Читать онлайн «Дива Никотина. История о том, как табак соблазнил мир». Страница 35

Жевание табака так подействовало на Чарлза Диккенса, что стало главной темой его сообщения о поездке в США. Вся Америка показалась ему заплеванной табачной слюной. Диккенс (табакофил, следующим образом отесавший свое пристрастие: «Послеобеденная сигара в одиночестве...») нарисовал яркую картину жевания табака во время своего посещения американской столицы:

Поскольку Вашингтон может быть назван центром табачного слюноизвержения, пора мне сознаться начистоту, что распространенность этих двух отвратительных привычек — жевать и плевать — стала казаться мне к этому времени явлением далеко не из приятных и. попросту говоря, производить на меня отталкивающее и тошнотворное впечатление. Этот мерзкий обычай принят во всех общественных местах Америки. В зале заседаний суда судья имеет свою плевательницу, секретарь — свою, свидетель — свою и подсудимый — также свою; и присяжные заседатели и публика обеспечены ими в количестве, потребном для людей, самой своей природой побуждаемой безостановочно плеваться. В больницах надписи на стенах призывают студентов-медиков извергать табачный сок в специально предназначенные для этой цели ящики и не делать пятен на лестницах. В общественных зданиях тем же способом обращаются к посетителям с просьбой сплевывать свою жвачку или “кляп»... не на подножия мраморных колонн, а в казенные плевательницы[8].

Завеса из слюны охладила симпатии Диккенса к республике. Она повлияла на него сильнее, чем особенность дебатов, состоявшихся во время его визита в цитадель республиканского духа — американский сенат: щеки государственных мужей раздувались от переполнявшего их рты табака, а узор ковра происходил скорее от совокупного эффекта сплевывания, чем от замысла ткача. Диккенс рекомендовал иностранцам не смотреть на пол, «а если им случится уронить что-либо, будь то даже кошелек, ни в коем случае не поднимать его голыми руками»[9]. Когда Диккенс был принят президиум, он испытал некоторое облегчение, обнаружив, что достоинство кабинета не было унижено необходимостью для его владельца в плевательнице. Джон Тайлер, как и его предшественники, был курящим.

Поскольку жевание табака для возбуждения, как и его нюханье, вышло из моды, стоит описать процесс его приготовления и употребления. После сушки табачные листья укладывали в бочки и вымачивали вместе с различными добавками для усиления вкуса, во время пережевывания во рту. В те времена сахар еще не был доступным средством подслащивания, и в основном добавляли черную патоку, приправленную лакрицей. Пропитанные листья прессовали в блоки, потом их разрезали на палочки толщиной в дюйм, называемые «кляпами», длина которых определялась желанием покупателя. Захотел обладатель табака пожевать его, взял и отрезал складным ножом кусочек, наложил в рот, несколько минут пожевал и перекатил языком за щеку. Сок этого комочка табака стимулировал работу слюнных желез: в течение каждой такой жвачки — продолжающейся примерно час — вырабатывалось около полпинты слюны, которую человек, естественно, не проглатывал, а сплевывал.

Этот процесс привлек внимание Сэмюэля Клеменса, то есть Марка Твена, убежденного курильщика трубки и сигар («Человек — единственное животное, которое курит или нуждается в этом»). Его повесть «Приключения Гекльберри Финна» описывает жизнь на Миссисипи, изнанку Америки, с точки зрения посетившего ее Диккенса. На протяжении всей повести четырнадцатилетний Гек курит трубку — возможно, в этом нашла свое отражение страсть писателя. Привычка жевать табак, а также сопутствующий ей этикет, превосходно описана в сцене, происходящей в небольшом городке на берегу Миссисипи:

...каждый столб подпирал какой-то попрошайка, все время державший руки в карманах штанов и высовывавший их наружу лишь когда хотел занять у кого-то табачной жвачки или почесаться. Все их разговоры обычно сводились к следующему:

— Хэнк, дай откусить табачку!

— Не, не могу — у самого на один укус осталось. Попроси Билла.

Возможно, Билл даст ему пожевать табак: возможно, он соврет, сказав, что у него ничего не осталось. У некоторых из этих попрошаек за всю жизнь в кармане не побывало и цента, не говоря уже о собственной табачной жвачке. Они все время занимают у кого-то табак... занимая у кого-то табачную жвачку, они обычно не пользуются ножом, чтобы отрезать себе кусочек. Нет, они зажимают «пробку» между зубами, руками хватаются за торчащий изо рта конец и дергают его изо всех сил, пока не разорвут «пробку» надвое — и иногда хозяин табака, с грустью глядя па возвращенный ему табак, говорит саркастически:

— Ну вот, дашь тебе откусить немного жвачки, такты отхватишь всю «пробку»[10].

