Читать онлайн «Великая Китайская стена». Страница 9

Коровьи лопатки и панцири черепах из Аньяна — старейшая из них датировалась примерно 1200 годом до н. э. — стали известны как гадальные кости, использовавшиеся для получения пророчеств в эпоху Шан, первой исторически достоверной династии, правившей частями Китая (между примерно 1700 и 1025 годами до н. э.). Правитель Шан формулировал положительное или отрицательное предположение, на которое хотел получить ответ «да» или «нет» (например «Сегодня дождя не будет»), кости нагревали, и трещины, возникавшие от жара, изучались и толковались шаманами, причем изначальное предположение, а иногда и прогнозы с ответами наносились на кость. Вместе с другими открытиями в Аньяне — фигурной бронзой, могильниками, предметами из нефрита — гадальные кости позволили взглянуть на общество, существовавшее три с половиной тысячи лет назад, чьи основные заботы и верования с тех пор формировали китайское общество.

Хотя царство Шан с географической точки зрения мало напоминало страну, сегодня известную как Китай (политический центр Шан располагался в Хэнани и Шаньдуне — центральный и северо-восточный Китай), однако сходство культурных, политических и общественных черт значительно. Общество в Шан, будучи централизованным, стратифицированным и земледельческим по характеру, управлялось единым правителем, который через свой административный аппарат отбирал у подданных сельскохозяйственные излишки и направлял их на масштабные общественные работы, такие как строительство царских могил и участие в военных кампаниях. Это была культура, в высшей степени подчиненная ритуалам, постоянно требовавшая одобрения предков и небесных сил через посредство жертвоприношений и гаданий. Одна из гадальных костей, описывая результат беременности одной из супруг правителя, сообщает (как и многие в Китае сегодня, в Шан предпочитали мальчиков девочкам): «У нее прошли роды. Они были по-настоящему нехороши. Родилась девочка». В Шан даже ели, как в современном Китае, рис отдельно от мяса и овощей.

Но важнее всего, Шан использовали то же самое письмо, что и более поздние китайцы. Трудность нанесения иероглифов на кости диктовала эллиптическую лаконичность выражения, определявшую литературный китайский язык до 1921 года, когда речистый простонародный язык заменил строгий классический китайский в качестве письменного языка. Трудно переоценить важность общей системы письма в постепенном — в течение тысячелетий — возникновении китайской идентичности: хоть в Китае и в мировой китайской диаспоре говорят на сотнях совершенно отличных друг от друга диалектах, все пользуются на письме одними и теми же иероглифами. Дайте грамотным китайцам с противоположных концов страны или земного шара ручку или кисть, и они смогут общаться. И сегодня китайцы, принадлежащие к самым широким социальным слоям — ученые, бармены, дворники и таксисты, — объединяются агрессивной гордостью за свою трехтысячелетнюю традицию письма, у которой нет современных аналогий в большинстве западных стран, и пренебрежительно сравнивают «простые, искусственные языки Запада» с безграничной утонченностью и сложностью письменного китайского языка.

Конечно, многое должно было поменяться в Китае в последующие три тысячи лет — в том числе династии и границы. В 1025 году до н. э., менее чем через два столетия после появления первой сохранившейся гадальной кости, государство Шан было покорено династией Чжоу, царским домом, который станет номинально претендовать на лояльность — вплоть до 256 года до н. э. — нескольких царств к северу от реки Янцзы, чью культуру можно вполне определить как китайскую. Но базовые элементы китайской цивилизации — элементы, которые Конфуций, выдающийся китайский философ, положит в основу собственного политического и общественного мировоззрения более чем через пятьсот лет, — уже были в наличии: узы патриархального обычая и политической организации, обеспечивающиеся огромной ритуальной силой письменного китайского языка.

