Читать онлайн «Повседневная жизнь средневековой Москвы». Страница 62

Раздавалась богатая милостыня и на похоронах патриархов. Вероятно, ее размер был, по выражению Котошихина, «против царского вполы», однако на протяжении всего XVII века эти суммы увеличивались. В 1640 году на погребении патриарха Иоасафа I было в несколько приемов роздано (в том числе 300 богаделенным нищим и 923 колодникам) 503 рубля 28 алтын и четыре деньги, а в 1б72-м, когда хоронили патриарха Иоасафа II, раздали 760 рублей 26 алтын и четыре деньги. В числе получателей милостыни упоминаются колодники, обитатели богадельни, нищие на мостах и крестцах. Документы свидетельствуют, что раздача милостыни проходила в далеко не благостной обстановке. В число расходов, связанных с погребением Иоасафа II, вошел и рубль, данный подьячему Тимофею Васильеву на гроб, камку, саван и могилу нищему Мартину, «котораго растоптали на патриарше дворе нищие»{399}.

За погребальной милостыней следовала щедрая раздача денег на поминовение, особенно в сорокоуст. Выше уже говорилось об огромных раздачах припасов после смерти боярина Никиты Ивановича Романова, в результате которых были облагодетельствованы семь стрелецких полков и восемь московских женских монастырей, не считая духовенства разных церквей и московских колодников.

Было бы неверно полностью отождествлять московских нищих с современными бомжами, хотя, конечно, и такие персонажи встречались среди них очень часто. Вместе с тем в переписях Москвы XVII века нищие многократно упоминаются в качестве домовладельцев. Так, согласно переписи 1638/39 года, трое нищих владели дворами в Бронной слободе, причем их дворы были записаны в тяглые. Как видим, правительство не делало поблажек для тех, кто «кормится Христовым именем», хотя духовенство от тягла освобождалось{400}. На церковной земле храма Всех Святых на Кулишках в 1638 году проживал нищий Григорий, на дворе которого жили «захребетники» — четверо ярославцев и два галичанина — люди, видимо, не совсем бедные, поскольку трое из них имели пищали, с которыми собирались сражаться в случае боевых действий{401}. Согласно переписям, большинство московских нищих жили на церковных землях. При описании этих дворов часто встречаются термины «дворишко» или «келья», а об их хозяевах иногда говорится «увечный» или «слепой». Были, однако, среди них и вполне крепкие люди. Так, по данным военной переписи Москвы 1638 года, нищий Ивашка Заика намеревался сражаться рогатиной.

Петр I со свойственным ему рационализмом не признавал социального значения нищенства. При нем были приняты меры по борьбе с этим явлением, которые осуществлялись по двум направлениям: организации богаделен для убогих и стариков и борьбы с побирающимися на улицах. Царским указом от 1691 года осуждались нищие, которые, «подвязав руки, також и ноги, а иные глаза завеся и зажмуря, будто слепы и хромы, притворным лукавством просят на Христово имя милостыни, а по осмотру они все здоровы». Таким обманщикам следовало «чинить жестокое наказание, бить кнутом и ссылать в ссылку в дальние сибирские городы». Как говорилось выше, в 1701 году московских нищих было указано собрать в 60 новооткрытых богаделен; на их содержание выделялись средства из Монастырского приказа, а затем из Синода. Очевидно, при приеме в богадельни нищие должны были пройти освидетельствование, и на государственное попечение попадали действительно увечные, больные и старые.

В 1718 году появился запрет подавать «поручную милостыню» под страхом пятирублевого, а при повторном нарушении — десятирублевого штрафа. «Для ловления нищих и подавцев милостыни» было указано «определить из московского гарнизона нарочных посыльщиков, из каких чинов пристойно». В том же году вышел указ о наказаниях нищих: в первый привод — битьем батогами, во второй — кнутом и ссылкой в каторжную работу. Женщин было велено отсылать в «шпингауз» (прядильню), а «ребят» — на Суконный двор и иные мануфактуры. Если нищие были зависимыми людьми, на их хозяев «за их несмотрение» налагался штраф в пять рублей. В 1738 году во исполнение этого указа были пойманы два незрячих нищих. Напрасно несчастные оправдывались, что из-за слепоты ничем иным не могут добыть пропитания. Оказалось, что один из них был пойман уже во второй раз и, несмотря на уверения в том, что его так и не определили в богадельню, подвергся порке батогами. Ни слепота, ни старость не спасли его от суровой кары{402}.

