Читать онлайн «Всемирная история. Том 1. Древний мир». Страница 45

Рисунки на щитах греческих, городов-государств (слева направо):

Спарта (Лакедемон); Сикион; Мантинея в Аркадии (Ахейский союз); Мессена; Фивы и их союзники (с 362 г. до н. э.); государственная эмблема Лариссы Креметы в Фессалии; бычья голова, эмблема Фокиды; Медуза Горгона, венок и чаша — популярные сюжеты на афинских щитах; звезды, эмблема на щитах в Македонии.

Самоубийственная борьба, в течение 30 лет (с небольшими перерывами) раздиравшая весь эллинский мир, которой с афинской точки зрения было дано не совсем верное название Пелопоннесской войны, началась с одной из тех ничтожных городских усобиц, которые всюду в Греции так легко вызывались в населении горячностью темперамента и страстной борьбой партий. Город Эпидамн на Адриатическом море — колония коринфской колонии Керкиры — обратился к своему родному городу с просьбой о помощи в своих внутренних усобицах. Когда же город Керкира отказал, не желая вступаться в это дело, Эпидамн обратился с той же просьбой к Коринфу. Из-за этого завязалась ожесточенная борьба между Коринфом и Керкирой, которая давно уже не ладила со своей метрополией. Коринфяне, в качестве членов Пелопоннесского союза, вовлекли в эту междоусобицу и спартанцев, и вскоре эта усобица разгорелась на всю Грецию. У берегов Эпира, близ группы островов Сибота, дело дошло до ожесточенной битвы между флотом керкирян и коринфян (433 г. до н. э.). Коринфяне победили и готовились уже воспользоваться своей победой, когда афинская эскадра в 20 кораблей под вечер появилась на месте битвы. Оказалось, что керкиряне на случай крайней нужды заручились союзом с афинянами. Коринфяне не дерзнули на другой день возобновить нападения на керкирян, но сочли вмешательство афинян прямым нарушением перемирия, уже 12 лет длившегося между Пелопоннесским и Афинским союзами, и принесли жалобу в Спарту, требуя созыва всех членов союза на конгресс. Положение оказалось еще более запутанным вследствие того, что около этого времени коринфская колония Потидея (на полуострове Халкидика), принадлежавшая к Афинскому союзу, отпала от Афин.

На собрании конгресса в Спарте выказалось то страшное озлобление, которое пелопоннесцы питали к Афинам. Весьма сомнительно, чтобы в этой ненависти главную роль играло племенное различие между дорийцами и ионийцами; да и сама противоположность аристократических стремлений Спарты и демократических стремлений афинян, по крайней мере в первое время борьбы, не имела большого значения. Главным образом здесь действовала непримиримая зависть к городу, который в короткий период, протекший со времени окончания Персидских войн, успел так быстро опередить остальные города во всех отношениях, и, видимо, еще не был у конечной своей цели… «Афины — тиран над всеми городами нашими!» — злобно восклицали пелопоннесцы, и их ненависть с первой же минуты была тем сильнее, что к ней примешивалась значительная доля опасения, да притом еще афинян никак нельзя было обвинить ни в каком действительном правонарушении. Речь Перикла дышала спокойным сознанием полного превосходства афинян над всеми остальными греками, и это именно сознание, в одинаковой степени разделяемое всеми согражданами Перикла, и приводило каждого неафинянина в ярость. И чем более афиняне были правы в своем сознании собственного достоинства, тем невыносимее казалось оно другим. Кажется, что и афинский посол, случайно присутствовавший на этом конгрессе (он был в Спарте по другому делу) и получивший разрешение говорить, высказался в том же горделивом духе, в каком говорил сам Перикл. И вот на этом первом собрании конгресса было положено, что перемирие 445 г. до н. э. афинянами нарушено; на втором — война в принципе была решена (432 г. до н. э.).

В Афинах уже ожидали этого решения. Из уст в уста передавались слова, сорвавшиеся у «Олимпийца» (как они называли Перикла): «Вижу, как катится на нас волной война от Пелопоннеса». И сам Перикл, и многие вместе с ним давно уже поняли, что прежде чем осуществится великий план слияния всей Эллады под главенством Афин, как общеэллинской столицы, борьба с Пелопоннесом непременно должна быть выдержана. Никто не заблуждался насчет того, что эта борьба будет очень трудной — не на жизнь, а на смерть, и замечательно, что все точно как будто только и ожидали этой случайности, и весь эллинский мир, как по сигналу, разом разделился на два лагеря. Даже в местах, отдаленных от места действия Пелопоннесской войны, например, в италийском городе Фуриях, появились две партии — спартанская и афинская, и граждане боролись из-за вопроса, кого им следует признать своей метрополией, кого считать основателем города? Наконец обратились к Дельфийскому оракулу, и там им было дано прекрасное решение вопроса: «никого иного, кроме богов, не признавайте основателями вашего города». И ответ оракула примирил бушующие страсти силой единой веры. В самой же Элладе уже давно перестали слушаться ее укрощающего голоса. Сражающиеся, взаимно терзая друг друга, взывали к одним и тем же богам.

