Читать онлайн «Карфаген должен быть разрушен». Страница 49

Монеты неливийского назначения обычно украшал образ Геракла. На лицевой стороне наносился чаще всего стандартный александрийский портрет героя в головном уборе из львиной шкуры, а на реверсе — крадущийся лев{701}. Не случайно, видимо, на этих монетах воспроизводилась иконография последних серий металлических денег, выпущенных карфагенскими военными властями на Сицилии в первом десятилетии IV века. Хотя армии платили монетами, привезенными из Карфагена и украшенными новыми символами города — головой Коры и изображением лошади, — важнейшей эмблемой карфагенской армии на Сицилии оставался образ Геракла — Мелькарта. Когда мятежники начали выпускать собственные монеты, они, естественно, обратились к знакомому образу, который должен был символизировать их воинскую доблесть[245].

Древние войны отличались необычайной жестокостью, и Первая Пуническая война не была исключением. Несчастья обрушивались прежде всего на граждан сицилийских городов, а не на римлян или карфагенян. Противники стремились завладеть Сицилией, а не уничтожить друг друга. Тем не менее через год после подписания унизительного мира Карфагену навязали войну за выживание, изуверскую даже по стандартам того времени. Конфликт превратился в битву не на жизнь, а на смерть, без малейших проявлений жалости или сострадания. Как написал Полибий, это была polemos aspondos — война, которая не могла закончиться миром{702}.

Из-за недомыслия карфагенские правители позволили финансовой тяжбе перерасти в восстание с целью свергнуть гегемонию Карфагена в Северной Африке. Мятеж показал, к чему может привести самонадеянность властей, построенная на эксплуатации труда и ресурсов других народностей. Средства, привезенные Гисконом для выплаты жалованья наемникам, возможно, составляли последние резервы серебряных монет высокого качества, имевшихся в распоряжении Карфагена{703}. Ливийское восстание лишило карфагенян еще одного важного источника доходов. Полибий так описал тяжелое положение карфагенян:

«После поражений в стольких морских битвах они не имели ни оружия, ни морского войска, ни оснащенных судов; у них не было запасов и ни малейшей надежды на помощь извне от друзей или союзников. Теперь карфагеняне ясно поняли, сколь велика разница между войной с иноземцами, живущими по другую сторону моря, и внутренними междоусобицами и смутами»{704}.{705}

Чрезвычайная ситуация требует и принятия чрезвычайных мер. Карфагенянам ничего не оставалось, кроме как набирать и готовить гражданскую армию. Они смогли наскрести немного денег для новых наемников и привести в боевую готовность несколько уцелевших кораблей. Командовать войсками назначили Ганнона, который, подобно Гамилькару, избежал попреков за неудачи, приведшие к поражению Карфагена в Первой Пунической войне, и даже одержал ряд важных военных побед на африканской территории. Назначив его командующим, карфагеняне совершили очередную ошибку, обошедшуюся им тоже дорого. По мнению Полибия, Ганнон обладал достаточными талантами для того, чтобы разгромить ливийцев и нумидийцев, обычно убегавших, но сражаться с хорошо обученными профессиональными воинами он был явно не способен{706}.

Ганнону противостояла опытная, натренированная армия, поднаторевшая в боях на Сицилии. Мятежникам могло недоставать искушенного командующего, поскольку карфагеняне всегда направляли на Сицилию только своих старших офицеров. Однако Матос оказался превосходным военным стратегом. Ганнон, использовав фактор внезапности, напал на мятежников, осаждавших Утику, союзника карфагенян. Но вместо того чтобы употребить в свою пользу замешательство противника, он вошел в город, горя желанием отпраздновать победу. Мятежники мобилизовались и атаковали карфагенян, застигнув их врасплох. Они поубивали множество карфагенских солдат, захватили обозы и осадные орудия, привезенные Ганноном из Карфагена.

Такого рода беспечность проявлялась во всей кампании, и не раз случалось, что Ганнон, побеждая, терпел поражение. Матос же очень быстро стал опасным противником. Он разделил свою армию на небольшие мобильные отряды, намереваясь отрезать карфагенян от путей снабжения и союзников. Осадив Утику и Гиппакриты, два крупнейших города региона, мятежники завладели и перешейком полуострова, на котором располагался Карфаген, заблокировав его со стороны материка и фактически тоже подвергнув осаде. Хотя карфагеняне еще не решили избавиться от бестолкового Ганнона, они поставили Гамилькара Барку во главе небольшой армии, состоявшей из 10 000 воинов и 70 слонов: она должна была дать отпор мятежникам{707}.

