Читать онлайн «Опричнина». Страница 2

Неудачи русских войск в Ливонской войне на протяжении 1563–1564 годов показали Грозному и его ближайшим советникам невозможность чисто военного присоединения Ливонии к России и потребовали разработки достаточно сложных дипломатических проектов. Во второй половине 1564 года, то есть в период, непосредственно предшествовавший отъезду царя в Александровскую слободу и учреждению опричнины, Грозный наиболее интенсивно занимался проблемами будущего политического устройства Ливонии. В окончательном варианте предполагалось восстановить под протекторатом России Ливонский орден во главе с плененным русскими войсками магистром Фюрстенбергом.

Вне всяких сомнений, разработка такого проекта была бы невозможна без изучения истории Ливонского ордена, без анализа взаимоотношений Ливонии с ее соседями, а также без исследования вопроса о Тевтонском ордене, одним из правопреемников которого был Ливонский.

Идея вассальной зависимости от русского царства одного из последних наследников христианской власти на территории Палестины, без сомнения, должна была импонировать Грозному. Дело в том, что вообще иерусалимские короли, чьей надежнейшей военной опорой были военно-монашеские ордена, и в частности Тевтонский, занимают в утвердившейся на Руси схеме преемственности верховной власти (от Бога) промежуточное положение: еврейские цари святого народа и Святой земли — христианские короли Святой земли — русские цари новой Святой земли, нового святого народа. В этом плане признание Ливонским орденом своей вассальной зависимости от России означало бы одновременно и правопреемство русского великого князя по отношению к иерусалимским королям и, следовательно, его приоритетные права на старую Святую землю и Иерусалим, на соединение под своей властью обеих Святых земель.

История военно-монашеских орденов, их роль в поддержании и укреплении власти иерусалимских королей, великолепные боевые характеристики не могли не натолкнуть Грозного на убеждение, что эти преимущества объясняются в первую очередь теснейшим соединением в орденах военной и монашеской службы. Религиозные ордена должны были показаться Грозному прекрасным решением всех стоящих перед ним проблем, идеальным способом организации военного сословия новой Святой земли — России. Воинство, в свое время созданное исключительно для защиты и распространения истинной веры, было именно тем, в чем нуждалась Россия. Записки иностранцев, описывающие жизнь в Александровской слободе — столице опричнины, а также те права и привилегии, с одной стороны, а с другой — ограничения, которые налагались на опричников, рисуют картину, весьма схожую с бытом военно-монашеских орденов.

Во все время существования опричнины для Грозного было характерно стремление к очень резкому разделению опричнины и «обычного» мира. Это проявлялось не только в дублировании большинства приказов и служб, отдельно и самостоятельно управляющих опричниной и земщиной, но, главное, в четко различимых и последовательных попытках Грозного изъять всю опричнину из общего порядка вещей.

Мало того, что были разделены на опричные и земские верховная власть, территория, государственное управление, суд, финансы. Вводился даже запрет на общение между опричниками и земскими. По свидетельству Штадена, «если у опричника были в земщине отец или мать, он не смел никогда их навещать». И дальше: «Я рассуждал тогда так: я хорошо знал, что, пока я в земщине, я проиграю (всякое) дело, ибо все те, кто был в опричных при великом князе, дали присягу не говорить ни слова с земскими. Часто бывало, что ежели найдут двух таких в разговоре — убивали обоих, какое бы положение они ни занимали. Да это и понятно, ибо они клялись своему государю Богом и Святым крестом. И таких наказывал Бог, а не государь».

Это свидетельство подтверждается двумя другими видными опричниками — Таубе и Крузе. Дворянин, вступающий в опричнину, по их сообщениям, клялся и целовал крест не только в верности государю, но также «не есть и не пить вместе с земщиной и не иметь с ними ничего общего».