К войне с обеих сторон, и особенно со стороны руководящих городов, приступали с тяжким раздумьем. Спартанцы начали дипломатический поход, обычно предшествующий всякой кампании, с требованием, чтобы афиняне изгнали из города «килоновское проклятие», т. е. устранили бы систему Алкмеонида Перикла. И действительно, положение Перикла на мгновение было потрясено: партия, во главе которой некогда стоял Кимон, требовавший, «чтобы колесницу Эллады обязательно везли два коня», проявилась вновь в силе. Ближайшие к Периклу лица — скульптор Фидий, философ Анаксагор, даже его подруга Аспазия — вдруг подверглись озлобленным нападкам; но Перикл еще раз одолел своих противников. Он напомнил народу, что спартанцы говорят с ними как повелители. Он перечислил им те средства, которыми они обладали; указал на их изумительно разросшиеся морские силы, на их громадный военный фонд (6 тысяч талантов), хранившийся в Парфеноне на Акрополе; напомнил им о 3 тысячах триерах, которые господствуют над морями; сухопутное войско он исчислил в 29 тысячах гоплитов, из которых 13 тысяч готовы были к наступлению во всякое время. Он взвесил и силы противников. Против большой, но широко разбросанной до крайнего запада силы афинян (около 300 больших и малых городов) выступала плотная масса Пелопоннесского союза, который весь был в сборе на полуострове, представлявшем неприступную с суши и малоприступную с моря природную крепость. Этот союз в войске спартиатов обладал твердой основой своих воинских сил, и это войско во всей Греции славилось своей непобедимостью. Было вычислено, что Пелопоннесский союз мог выставить в поле 60 тысяч тяжеловооруженных воинов. Это превосходство сил у противников вынуждало афинян избрать чисто оборонительный план войны, который мало согласовывался с характером этого народа, однако Перикл умел убедить народное собрание в необходимости этого плана.

Условия борьбы складывались для Афин невыгодно. Ничто не могло быть легче, как истолковать преобладающее положение Афин среди их морского союза в смысле тирании (чем это и было в сущности). Вечный, обязательный союз заключает в себе нечто принудительное, и особенно с двух сторон это принудительное отношение было для союзников невыносимо. Одной неприятной для союзников стороной было то, что всюду в Греции более всего ценили в городах автономию, а потому и вступали в союзы лишь на время, ради определенной цели, а не на век; другой стороной, весьма неудобной в этом союзе, являлось то, что система представительства была почему-то совершенно чужда тогдашнему греческому миру. Большинству союзников, принимавших участие в Афинском союзе, не было предоставлено никакой деятельной роли, и потому они в союзных отношениях видели только стеснения — обязательную дань, обязательную поставку войска — а все преимущества, доставляемые союзом, союзники упускали из виду потому, что они уже были слишком для всех ясны и очевидны. Персов уже все перестали опасаться, а Спарта для островитян представлялась очень удобной в качестве преобладающей державы, да к тому же во всей Греции было очень много людей, которым казалось, что в Афинах и во всей области их влияния демократический элемент уж чересчур развился и приобрел слишком выдающееся значение. Таким образом, уже с самого начала борьбы на стороне Спарты видно нечто вроде политической программы, на основании которой спартанцы являлись как бы освободителями Эллады от афинского гнета.

В противоположность афинянам, Спарте приходилось вести наступательную войну и непосредственно действовать против Афин; если бы она не повела дела именно так, то нельзя было бы рассчитывать на отпадение союзников от Ионического союза. План Перикла заключался в спокойной и неколебимой обороне, рассчитанной на то, чтобы очень быстро истощить силы противника, у которого войска было много, а денег, рабов и кораблей мало. Вторжение пелопоннесского войска в Аттику не имело бы никакого значения, если бы все наиболее ценное имущество жителей удалось свезти в Афины. Город и гавани афинян были неприступны, пока афинский флот господствовал над морями и держал союзников в узде. Ясно, что бедствия войны должны были вскоре гораздо тягостнее отозваться на Пелопоннесе. Перикл говорил: «Боюсь не мощи противников, а собственных моих ошибок…» И более всего он боялся той чисто демократической ошибки, что, пожалуй, у афинян не хватит терпения ждать, и они во время оборонительной войны задумают делать завоевания.