Читать онлайн «Иван Грозный: «мучитель» или мученик?». Страница 30

Не могло, да и не желало. Созданная в XIII веке немецкими рыцарями на землях завоеванных ими балтийских племен эстов и латышей, Ливония в XVI веке действительно представляла собой картину растущего политического распада и морального разложения. Совершенно верно пишет наш всезнающий автор, «рыцари превратились в сытых феодалов. Потомки воинов жили в неге и роскоши, (а) долгий мир, превративший Ливонию в земной рай, отучил их от сражений». Следует лишь уточнить, что «рай» в Ливонии был именно только для немецких феодалов, но никак не для местных «аборигенов», не для крепостных эстонских и латышских крестьян, из которых и рыцари, и бюргеры, и купцы беспощадно выжимали все, что можно было выжать. А потому хоть и не модно нынче вспоминать о таких фактах, но именно эти коренные жители Ливонии в первую очередь отказывались сопротивляться наступающим русским войскам, сами поднимали восстания против немцев, памятуя, видимо, о том, что еще в 907 году чудь (эсты) вместе с русами участвовали в знаменитом походе вещего князя Олега на византийский Царьград…[230]

Необходимо, однако, указать и еще один фактор, обусловивший столь молниеносные и сокрушительные победы московских войск. Фактор, в котором снова ярко сказалась поразительная политическая и военно-стратегическая дальновидность Ивана Грозного. Казалось бы, удивительно: он, с юности воевавший против татарско-мусульманской агрессии, он, покоритель главных волжских твердынь царь Иван IV, вместе с тем, как ни парадоксально это звучит, никогда не был ни врагом собственно татар, ни ислама. Он действительно желал лишь остановить агрессию с их стороны, но никак не воевать «до полного истребления» с главным историческим соседом Руси на всем протяжении ее восточных и юго-восточных границ. Как сказали бы теперь, Грозный хотел «мира и сотрудничества» с исламскими народами, закладывая тем самым крепчайшие основы для будущей могучей евро-азиатской империи. Причем хотел этого не только тогда, когда Адашев с Курбским стали открыто требовать от него безумного «броска на Крым», но уже гораздо ранее, когда с первых шагов по покорению и освоению Поволжья УДЕРЖИВАЛ того же Курбского от жестоких карательных действий против «бусурман», одновременно приглашая к себе на службу всю казанскую знать,[231] согласившуюся присягнуть русскому государю. Именно благодаря этой мудрой политике Ивана Грозного по привлечению «бусурменских сил» на русскую службу, теперь, уже во время войны в Ливонии, мусульманские области Поволжья начали поставлять русскому войску, по словам самого царя, «множае (больше) треюдесять тысящь бранных»[232] — легкую татарскую кавалерию, всесокрушающая мощь и быстрота удара которой при наступлении, как отмечали европейские наблюдатели, была поистине «непреодолимой».[233]

Наконец, армия Ивана Грозного была великолепно оснащена артиллерией и всеми необходимыми боеприпасами. Историк свидетельствует: «Укрепленные города и замки, обилием которых славилась Ливония, не могли устоять против московских пушек В 1558 г. Нарва вынуждена была просить перемирия из-за канонады, а через посольство к орденсмейстеру горожане извещали, что не в силах более выносить стрельбу. Курбский рассказывает о жестоком обстреле Дерпта „огненными кулами и каменными“, который и заставил город сдаться… (Имели место и такие случаи, когда), не ожидая нападения, рыцари поголовно бежали из занимаемых ими замков».[234] Все это вместе взятое просто в шок повергало европейские королевские дворы…

Однако, как подчеркивает тот же исследователь, «еще больше, может быть, чем победы русского оружия, европейцев должна была поразить уверенность и настойчивость дипломатии и торговой политики московитов. Иван IV искусно воспользовался соперничеством ганзейского города Ревеля (Таллина) с Нарвой, которой прежде никогда не позволяли вступить в торговый союз Ганзы и быть посредницей в вывозе на Запад русских товаров… Пока Ревель не давался царю, он старался всячески привлечь на свою сторону торговое население Нарвы. (По указу Грозного) город освободили от военного постоя; его жителям предоставили полную свободу вероисповедания, нарвские купцы получили право беспошлинной торговли по всему Московскому государству, а также право беспрепятственно сноситься с Германией. Ближним к Нарве деревням московский воевода доставил зерно для посева, дал быков и лошадей. Нарва явно выиграла от присоединения к Москве: город стал быстро обстраиваться».[235] Таковы были русские «варвары-завоеватели»…

