Читать онлайн «Повседневная жизнь во Франции в эпоху Ришелье и Людовика XIII». Страница 18

Кружева импортировали из Фландрии, где их производство прочно встало на ноги в конце XVI века: сначала в моде были шитые кружева с геометрическим узором, затем – плетеные на коклюшках. Особенно славились тонкие плетеные кружева «бенш», «валансьен», «малин» (названные так по городам, в которых они производились), с орнаментом, образованным плотным переплетением нитей, на фоне из узорных сеток. Во Франции изготовление кружев наладилось с середины XVII века. Шитый гипюр с изящным узором (мелкие растительные побеги, фигурки людей, амуров и др.) изготовлялся в Алансоне, Аржантане, Седане. Мастерицы из Кана, Шантийи, Байё, Ле-Пюи делали и плетеные тюлевые кружева типа «блонды» (из золотистого и черного несученого шелка) и «шантийи» (из белого и черного крученого шелка). Обычно для плетеных кружев использовалась хлопковая или льняная нить, но в них иногда вплетали и золотую канитель.

Кружевами украшали одежду, в том числе облачение священников, женские чепчики, нижнее белье и аксессуары; мужчины прикрепляли кружевные розетки к штанам у колен. Те, кто мог себе это позволить, использовали их также для отделки мебели. Кружево было дорого не только из-за стоимости исходных материалов, к которой прибавлялись таможенные пошлины, но и из-за самой работы, которая была долгой и кропотливой. Один из придворных Людовика XIII приобрел брыжи, равные по своей стоимости двадцати пяти арпанам прекрасных виноградников! Носовой платок, который знатная дама держала в руке, стоил двести дукатов (то есть 700 граммов золота).

Воротники из плетеного кружева можно было распустить и переделать по новой моде. Зато кружева, украшавшие детские наряды для крещения и фату, бережно сохраняли, передавая из поколения в поколение.

Если изначально знатные дамы, занимаясь рукоделием, сами изготовляли кружево для своих парадных нарядов (Екатерина Медичи, например, обучила «волшебству с иголкой» свою невестку Марию Стюарт), то в XVII веке, в связи с увеличением спроса на это украшение и повышенными требованиями к его качеству, плетением кружев занялись профессионально. Эту работу выполняли монахини с помощью сирот и других бедных девушек, а также надомницы. Девочек приучали к работе с семи, а то и с пяти лет; для них специально делали маленькие подушечки (опору для работы) и миниатюрные утюжки. Вознаграждение кружевниц зависело от многих факторов: насколько быстро они умели приспособиться к новой моде, насколько оригинальной и сложной была работа, наконец, насколько ловким оказывался торговец, сбывавший их товар. Порой жесткая конкуренция заставляла сбивать цену. Мастерицам платили наличными, и работодатель сам оценивал конечный продукт; стоимость исходных материалов вычитали из жалованья кружевниц. В отличие от ткачей и вышивальщиков, кружевницы, которых было полтора десятка тысяч, не объединялись в цех, и потому жизнь их зачастую была тяжелой. В каждом городе у кружевниц был свой святой покровитель: в Лилле – святой Николай, в Аррасе – святой Людовик, в Брюгге – святая Анна. За работой мастерицы пели песни в их честь, и под эти песнопения дружнее звенели коклюшки.

Но положение кружевниц можно считать завидным по сравнению с канатчиками. Эти мастеровые покупали у крестьян коноплю, трепали, чесали и вили из нее веревки, крутя специальные колеса с крючками. Из нити длиной 110 метров получалась 80-метровая веревка. Для этого дела требовался простор, поэтому канатчики обычно располагались вдоль дорог. Чем им плохо жилось? Дело в том, что с XV века витьем веревок обычно занимались прокаженные, которые были обязаны жить отдельно от здоровых людей, в лепрозориях-лазаретах (их покровителем был святой Лазарь) под юрисдикцией церквей и монастырей. Почему людям, больным заразной болезнью, доверили изготовление веревок (а также деревянных маслобоек), остается непонятным: веревки не только передают из рук в руки, но и мочат в колодце. По счастью, с проказой во Франции было покончено к концу XVI века, однако традиция сохранилась. В XVII веке канатчики оставались подданными епископа и были обязаны поставлять ему конопляный недоуздок для коня, веревки для колоколов приходской церкви, а также для повешения преступников. Но их по-прежнему хоронили на особом кладбище, отведенном для прокаженных, а их детей записывали в конце приходской книги, «задом наперед», как незаконнорожденных. Возможно, это людская зависть приняла такое уродливое выражение: потомки прокаженных обладали монополией на витье веревок – ходового товара, пользовавшегося большим спросом, – что приносило им определенные барыши. Однако канатчики больше дорожили своим социальным статусом, чем материальным положением: во время учиненных ими беспорядков в Бретани им предложили в одном поселке уравнять их в правах с остальным населением, если они откажутся от своего права не платить налоги. Канатчики с легкостью согласились на это условие.

Большим спросом пользовалась также черепица. Изготовлявшие ее мастеровые сначала запасались глиной в карьере, затем дробили ее, разминали ногами, при необходимости просеивали через решето и разводили водой до получения однородной массы. Глину помещали в специальные деревянные формы, а потом разглаживали их лицевую сторону руками. Говорят, что некоторые кустари придавали черепице нужную форму, используя в качестве основы собственное бедро (или бедро жены), но это уже больше похоже на легенду.

