Читать онлайн «Книга 2. Ракеты и люди. Фили-Подлипки-Тюратам». Страница 32

Березняк и Исаев были возмущены, усмотрев в этом антиболховитиновские происки АСИ. Справедливости ради надо сказать, что яковлевское распоряжение пошло на пользу. Продувки проводились под руководством 25-летнего ведущего инженера Бюшгенса. Это было его первое приобщение к ракетной технике. Через 45 лет академик Георгий Сергеевич Бюшгенс, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии и премии имени Н.Е. Жуковского, кавалер многих орденов, давал заключения по аэро – и газодинамике орбитального корабля «Буран».

Продувки БИ показали недостаточную путевую устойчивость. В полете самолет мог «рыскать» по курсу. Патрон, несмотря на нетерпение Исаева и Березняка, дал указание нарастить руль поворота по задней кромке, поставить две шайбы на горизонтальное оперение и увеличить обтекатель костыля. На всех исторических фотографиях 1942 года хорошо видны две вертикальные шайбы, появившиеся после продувок. Наконец, Кудрин взлетел на планере без двигателя и пушек на буксире бомбардировщика Пе-2. На высоте 3000 метров Кудрин отцепился и перешел в режим планирования. Он был опытным планеристом, безмоторный полет был ему не в новинку.

Всего было сделано 15 полетов с помощью буксировщика. Кудрин и другие летчики, управлявшие планером БИ, подтвердили, что после выключения ракетного двигателя перехватчик с высоты 3000 -5000 метров, как это и было задумано, может вернуться на свой или другой ближайший аэродром в режиме планирования. Летные испытания совпали с некоторым затишьем на Центральном фронте. К воздушным тревогам москвичи привыкли и послушно спускались в метро, ближайшие бомбоубежища или отрытые на пустырях щели.

В конце сентября, навестив родителей, я узнал, что Миша, мой старший двоюродный брат, ушедший добровольцем на фронт из аппарата наркома И.Ф. Тевосяна, ранен в Смоленском сражении и находится в госпитале. Он прислал письмо, полное оптимизма, веры в нашу победу, но предсказывал, что следующая наша большая война будет с Китаем. Поспорить мне с ним так и не пришлось. Через месяц он вернулся на фронт и погиб под Вязьмой.

30 сентября началось новое немецкое наступление на Москву. Затаив дыхание, мы каждое утро вслушивались в сводки Совинформбюро. По спине шел неприятный холодок, когда упоминались такие близкие города: Калуга, Гжатск, Медынь, Можайск, Волоколамск. Собираясь у карты, мы по-своему толковали короткие сообщения Совинформбюро, С каждым днем становилось понятнее, что Москва оказалась под непосредственным фронтальным ударом немцев, которые одновременно обходили ее с севера и юга. С северо-запада столицу прикрывал водный рубеж – канал Москва – Волга. В случае стремительного прорыва танковых армий фашистов, мы в Химках со своим заводом и всем заделом по самолету БИ оказывались на «немецкой стороне».

Из Москвы доходили все более тревожные сведения об эвакуации одного за другим военных заводов. После одной из очередных неутешительных сводок Исаев имел со мной конфиденциальную беседу. Он предложил создать партизанский отряд. Исаев говорил с таким увлечением, словно предлагал участие в туристическом походе. Этот разговор состоялся накануне прорыва немецко-фашистских войск на Можайском и Волоколамском направлениях.

15 октября Государственный комитет обороны принял решение о срочной эвакуации всех центральных партийных и государственных учреждений из Москвы. 16 октября началась массовая эвакуация, вошедшая в неофициальную историю войны как «московская паника». В этот день наркомы, руководители всех центральных учреждений, директора заводов получили строжайший приказ выехать любым способом на восток к новым местам дислокации их учреждений и предприятий.

Не предупредив никого из подчиненных, 16 октября исчезли Болховитинов и главный инженер Волков. Позднее мы узнали, что они не струсили, а выполнили приказ Шахурина, который вызвал в наркомат директоров и главных конструкторов и приказал, не возвращаясь к себе на работу, немедленно выехать из Москвы. Болховитинов и Волков поехали на Урал к указанному Шахуриным населенному пункту Билимбай в шестидесяти километрах западнее Свердловска. Им, как и другим руководителям, надлежало с местными властями подготовить встречу эвакуированного предприятия для немедленного продолжения работ.

На следующий день московская паника дошла и до Химок, но официального приказа об эвакуации завода мы не получили.