И все же не эти действия царя Ивана вызвали у европейцев уже настоящую тревогу и страх. Подлинную панику вызвало то, о чем доложил «на съезде имперских депутатов Германии в 1560 г. Альберт Мекленбургский, владения которого были объявлены в непосредственной опасности от московского нашествия». А доклад сей заключал следующие факты: «„Московский тиран“ принимается строить флот на Балтийском море: в Нарве он превращает торговые суда, принадлежащие городу Любеку, в военные корабли и передает управление ими испанским, английским и немецким командирам».[236] А это означает, что у московита уже в самом скором времени будет не одна лишь сильная сухопутная армия, но и достаточно сильный флот, что, в свою очередь, позволит ему не только прочно закрепиться на балтийском побережье со всеми вытекающими из этого последствиями, но и угрожать всей Европе… В связи с этим докладчик прямо призвал высокое собрание «настоять перед нидерландским и английским правительствами, чтобы они перестали доставлять оружие и другие товары „врагам всего христианского мира“. Германская империя должна оказать помощь своим единоплеменникам и не дать утвердиться в Ливонии восточному государю». Выслушав сию тревожную речь, «съезд постановил обратиться к Москве с торжественным посольством, к которому привлечь Испанию, Данию, Англию, предложить восточной державе вечный мир и остановить ее завоевания»…[237]

Да, победа над Ливонией была близка. Умри или погибни царь Иван именно в этот момент, момент своего приближающегося тридцатилетия, и он, как писал непредвзятый историк, на веки остался бы в памяти потомков русским Александром Македонским, создателем крупнейшей в мире державы. «Вина (грядущей) утраты покоренного им Прибалтийского края пала бы тогда на его преемников: ведь и Александра только преждевременная смерть избавила от прямой встречи с распадением созданной им империи… Ивану Грозному, однако, выпала на долю иная судьба, глубоко трагическая».[238] Он должен был испить и действительно испил свою горькую чашу до дна, до последней капли.

Да, столь желанная, столь необходимая победа была близка. Фактически весной 1559 г. русской армии оставалось лишь добить главные части войск ордена, которые сосредоточились в его столице Вендене (Песис) и немедля юридически закрепить успех всей военной кампании подписанием мирного договора с разгромленным противником. Но… ничего этого сделано не было. По указанию Алексея Адашева русские воеводы прекратили боевые действия, не настояв на заключении с ливонцами мирного договора, но предоставив им «временное (полевое, а не политическое) перемирие с марта по ноябрь 1559 г.». Т. е., по сути, дали ливонской стороне передышку.[239] И это было грубейшей военно-политической ошибкой, если не сказать диверсией, совершенной высшим государственным чиновником и имевшей самые гибельные для всего хода войны последствия. Так же, как было одновременно и откровенным ударом ножом в спину, нанесенным Адашевым своему бывшему другу-царю.

Ибо почти в это же время помимо воли Ивана Адашевым и его сторонниками были начаты «сепаратные переговоры с ливонскими бюргерскими (городскими) кругами о замирении Ливонии в обмен на некоторые уступки в торговле со стороны немецких городов»[240]… Комментарии к данному историческому факту, как говорится, излишни. Нельзя не видеть того, что, прикрываясь речами о настоятельной необходимости покончить «с татарским унижением» и столь же настоятельной необходимости изменения направления главного удара не на запад, а на юг, Алексей Адашев, выражаясь современным языком, своими реальными действиями отстаивал интересы чужого, враждебного Руси государства, к тому же находящегося с ней в состоянии войны

Иначе как объяснить и тот вопиющий факт, что, опять-таки явно с подачи Адашева, а также находясь, очевидно, под давлением той общей напряженности в Москве, нагнетаемой оппозиционной аристократией, Иван в разгар побед в Прибалтике вдруг согласился на невыгодное, ненужное перемирие и все-таки временно уступил требованиям «группы Адашева и Курбского» о походе на Крым. Да, читатель, именно в те самые решающие дни, когда необходимо было сосредоточиться на завершении военных действий в Прибалтике, именно сии, как гордо свидетельствует сам же Курбский, «мужи храбрые и мужественные советовали и стужали, да подвижется сам (Иван) с своею главою, со великими войсками на Перекопского (Крымского хана)».[241]