Опричные дворяне и внешне выглядели не так, как земские. По сообщению А. Шлихтинга, «живя в упомянутом Александровском дворце, словно в каком-нибудь застенке, он (царь. — В. Ш.) обычно надевает куколь, черное и мрачное монашеское одеяние, какое носят братья Базилиане, но оно все же отличается от монашеского куколя тем, что подбито козьими мехами. По примеру тирана также старейшины и все другие принуждены надевать куколи, становиться монахами и выступать в куколях…»

Шлихтингу вторят Таубе и Крузе: «Пехотинцы все должны ходить в грубых нищенских или монашеских верхних одеяниях на овечьем меху, но нижнюю одежду они должны носить из шитого золотом сукна на собольем или куньем меху».

Но самое важное в интересующем нас контексте — особый образ жизни опричников в Александровской слободе, уклад и организация Опричного монастыря. «Великий князь каждый день встает к утренним молитвам и в куколе отправляется в церковь, держа в руке фонарь, ложку и блюдо. Это же самое делают все остальные, а кто не делает, того бьют палками. Всех их он называет братьями, также и они называют великого князя не иным именем, как брат. Между тем он соблюдает образ жизни, вполне одинаковый с монахами. Заняв место игумена, он ест один кушанье на блюде, которое постоянно носит с собою; то же делают все. По принятии пищи он удаляется в келью, или уединенную комнату. Равным образом и каждый из оставшихся уходит в свою, взяв с собой блюдо, ножик и фонарь; не уносить всего этого считается грехом. Как только он проделает это в течение нескольких дней и, так сказать, воздаст Богу долг благочестия, он выходит из обители…», — свидетельствует Шлихтинг.

Надо сказать, ливонские дворяне в отличие от русских были хорошо знакомы с такими образованиями, как монашеские ордена, и ясно сознавали сходство с ними корпуса опричников. «Этот орден, — писали Таубе и Крузе, — предназначался для совершения особенных злодеяний. (…) Сам он (Иван Грозный. — В. Ш.) был игуменом, князь Афанасий Вяземский келарем, Малюта Скуратов пономарем; и они вместе с другими распределяли службы монастырской жизни. В колокол звонил он сам вместе с обоими сыновьями и пономарем. Рано утром в 4 часа должны все братья быть в церкви; все неявившиеся, за исключением тех, кто не явился вследствие телесной слабости, не щадятся, все равно высокого ли они или низкого состояния, и приговариваются к 8 дням епитимий…».

Записки иностранцев, рисующие жизнь в Александровской слободе, давно и хорошо известны историкам, выдержки из них можно найти практически в любой монографии, посвященной царствованию Ивана IV. Однако в этих работах Опричный монастырь используется, к сожалению, единственно как яркий пример особой извращенности царя. Наиболее типичны в этом отношении следующие слова А. Шлихтинга: «Как только он проделает это в течение нескольких дней (т. е. поживет жизнью монаха. — В. Ш.) и, так сказать, воздаст Богу долг благочестия, он выходит из обители и, вернувшись к своему нраву, велит привести на площадь толпы людей и одних обезглавить, других повесить, третьих побить палками, иных поручает рассечь на куски, так что не проходит ни одного дня, в который бы не погибло от удивительных и неслыханных мук несколько десятков человек».

В последнее время известным филологом и специалистом по семиотике Б. Успенским была сделана попытка рассмотреть Опричный монастырь в другом ракурсе — как некий маскарад, «антиповедение», выражающееся «как в переряживании, так и в кощунственной имитации церковных обрядов».

Основанием для такого понимания опричнины послужило для Б. Успенского сопоставление ее со Всешутейшим собором Петра I. Вряд ли эта параллель оправдана. Как у современников Петра I, так и у его потомков карнавальное, заложенное в самом названии шутовское назначение «собора» равно не вызывало сомнений, а в отношении опричнины ни в одном из источников нет даже намека на возможность ее «веселого» понимания.

Что же в итоге?

Идее организовать часть дворянского сословия России на началах военно-монашеского ордена, подобного Тевтонскому и Ливонскому, не суждено было сбыться.

Уже к 1572 году планы Грозного потерпели провал, идея эта была им оставлена, и само упоминание об опричнине запрещено под страхом наказания кнутом, но старая политика террора, которую историки именуют опричниной, продолжалась и далее.

Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. М., 1981, с. 124.