Гамилькар начал кампанию неплохо. Он смог преодолеть блокаду мятежников, проникнув из города под покровом ночи и незаметно переправившись через реку Меджерда. Затем ему удалось захватить мост, хотя противник и располагал превосходящими силами. Он добился победы, применив тактику, которую с успехом использовал впоследствии его знаменитый сын Ганнибал. Сымитировав отступление, Гамилькар заставил противника беспорядочно его преследовать, а когда боевой порядок мятежников расстроился, развернул свое войско и нанес им концентрированный и сокрушающий удар{708}.

Мятежники потеряли убитыми и пленными более 8000 человек. Однако за этим ободряющим успехом чуть было не случилась катастрофа из-за чересчур порывистой натуры Гамилькара. Мятежники, зная, что им не выстоять против карфагенской конницы и слонов в открытом сражении, прибегли к партизанской тактике своего прежнего полководца. Они совершали набеги на армию Гамилькара из предгорий, затрудняя передвижение. Им все-таки удалось окружить карфагенян, когда те расположились лагерем на горном плато. Карфагенянам грозило полное уничтожение, если бы не неожиданный поворот судьбы, который не могла предвидеть ни одна из сторон. Наконец-то дали свой результат дерзкие, блистательные, хотя и бесплодные сицилийские рейды Гамилькара. Во вражеском стане, уже приготовившемся к бойне, оказался нумидийский вождь Навара, восторгавшийся карфагенским полководцем{709}. Он перешел на сторону карфагенян, приведя с собой 2000 нумидийских всадников и обеспечив Гамилькару победу{710}.

Тогда-то война карфагенян со своими мятежными войсками и превратилась в бесславный обмен злодеяниями. Странным образом бессмысленное человекоубийство спровоцировал акт милосердия. Одержав неожиданную победу, Гамилькар предложил плененным мятежникам, а их было четыре тысячи, примкнуть к его армии. Тех же, кто отказывался принять предложение, он отпускал на волю и разрешал вернуться домой. Его инициатива явно была рассчитана на то, чтобы разрушить хрупкую коалицию наемников и ливийцев[246]. Если повстанцы поймут, что будут помилованы, то может начаться массовое дезертирство.

Спендий, Матос и другие вожаки повстанцев, сознавая, что их амнистии не удостоят, попытались сделать все для того, чтобы войска сохранили им верность. Увещеваниями и принуждениями они добились, чтобы на общей сходке было решено казнить Гискона и других карфагенских пленников. Дабы устранить любые возможности для примирения с карфагенянами, пленников пытали и умертвили самыми зверскими методами. Им отсекли руки, сломали ноги, их кастрировали. Когда они все еще дышали, их свалили в большую яму и сожгли заживо[247]. Потом вожаки заявили, что такая мучительная смерть ожидает всех карфагенян, захваченных в плен. Теперь о каких-либо компромиссах не могло быть и речи{711}.

Злодейство дало ожидаемый результат. Гамилькар ответил умерщвлением всех своих пленников. Теперь и мятежники не могли надеяться на милосердие карфагенян. Им оставалось только сражаться и стоять насмерть. Конечно, нет никаких причин думать, что к Гамилькару переметнулось бы много мятежников, так как ситуация на войне складывалась в их пользу, а на карфагенян обрушивалась одна беда за другой. Во время шторма затонуло несколько кораблей, доставлявших жизненно необходимые грузы, а из Сардинии, которой карфагеняне владели более трех столетий, поступили печальные известия о восстании против них. Мало того, на Карфаген ополчились пунические союзники: горожане Гиппакрит и Утики, истребив карфагенские гарнизоны, перешли на сторону мятежников.

Усугубляли ситуацию и распри между Гамилькаром и Ганноном: мнения политических соперников не совпадали и относительно военной стратегии. Помощь Карфагену в тяжелую минуту оказали вдруг сиракузцы, бывшие враги. Они согласились обеспечивать его провиантом и предметами первой необходимости{712}. Полибий усматривает в этом решении Сиракуз обыкновенный политический прагматизм: для Гиерона выход Карфагена из сложившейся системы баланса сил в Центральном Средиземноморье мог поставить под сомнение статус тирана как ключевого стратегического союзника римлян (а заодно и его независимость).