Возможно, Диккенсу повезло, что он не добрался, до извивов Миссисипи — даже лондонские трущобы, которые он так любил, вряд ли подготовили его к встрече со столь непритязательной формой жизни. Старая привычка американцев жевать табак превратилась в массовое жевание резинки. Интересно, что цель жевания резинки — извлечение токсинов и очищение организма, тогда как жевание табака способствует очищению легких.

Лишь один аспект американской культуры вызывал у Диккенса еще большее отвращение, чем привычка плеваться, — рабство. Когда он посетил табачную фабрику, он встретил там сразу обе ненавистные ему вещи; объект его сочувствия, рабы, готовили предмет его неприязни, жевательный табак. Диккенс записал:

Здесь я увидел весь процесс — как табак отбирают, скатывают, прессуют, сушат, упаковывают в бочонки и пломбируют. Все это был жевательный табак, и на одном здешнем складе было его столько, что, казалось, хватит набить все жадные рты Америки. В готовом виде табак похож на жмыхи, которыми мы кормим скот; и даже если не вспоминать о последствиях, к каким приводит его жевание, он выглядит достаточно неаппетитно.

На другом берегу Атлантики, где рабство было запрещено, а жевание табака почти неизвестно, табачная промышленность процветала. Вновь перестроенная табачная фабрика в Севилье, как и ее предшественницы, работала на полную мощность, хотя в ее ассортименте со времен французской оккупации произошли некоторые изменения. После изгнания духовенства из монастырей и конфискации их богатств, спрос на нюхательный табак упал, однако потребности внешнего рынка в сигарах были огромны, да и на внутреннем рынке спрос на них был высок. Сдвиг производства с нюхательного табака на сигары вызвал потребность в увеличении числа работников. Сигары невозможно производить бочками, их приходится скручивать по одной. До 1829 года на Фабрике работали только мужчины, но они делали сигары слишком медленно и неаккуратно. Фабрика решила нанимать незамужних женщин, у которых пальцы более ловкие и которые, в отличие от обремененных семьей мужчин, готовы трудиться за небольшие деньги. Стали брать на работу молодых женщин из района Триана, с левого берега реки Гвадалквивир. Летом Севилья — настоящая печь, и девушки из Трианы, в том числе gitanas, цыганки, работали в одном нижнем белье, которого в те времена, как и сейчас, было не слишком много.

 В Старом Свете связь табака с сексом родилась в Севилье. Севилья поставляла Европе сигары и немало связанных с ними романтических ассоциаций. Сигары для bandoleros и щеголеватых кавалеристов делали обворожительные полуобнаженные андалусски. которые тоже их курили. Севилья, ее женщины и сигары произвели неизгладимое впечатление на французов, оккупировавших эти места в начале XIX века. В 1830-х годах Севилья стала местом паломничества французских писателей, которые, вернувшись во Францию, придумали для табака новую рот, — роль сексуального посланника. Первым отправился на юг Проспер Мериме, выдающаяся фигура во французском романтизме. Севильская табачная фабрика дала ему материал для самого знаменитого его произведения — «Кармен» — истории цыганки-соблазнительницы. Вот как Кармен одевалась для работы на Фабрике:

На ней была красная очень короткая юбка, из-под которой виднелись белые шелковые чулки в дырах, а на ногах хорошенькие сафьяновые туфельки, с огненными лентами вокруг щиколотки. Она откинула мантилью, чтобы видны были се плечи и большой букет белой акации, заткнутый за вырез сорочки. Во рту у нее тоже был цветок акации, и шла она, поводя бедрами, точно молодая кордовская кобылица. У меня на родине люди осеняли бы себя крестным знамением при виде женщины в таком наряде. А в Севилье мужчины осыпали ее двусмысленными комплиментами[11].

Когда Кармен скручивала сигары, на ней оставались только чулки и цветы.

Интересно, что вымышленная героиня Кармен вполне могла быть взята из жизни. Cigarreras были такими же дикими, как и их репутация, и в архивах Фабрики времен Мериме зарегистрирован факт увольнения некой Марии дель Кармен Гарсия, темноволосой и черноглазой пятнадцатилетней заводилы» которую несколько раз подвергали наказанию и наконец уволили с Фабрики после того, как она с ножницами набросилась на одну из работниц.