Вынув из формы, глину раскладывали сушиться на солнце, а затем располагали вертикально в печи, в несколько рядов. Огонь поддерживали постоянно два-три дня, затем постепенно уменьшали и гасили совсем; из-за резкого охлаждения черепица могла растрескаться. Через несколько дней черепицу извлекали из печи; штуки, находившиеся ниже всех, зачастую были лучшего качества. Брака было много: иногда черепицы склеивались друг с другом или деформировались. На конечном продукте мастеровой ставил свое имя – или изображал птичку, рыбку, змею или другой рисунок, поскольку в большинстве своем гончары были неграмотными.

Металлургия находилась практически в зачаточном состоянии. Франция была небогата рудными месторождениями (в Бретани и Центральном массиве добывали олово, медь, цинк), так что производство черных металлов в соседних странах – Германии и Голландии – было налажено гораздо лучше.

Печи для изготовления кирпичей или черепицы, для плавки железной руды и стекла, кузнечные горны жадно поглощали дрова (их стали заменять каменным углем только в XVIII веке). Кроме того, в лесу стучали топоры дровосеков, запасавших строительный материал, а на опушках дымились печи угольщиков (древесный уголь, между прочим, входил в состав пороха наряду с серой и селитрой). Древесный уголь получали из ветвей дуба, акации, граба и каштана. Береза и ель не котировались, поскольку давали меньше жара. Плакучую иву рубили на дрова и продавали деревенской бедноте; брусками из этого дерева также точили косы и прочие острые орудия труда. Смешивать деревья разных пород было нельзя. Процесс обработки занимал несколько дней; при этом нужно было постоянно находиться рядом с медленно сгорающей кучей дров, так что угольщик круглый год жил в лесу в деревянной хижине или землянке, спал на топчане из папоротника, соломы и листьев. Нередко в такой хибарке ютилась вся его семья, помогавшая ему по мере сил.

Ничего удивительного, что леса понемногу исчезали. В Париже уже в начале XVI века остро ощущалась нехватка дров: вокруг столицы оставались только королевские леса, порубка которых была запрещена. По инициативе одного парижского купца с 1547 года лес стали сплавлять из Морвана по Сене и Йонне.

Лес, срубленный в начале зимы, лежал целый год, а после деревянной ярмарки в Шато-Шиноне на День Всех Святых бревна маркировали, делали запруды в верховьях рек, а затем внезапно спускали воду, которая и уносила с собой плоты. Плотогоны, взгромоздившиеся на бревна, и сплавщики, следовавшие за ними по берегу, проводили плоты через препятствия, подталкивая специальными крючьями. Второй этап сплава проходил весной; бревна вылавливали, сортировали согласно маркировке и складывали в штабеля. Летом никакой работы не велось, и сплавщики устраивали состязания, чтобы избрать себе на год «короля». К концу лета, когда вода снова прибывала, составлялись «поезда» из плотов, и с новым спуском воды из шлюза они устремлялись к Парижу, тратя на дорогу две недели. Впереди на плоту стоял главный плотогон с шестом, сзади – ученик. «Поезд» не останавливался ни днем ни ночью, так что это путешествие было довольно изнурительным. В конце пути плоты порой тянули лошадьми, а плотогон пешком отправлялся к себе в Морван, куда добирался за четыре дня.

Мастеровые стремились объединиться в цехи, поскольку участь кустарей-одиночек была незавидной. Корпорации обладали достаточно большим весом и играли свою роль в общественной жизни; в 16 36 году, когда враг в буквальном смысле стоял у ворот, Людовик XIII объявил повальную мобилизацию, но ему бы не удалось ее провести без согласия цеховых старшин. Поэтому король принял в Большой галерее Лувра делегатов от всех ремесленных цехов столицы – башмачников, портных, булочников, мукомолов, – каждого обнял и для каждого нашел нужные слова. Тем не менее и общины имели свои недостатки. С одной стороны, смыслом существования цехов был контроль за качеством продукции и защита интересов мастеровых, но, с другой стороны, в цехах процветал жесточайший деспотизм. Чтобы жениться, полагалось стать мастером, а чтобы стать мастером, надо было сдать экзамен своим будущим конкурентам. Мастер мог заниматься только своим ремеслом: если холодный сапожник перейдет дорогу башмачнику, его подвергнут штрафу. В XVII веке с прежними городскими вольностями было практически покончено, кровавые войны разорили города и обрекли на нищету и прозябание обширные территории. Мужество горожан было сломлено, они уже не находили в себе сил и энергии, чтобы как-то противостоять давлению со стороны властей. Средний класс находился в зависимости от вельмож и двора, поскольку их тяга к роскоши обеспечивала мастеровых работой, но постепенно заражался от них безнравственностью: в городском обществе царил дух наживы; собственнические, эгоистические инстинкты брали верх, и спасение виделось в абсурдных запретах, не подпускавших к цехам способных и инициативных людей. Чтобы исключить всякую конкуренцию, придумывали всевозможные строгости; в жилище мастерового-надомника могли ворваться силой, перевернуть все вверх дном, отыскивая плоды его труда, забрать их вместе с инструментами и обречь всю семью на нищету.