Все взорвать, уничтожить, а самим уйти в партизаны – с таким настроем я отправился 17 октября в Москву, надеясь, что Катя, находившаяся в Удельной, приехала в музей Голубкиной к своей двоюродной сестре Вере – директору музея. Действительно, услышав о панике, Катя связала в узел все вещички и, подхватив сына, бросилась на станцию. Из Москвы один за другим без остановок проносились переполненные поезда. В составах были даже вагоны метро. Но в Москву – ни одного! Наконец, какой-то идущий в Москву переполненный поезд остановился в Удельной.

С помощью матери и сестры она с сыном втиснулась в переполненный вагон. Каким-то образом Катя с огромным узлом и двухлетним малышом добралась с вокзала до Большого Левшинского переулка. Здесь я их и нашел. Но до меня здесь побывала Поля Зверева, бывшая жена Сергея Горбунова. Через несколько лет после гибели Горбунова она вышла замуж за известного летчика-испытателя, работавшего в ЛИИ. В день паники она вспомнила о зарайских земляках, заехала к Голубкиным и предложила эвакуироваться эшелонами ЛИИ и ЦАГИ в Новосибирск. Вера заявила, что музея она не бросит, к эвакуации не готова, а Катя с сыном пусть воспользуются таким случаем.

Я согласился с этим предложением. Кате по секрету сказал, что вместе с Исаевым мы уходим в партизаны и попросил срочно обрезать мое долгополое демисезонное пальто, чтобы было удобнее делать перебежки. Почему-то моя просьба не была исполнена.

Вернувшись в Химки, я счел нужным исаевскую партизанскую инициативу изложить парторгу и получить его согласие на запись в отряд добровольцев. Вместо поддержки, за несанкционированную самодеятельность мне было обещано строжайшее партийное взыскание, но все-таки учли наш «искренний патриотический порыв» и я получил задание убедить беспартийного Исаева выбросить из головы всякие партизанские мысли. Только что было получено уведомление, что нам подают специальный эшелон для эвакуации. Мы обязаны не жечь и взрывать, а организованно демонтировать, упаковывать все ценное оборудование, имущество и документацию. Весь личный состав с семьями должен в ближайшие дни выехать в поселок Билимбай на Урале и там продолжить работу.

Мне и всем, имевшим семьи в Москве, было предложено срочно доставить их в Химки для подготовки к эвакуации. Вместо бегства на восток, мы должны были срочно везти своих родных навстречу наступающим немцам. Каким-то чудом мне удалось перехватить Катю с сынишкой на платформе Казанского вокзала. Они ждали эшелон для отправки в Новосибирск. К счастью, подача вагонов задержалась. Мы снова вернулись в музей Голубкиной. Сюда же приехали и мои родители. Им пришлось добираться на подводе. «Ближе к фронту больше порядка», – успокаивал я.

По дороге в Химки из громкоговорителя услышали обращение секретаря ЦК и Московского комитета партии Щербакова к жителям столицы: «За Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови». По Ленинградскому шоссе в сторону фронта двигались вооруженные винтовками ополченцы. Танков и артиллерии в этих колоннах не было. Через станцию Химки в Москву шли поезда с ранеными. Остановят ли немцев отрытые нами укрепления? А если нет? Неужели сваренные из стальных балок противотанковые ежи на всех идущих к Москве дорогах способны сдержать лавину немецко-фашистских войск?

После раскрытия «партизанского заговора» Исаев заявил парторгу, что, если по его глупости мы окажемся безоружными в лапах у немцев, он «пустит пулю в лоб».

Дни и ночи мы снимали станки, смазывали, укрывали, укладывали все, что можно, в ящики, маркировали, описывали, грузили. Я с товарищами умудрился, несмотря на протесты штаба эшелона, упаковать и погрузить все образцы машин переменного тока. Товарные вагоны – «теплушки» оборудовались нарами, железными печками, снабжались дровами.

Мама порывалась бросить всех нас и сбежать на работу в любой госпиталь для ухода за ранеными. Отец ее удержал.

Я успел вовремя привезти семью в Химки. 20 октября в Москве и прилегающих к ней районах было введено осадное положение. Движение на улицах было взято под строгий контроль. В постановлении Государственного комитета обороны говорилось: «Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте».

В состав нашего эшелона мы включили «платформу ПВО», на которой установили те самые авиационные пулеметы и пушки, которые Исаев хотел использовать для партизанской войны. Моя семья разместилась в теплушке вместе с семьями Мишина, Чижиков а и Бузукова. Весь состав был снабжен на дорогу белым хлебом, маслом и крупами. В «своем» вагоне, собрав вместе все запасы, мы убедились, что ближайшие две недели голодать не будем.