И как только возникли и стали преемственно развиваться китайские культура и общество, появилось и стеностроительство: внутри и вне деревень, поселков и городов. Сегодня любовь китайцев к стенам уже не так бросается в глаза случайным наблюдателям, как некогда. XX век, век революций, войн и коммунизма, обратил сотни километров китайских стен просто в горы камня. Одним из самых вопиющих примеров намеренного разрушения стала замена Мао Цзэдуном в 1950-х годах старой городской стены Пекина на кольцевую дорогу. Однако ранние китайские поселения представляли собой скопление стен, а самую древнюю из них, датируемую третьим тысячелетием до н. э., обнаружили во время раскопок в районе Луншань, провинция Шаньдун, в северо-восточном Китае. Самая впечатляющая из сохранившихся со второго тысячелетия до н. э. стен (примерно 1500 год до н. э.) опоясывает шанский город Ао — северную часть современного Чжэнчжоу в Хэнани — на протяжении семи километров, и в отдельных местах все еще достигает девяти метров в высоту. Именно в эти два тысячелетия была освоена фундаментальная техника китайского стеностроительства, использовавшаяся и в эпоху расцвета строительства стен при династии Мин: трамбовка. Сбивался короб из досок или делалась кирпичная кладка в качестве внешней оболочки, внутрь насыпалась обыкновенная земля, составлявшая основу стены. Поскольку сооружения возводились из местного материала, то стены из утрамбованной земли имели преимущество в скорости и дешевизне строительства — очень важный момент для цивилизации, которой придется строить столько стен.

Пока люди, жившие в северном Китае, занимаясь написанием иероглифов, почитая предков и строя стены, постепенно становились китайцами, северные пределы их царства недвижимо граничили с землями — сегодняшними Центральной Азией, Монголией и северной Маньчжурией, — где климат не способствовал интенсивному земледелию или жесткой общественной организации. Именно эти районы произвели на свет кочевые племена — их в Китае и на Западе в разные времена называли жун, ди, сюнну, монголами, маньчжурами и гуннами. Они буйствовали на рубежах Китая и служили причиной стеностроительства в течение следующих двух с половиной тысячелетий.

Однако до конца второго тысячелетия до н. э. различия в образе жизни между северным Китаем и районами, лежавшими дальше к северу, вероятно, не были столь драматичными, так как земли часто почти незаметно переходили из лессовой равнины в степи и пустыни. До того китайские пограничные районы видели не ужасные орды воинов-кочевников, а мирные, относительно оседлые племена, жившие тем, что понемногу обрабатывали землю и разводили скот. К северо-западу, за плодородным — местами — Туркестаном (нынешние Ганьсу и Синьцзян), за высокими, покрытыми мощными ледниками горами Тяньшань, Китай подходил к пустыням и степям Джунгарии и Таримского бассейна, в оазисах которых примитивные, но оседлые пастухи приручали животных. К северо-востоку реки нижней Маньчжурии допускали сельское хозяйство китайского типа, пока пахотные земли не переходили дальше к северу в степи, более подходящие для охоты и рыболовства. Прямо на север от современного Пекина гряда лесистых гор представляла собой отчетливую линию между собственно Китаем, пустыней Гоби и Монголией, причем экология последних была далеко не такой смешанной, как в пограничных зонах на дальнем востоке и дальнем западе. Но в западной части центра северного Китая территория плавно переходила в степь через Ордос, район, очерченный и орошенный северной петлей Желтой реки, которая допускала и оседлый земледельческий, и кочевой скотоводческий уклады жизни.

Однако примерно в 1500 году до н. э. климатические изменения иссушили просторы Монгольского плато (два миллиона семьсот тысяч квадратных километров), превратив их в травянистые степи пустыни Гоби. Это, в совокупности с общей тенденцией к усилению разделения способов производства, решительно сдвинуло там фокус жизни с оседлости и земледелия к скотоводству и кочевничеству, создав разрыв шириной в целый мир со строго управляемым, плотно заселенным и возделанным северным Китаем. Неспособные прокормить себя непосредственно с плохо орошаемых угодий, монголы занялись пастбищным хозяйством (особенно коневодством и овцеводством) и охотой. Такие перемены требовали дополнительной мобильности ввиду сезонного истощения пастбищ и особого искусства управления лошадью, чтобы следить за пасущимися на свободе животными. Кочевые обитатели степей ездили на коренастых выносливых лошадях Пржевальского, вооруженные небольшими легкими луками, являвшимися идеальным оружием для использования в седле, и жили главным образом за счет своих стад. Они искусно готовили еду, шили одежду и мастерили необходимые в быту вещи, но были некоторые вещи — в основном зерно, металл и желанные предметы роскоши, например шелк, — которые можно было получить только у южных, китайских соседей либо по согласию (торговля), либо силой (набеги и грабеж).