Но даже столь жестокие меры не могли полностью уничтожить нищенство. В 1734 году во время голода в новой столице в Москве и вдоль Петербургской дороги собралось более семи тысяч нищих. Богадельни не справлялись с наплывом этих обитателей городского дна: «…в Москве по церквам во время службы, и паче в праздники ходят нищие и по дорогам, лежа, просят милостыни, из которых и пьяные бывают и необычно кричат; также и в грацких воротах и в прочих местах происходит»{403}. В 1761 году правительство приказало возобновить борьбу с нищенством, но, несмотря на все усилия, ликвидировать его так и не удалось и оно благополучно дожило до наших дней, ухитрившись пережить даже строгости социализма.

Смачное тюркское слово «кабак» глубоко укоренилось в российской и, в частности, московской повседневности. Истории кабаков, кабацкого дела и традиций пития посвящена значительная литература, которая включает и исследование И.В. Курукина и Е.А. Никулиной о повседневной жизни русского кабака. Предшественником «государева кабака» была древнерусская корчма, где пили мед и пиво. Где-то на рубеже XV— XVI веков в Москве получает распространение водка, а вслед за этим корчмы сменяются царскими кабаками, в которых продавали пиво и водку, длительное время именовавшуюся «хлебным вином». Доходы от питейной продажи шли в казну, а управлялись кабаки официально утвержденными должностными лицами — кабацкими целовальниками, реже — жаловались служилым людям или отдавались на откуп{404}. Англичанин Флетчер, уделявший особое внимание доходам царской казны, пишет, что царь получает с кабаков «оброк, простирающийся на значительную сумму: одни платят 800, другие 900, третьи 1000, а некоторые 2000 иди 3000 рублей в год»{405}.

Государственная монополия на производство и продажу спиртного была установлена еще Иваном III, о чем свидетельствует венецианец И. Барбаро: «Нельзя обойти молчанием одного предусмотрительного действия упомянутого великого князя: видя, что люди там из-за пьянства бросают работу и многое другое, что было бы им самим полезно, он издал запрещение изготовлять брагу и мед и употреблять цветы хмеля в чем бы то ни было. Таким образом, он обратил их к хорошей жизни». Вторит Барбаро его современник и соотечественник А. Контарини: «Они величайшие пьяницы и весьма этим похваляются, презирая непьющих. У них нет никаких вин, но они употребляют напиток из меда, который они приготовляют с листьями хмеля. Этот напиток вовсе не плох, особенно если он старый. Однако их государь не допускает, чтобы каждый мог свободно его приготовлять, потому что если бы они пользовались подобной свободой, то ежедневно были бы пьяны и убивали бы друг друга, как звери»{406}.

С этого времени разрешение на производство пива и других хмельных напитков стало особым видом пожалования. С. Герберштейн свидетельствует, что его получили иноземцы, состоявшие на службе у Василия III. Описывая Москву, он сообщает: «Далее, неподалеку от города заметим какие-то домики и заречные слободы (villae), где немного лет тому назад государь Василий выстроил своим телохранителям (satellites) новый город Nali; на их языке это слово значит “налей”, потому что [другим] русским, за исключением нескольких дней в году, запрещено пить мед и пиво, а телохранителям одним только предоставлена государем полная свобода пить и поэтому они отделены от сообщения с остальными, чтобы прочие не соблазнялись, живя рядом с ними»{407}.

С легкой руки Герберштейна наименование первой московской Иноземной слободы Наливки прочно связывалось с льготой, предоставляемой иноземцам на производство и потребление спиртного. Флорентийский купец Джованни Тедальди, неоднократно бывавший в русской столице, сообщает: «В городе Москве существовало нечто вроде маленького городка, называемого Наливки, где жили католики, но без церкви; они приезжали в этот квартал с правом продажи вина, пива и прочего; что не дозволено самим московитам». О том же говорят и другие авторы XVI века, например англичанин Джильс Флетчер в сообщении об опустошении Москвы пожаром 1571 года: «…в особенности же на южной стороне города, где незадолго до этого царь Василий построил дома для солдат своих, позволив им пить мед и пиво в постные и заветные дни, когда другие русские должны пить одну воду, и по этой причине назвал новый город Налейка…»{408}