии последующего времени восстановления разрушенного. А что исчезло из памяти, авторы заменяли фантазиями на заданную тему. Скоро они открыли, что и другие увлекательные истории (о войнах, битвах, королях и так далее находят оживленный отклик). Начали писать также об этом, «как бы» хроники или исторические романы.

Таким образом, толькo-только возникшая историческая идея быстро смещалась в направлении чистой литературы. Ведь написанное должно было быть в первую очередь увлекательным. Должно было убедительно действовать на потенциального издателя: не в историческом, а в «капиталистическом» смысле (Да, такую книгу я смогу хорошо продавать). Содержание романов вовсе не должно было безусловно соответствовать реальному прошлому, да и не могло ему соответствовать в деталях, ибо оные в большинстве случаев не дошли до писавших.

Разновидностью жанра историй ужасов стали жития святых великомучеников. Не без привкуса садистского наслаждения читались повествования о пытках и мучительных казнях, тоже, в основном, выдуманные. Современная писателю действительность поставляла для таких историй достаточно сюжетов и деталей, которые и переносились в далекое прошлое (так было безопаснее, так можно было избежать обвинения в ереси инакомыслия и критицизма). Чисто христианский характер этим фантазиям стали придавать несколько позже, по мере усиления влияния церкви на общество.

В это же несколько более позднее время ― уже под влиянием успеха первых историй ужасов ― историю открыли для себя господствующие или влиятельные круги, в том числе и церковные руководители и т. п. Они быстро сообразили, как можно инструментализировать жанр исторического повествования для собственных целей. В сфабрикованных церковниками или выполненных по их заданию сочинениях было еще меньше достоверного описания прошлого, чем в исторических романах. Они знали, что не имелось никакого длительного исторического прошлого. Именно поэтому предметом заказа стало: создать относительно достоверно звучащее виртуальное прошлое. Новая «хроника» только не должна была противоречить уже наличествующим историческим романам, ставшим относительно широко известными.

И, впрочем, не возникло ли слово «роман» оттого, что истории сочинялись о «римлянах», Риме (Rom)? Или потому, что наименование «роман» для произведений эпического литературного жанра эпохи Возрождения происходило от используемых языков: романские языки, а не латинский использовались как языки написания романов. Уве Топпер полагает, что «роман» происходит от «романса». Я убежден, что заимствование наименования происходило в противоположном направлении: романс был чем — то, что уже описали в романах.

Таким образом церковь и государство начали заказывать исторические романы (выдаваемые за собственную историю) и платили за них также золотом и серебром. Также и «исторические» труды, созданные талантливейшими писателями — гуманистами не по непосредственному заказу, а в надежде на писательскую известность и гонорар, находили все больший сбыт. Тогда-то и начался золотой век исторического творчества. А там, где текут большие деньги, можно без психоаналитических конструкций (типа встречающейся у Великовского и пропагандируемой Марксом попытки посткатастрофального общества вытеснить из сознания страшные воспоминания о катастрофе) хорошо заработать на истории фантастических земель. Другой вопрос, когда в этом процессе массового выдумывания истории возникает вопрос о достоверности знаний о прошлом.

Это сегодня считается, что предметом исследования историка является прошлое и его задача состоит в создании правдоподобных моделей прошлого. При этом считается самим собой разумеющимся, что историки моделируют прошлое с намерением, получить по возможности более полную и адекватную картину прошедших эпох. В этом смысле мы можем говорить о том, что историки реконструируют прошлое или, по крайней мере, они должны этим заниматься. Но так ли это было в эпоху Возрождения? Чтение книг по историографии позднего Средневековья и Возрождения показывает, что названная Вайнштейном «проблема происхождения исторической науки (как мы видели выше, возникшей только в XIX веке. ― Е.Г.) как системы достоверных знаний о фактах, относящихся к развитию человеческого общества» не так проста, как это внушается массовому читателю книг по истории.

Другой вопрос: насколько качественно историки эту задачу выполняли до сих пор и выполняют сегодня? Действительно ли мы можем считать созданные ими модели прошлого реконструкциями оного? Не заменяют ли они отсутствие информации о прошлом, о чем историки должны бы правдиво нам сообщать, выдумками, фантазиями, сказками, мифами, которые они пытаются выдать за свое знание о прошлом? Лучшие из них знают о том, что их собратья по профессии грешны в этом плане. Яков Соломонович Лурье в книге «История России в летописании и восприятии нового времени» рассказывает о том, что выяснение того, «как это было на самом деле» (по знаменитому высказыванию реформатора историографии XIX века фон Ранке), во многом разрушает сложившееся представление об истории и продолжает:

«Непривычно представлять себе историю Древней Руси без красочных описаний походов на Царьград, без рассказа о хитроумном отмщении Ольги жителям Искоростеня, о подвигах шести «храброе» в Невской битве и засадного полка на Куликовом поле. Так же болезненно ощущается разрушение традиционных взглядов на всемирную историю. Тартарен из Тараскона в романе А. Доде был глубоко возмущен, когда ему сказали, что его любимый герой Вильгельм Телль ― легендарная личность, что он никогда не существовал», (стр. 170–171 в книге «Россия древняя и Россия новая»)

Не нужно считать нас, исторических аналитиков, которые ставят сформулированные выше вопросы, излишне подозрительными людьми. Сами историки неоднократно вскрывали подобные грехи своих собратьев по цеху исторического ремесла (правда, сколько бы конкретных случаев фальсификаций, подделок, выдумок и т. п. честные историки ни вскрывали, цех в целом продолжает делать вид, что случаи эти единичны, принципиальной роли не играют и на общую модель прошлого, историками созданную, никакого воздействия не оказывают).

Историческая аналитика «коллекционирует» все такие случаи, выявленные историками, и пытается оценить масштаб данного явления. Забегая вперед, скажем, что явление сие, к сожалению, оказывается столь крупномасштабным, что у любого логически и не предвзято мыслящего человека возникает картина абсолютной недостоверности созданной историками модели нашего прошлого.

Для кого пишется история? Порой создается впечатление, что историки моделируют прошлое не для нас с вами, а для себя, для своих чисто профессиональных целей. А нам (так называемым массовым читателям) отводится роль потребителя исторических романов, «исторических» кинофильмов и телепередач, в лучшем случае, еще и популярных изложений моделей историков. Почему возникает такое подозрение, даже уверенность, в том, что дела обстоят именно таким образом? Потому что историки практически всегда представляют нам свои модели, свои ― в лучшем случае ― гипотезы так, как будто никакого или почти никакого сомнения у них в правильности оных нет. Весь стиль изложения истории должен внушить нам, читателям, что все в порядке, историки владеют своим ремеслом и никаких оснований для сомнений нет и быть не может.

На самом же деле в своих «внутренних» или «научных» публикациях, они только и делают, что спорят о неясных местах в своих моделях, о вариантах своих интерпретаций, выдвигают взаимоисключающие версии истории (см. об этом подробнее в следующих главах). Так почему такая нечестность общественной презентации? Не потому ли, что за частными спорами скрывается общая неуверенность в верности всех основ традиционных представлений об отдаленном прошлом?