Читать онлайн «Новая история стран Азии и Африки. XVI–XIX века. Часть 1». Страница 14

Ослабление восточных деспотий в XVII–XVIII вв. выражалось также в стремлении временных или условных держателей земель стать наследственными собственниками. Это относится к военному сословию («сипахи») и откупщикам налогов («мультазимам») в Османской империи, «джагирдарам» в державе Великих Моголов в Индии и т. д. Обычно все такие попытки, даже имевшие успех вначале, затем все равно кончались возвращением к прежнему порядку, когда верховным собственником оставалось государство. Подспудно почти всюду на Востоке, только медленно и с виду незаметно, шел процесс изменения соотношения частной ренты и налога в пользу первой. Тем самым постепенно некоторые группы крестьян фактически стали землевладельцами. Но коснулось это лишь меньшинства, к тому же – к концу Нового времени.

При этом юридически государство как бы оставалось и даже укреплялось в роли собственника, как, например, это было сделано в Японии в XVI–XVIII вв. Здесь исчисление высокого (чуть ли не в 2/3 урожая) налога производилось от «базового», заранее сверху определенного урожая, заниженного по сравнению с реальным, постоянно увеличивающимся. На этой основе сложилась своего рода «теневая экономика», деревня богатела, в том числе – за счет освоения новых земель, вообще не облагавшихся налогом. Поэтому государство, формально в Японии всем владевшее, стало беднеть, в то время как частные землевладельцы, торговцы и ремесленники – богатеть, позволяя себе нелегальную торговлю землей, спекуляции, «обман государства» в документах и отчетах, а также – создание мануфактурных производств.

Нечто похожее происходило в указанное время также в Корее и некоторых других странах. В Китае, где подушный налог был слит с поземельным, дополнительные подати, введенные в XVI – XVII вв., отставали от роста цен и падения стоимости серебра, что также давало возможность для нелегальной наживы и медленного процесса полускрытого формирования частной собственности. Удивительно, но и в Османской империи наблюдалось, особенно после прекращения ее военных успехов в XVII в., уменьшение доли государства в доходах населения: 50 % – в начале XVI в., 25 % – в середине XVII в., 20 % – в первой половине XVIII в., а через столетие – не более 12,5 %. Одновременно росло число «чифтликов», т. е. мелких поместий, а также скупка их не только купцами и богатыми чиновниками, но и военным сословием, т. е. правящим слоем империи.

Однако далеко не всюду было так. В империи Великих Моголов, например, в счет налога отбирали треть урожая в конце XVI в. и половину его – в конце XVII в. Через столетие Могольское государство ослабло и налоговый гнет в нем смягчился. Однако он дополнился новым гнетом воинственной Махараштры, завоевавшей другие области – Гуджарат, Центральную Индию, Танджур. Завоеватели – маратхи, сохранив у себя низкие ставки налогов, стали забирать в завоеванных областях 1/4 урожая, а затем довели эту долю до совершенно невыносимой для сельчан.

Так или иначе, государство на Востоке, оставаясь одновременно и собственником, и властителем, активно занималось в XVI–XVIII вв. распределением и перераспределением материальных благ: земель, доходов от налогов, разрешениями на торговлю и прочих видов экономической деятельности, вмешательством во внешнюю торговлю (декретируя цены, поощряя импорт и ограничивая экспорт), организацией и регламентацией ремесел, в основном ориентированных на спрос верхушки города. Горожан на Востоке (10–20 % населения) вплоть до XIX в. было больше, чем в Европе (от 1 до 7 %). Но это были, в основном, двор и челядь правителя, их бесчисленная обслуга, армия, бюрократия, духовенство, родня влиятельных горожан. Торгово-ремесленный люд городов ненамного превосходил по численности всю эту массу непроизводительного населения, во многом зависел от нее и был крайне слабо связан с деревней, хотя в большинстве небольших городов не менее половины жителей занималось сельским хозяйством. Собственно «горожанами» («хадри» в Магрибе, «шахри» в Иране, «тенин» в Японии) считались купцы и ремесленники, объединенные в «цехи» («аснафы» – на Ближнем Востоке, «ханы» – в Китае, «ке» – в Корее) и гильдии («сичжон» в Корее). В Индии ими ведали кастовые старосты. Руководители всех этих объединений назначались сверху и зависели от властей. О реальном самоуправлении городов через эти институты речь не шла. Более того, раньше, в Средние века, многие из них были более самостоятельны, чем в начале Нового времени.

В XVII–XVIII вв. на Востоке наблюдались также явления, которые некоторым исследователям давали (а единицам из них дают и сейчас) основания говорить о якобы зарождении капитализма на Востоке. Речь шла о наемном труде и скупке готовой продукции ремесленных заведений, о развитии товарно-денежных отношений и создании крупных производств, прежде всего – в сукноделии, шелководстве, металлургии, судостроении, сахароварении, выпаривании соли. Иными словами, исходные позиции для буржуазной эволюции на Востоке были примерно идентичны существовавшим тогда на Западе. Более того, у Востока был даже ряд преимуществ, заключавшихся в более сильной власти государства, более высоком уровне жизни и обеспеченности людей продовольствием и другими товарами, более высоких мобилизационных и агитационных способностях религиозных структур. Дополнительные преимущества для средиземноморского Востока были созданы изгнанием из Испании морисков в 1609–1614 гг., а еще раньше – иудеев, в общей сложности – около 500 тыс. чел., большинство которых оказалось в Магрибе, Египте и на Ближнем Востоке, за исключением примерно 50 тыс. уехавших в Новый Свет (т. е. испано-португальские колонии в Америке), а также – некоторого количества перебравшихся во Францию и Нидерланды. В Османской империи они одно время составляли от половины до трех четвертей населения таких крупных городов, как Салоники, Измир, Стамбул. Эти города, а также Дамаск, Каир, Иерусалим, Тунис, Триполи, Алжир, Константина, Оран, Танжер, Фес, Татуан, Сале получили таким способом тысячи искусных ремесленников, торговцев, банкиров, ювелиров, врачей, архитекторов, садоводов, моряков, мастеров других самых разных профессий, причем владевших европейскими языками, европейской техникой и навыками работы. Именно с их прибытием был связан скачок в развитии сельского хозяйства (в частности, производства оливок, винограда, оливкового масла, технических культур) и ремесел (особенно, в выделке оружия, предметов роскоши), а также – расширение масштабов коммерческого судоходства и корсарства, градостроительства, возведение мостов и крепостей, прокладывание дорог и каналов.

Именно благодаря морискам укрепился не только экономический и культурный, но и военный потенциал стран Магриба, непосредственно противостоявших наиболее агрессивным европейским государствам того времени – Испании и Португалии. Мориски участвовали в морских налетах на побережье этих стран и вообще Европы, доплывая иногда до Англии и Исландии. Особенно славились этим мориски городов Рабат и Сале в Марокко, которые доходили до Америки и только в 1620–1623 гг. захватили до 1 тыс. кораблей разных государств. Созданная ими «пиратская республика» Сале почти весь XVII в. терроризировала Европу, наживаясь на выкупах за захваченных в плен моряков, купцов и знатных людей, на перепродаже похищенных пиратами товаров с помощью негоциантов Марселя и Ливорно, связанных с морисками и сефардами (т. е. изгнанными из Испании иудеями), на валютных спекуляциях, совершавшихся с помощью коммерсантов Генуи. Мориски и сефарды активно поддерживали османов, служили в их армии (особенно в Алжире и Тунисе) и были для Османской империи незаменимыми разведчиками, мореходами, артиллеристами, военными инженерами.

Однако корсарство, работорговля и военное ремесло не были их главными занятиями. Фабриканты, финансисты, ростовщики, они одновременно много делали для упорядочения администрации в странах Магриба, создания новых производств (мыловарения, выделки тканей), а главное – для возрождения «вкуса к искусствам, учебе и наукам», для постановки переводческой службы, для передачи коренным магрибинцам своего делового менталитета, техники, нравов, методов работы и психологии повседневной жизни. Разумеется, они не могли перестроить арабо-османское и даже магрибинское общество, решающим образом его изменить. Однако они его частично все же обновили, влив в него (особенно в городскую среду Магриба) новую жизнь и задержав примерно на столетие уже начавшуюся кое-где деградацию экономических структур и социальных порядков. Более того, неимоверно усилив корсарство и обострив отношения с Европой, они вместе с тем содействовали развитию торговых и культурных связей с ней, привнесли в архитектуру и эстетику Магриба многие принципы европейского Возрождения.

Но все отмеченные преимущества как в мире ислама, так и в других регионах Востока, не были использованы. В какой-то мере это объяснялось открытой враждой (особенно с испанцами и португальцами в XV–XVI вв.), недоверием (особенно к венецианцам и генуэзцам, да и вообще к Западной Европе с эпохи крестовых походов), духовной отчужденностью Востока от Запада, религиозными запретами (например, банковского процента), да и другими менталитетом и моралью. Кроме того, сто раз описанные на Западе «консерватизм» и якобы «лень» уроженцев Азии и Африки определялись давней их тенденцией не спешить с переменами, которые неизбежно связаны с потерями и еще неизвестно, принесут ли выгоды.