Читать онлайн «Романовы. Ошибки великой династии». Страница 38

Купцы Лямины под его влиянием так же обратились к лидирующей российской отрасли. Иван Артемьевич после Императорской практической академии коммерческих наук постигал «основы менеджмента» в «кноповских приказчиках». Необычайно умный, честный, скромный и набожный Иван Лямин стал незаменимым сотрудником Кнопа.

Людвиг Кноп оказался одним из трёх промышленников, упомянутых в книге «Россия при старом режиме» не в первый раз упоминаемого мной Ричарда Пайпса, советника президента Рейгана, главного американского советолога, «специалиста по России»:

«До 1839 года, когда в России поселился предприимчивый немец Людвиг Кноп (Ludwig Knoop), ткацкая промышленность в русской деревне основывалась на ручном труде… была разновидностью ремесленного производства.

Кноп, представлявший в России крупную английскую текстильную фирму, умел обойти английский запрет на вывоз ткацких машин. Он вошёл в доверие к нескольким богатым промышленникам из крестьян, большинство которых недавно освободились от крепостной зависимости, убедил их вложить деньги в ткацкое оборудование.

Кноп устраивал кредиты для своих клиентов-крестьян, нанимал управляющих и мастеров, проектировал фабрики, добывал сырьё, самолично надзирал за производством. Всего он основал 122 ткацкие фабрики и сделался ко времени своей смерти в 1894 году богатейшим промышленником России…

Современную угольную и сталелитейную промышленность Донецка и Кривого Рога основали англичане, финансировалась она совместным английским, французским, бельгийским капиталом. Нефтяные промыслы Кавказа были пущены в ход английскими и шведскими предпринимателями. Немцы положили начало русской электротехнической и химической промышленности. Вообще говоря, основанные крепостными предпринимателями в центральных районах страны ткацкие фабрики представляли собою единственную отрасль промышленности, действительно созданную русскими людьми…»

Обратите внимание: у Ричарда Пайпса главенствует именно западный критерий, для него важнее всего – «на чьи капиталы». Потому и нефтяная промышленность Баку – «английская и шведская», а электротехническая и химическая – «немецкая»… И в этом отношении текстильная промышленность – самая «русская отрасль» России, не потому, что Кнопы совершенно обрусели, а потому, что сам-то Кноп не был инвестором, он был гениальным организатором, объегорившим вдобавок и англичан с их технологическим эмбарго. Он «только» соединил английскую технику, русские капиталы и громадный русский рынок. Да и вряд ли вчерашние крепостные, прятавшие деньги порой в чуланах, рискнули бы первое вложение пустить на какие-то там скважины в Баку, производство электромоторов… Ткань была главной, понятной «субстанцией», сбыт которой они хорошо представляли.

«Его», кноповская промышленность стала самой русской и самой большой по объему производства. Освоившиеся вчерашние купцы и крепостные предприняли потом следующие шаги на ниве промышленности. Тот же текстильный король Иван Лямин запустил крупнейшее в России производство «торфяных кирпичей», вытесняя дрова, сберегая тысячи гектар леса от порубок. И вообще всё прекрасно, если… если только забыть, что раньше Россию (за исключением элиты, предпочитавшей импорт) одевала, обувала – деревня. С машинным производством она конкурировать не могла, и «…молодая пряха… в низенькой светёлке» осталась только в прекрасной песне.

И крестьяне на протяжении жизни одного поколения лишились привычной работы на те самые 6, 7, 8 месяцев в году.

К подавляющей текстильной статистике можно только добавлять цифры по производству тех же ляминских торфобрикетов, а затем по добыче угля и нефти. Это прекрасно, это сберегает леса, да только… поставка дров – ещё один крестьянский зимний «бизнес». Таблица Вардара отражает и часть «изделий из металла», ведь скобяные товары тоже зимнее крестьянское занятие… Тоже отнятое фабриками, дешёвым поточным производством.

В итоге, по свидетельствам путешественников, очень многих исследователей, русский крестьянин на рубеже XX века был более беден, более угрюм, чем за сто лет до этого.

Вот вам диалектика, драма, о которой только и думать бы, ещё и ещё раз поражаться! Ведь сами крестьяне и стали основными покупателями новых машинных тканей и прочих товаров (часто – лучших и всегда – намного более дешёвых).

Не иго, не заговор, не война, а наоборот, прогресс, прирастание общего блага и такие неуловимые абстракции, как «себестоимость производства продукции», «разделение труда», «механизация», выбивали почву из-под ног главного сословия России.

И ещё одна тяжёлая цитата из книги «Россия при старом режиме» беспощадного Ричарда Пайпса, повторюсь, используемого мною как сумматор, «общая шина», коллектор десятков, если не сотен исследований:

«Сознание русского крестьянина было, если использовать терминологию старого поколения антропологов вроде Леви-Брюля (Levy-Bruhl), “первобытным”.

Наиболее выпуклой чертой сознания такого типа является неумение мыслить абстрактно. Крестьянин мыслил конкретно и в личностных понятиях. Например, ему стоило больших трудов понять, что такое “расстояние”, если не выразить оное в верстах, длину которых он мог себе представить. То же самое относится и ко времени, которое он воспринимал лишь в соотнесении с какой-то конкретной деятельностью. Чтобы разобраться в понятиях вроде “государство”, “общество”, “нация”, “экономика”, “сельское хозяйство”, их надо было связать с известными крестьянам людьми, либо с выполняемыми ими функциями.

Эта особенность объясняет очарование мужика в лучшие его минуты. Он подходил к людям без национальных, религиозных и каких-либо иных предрассудков. Несть числа свидетельствам его неподдельной доброты по отношению к незнакомым людям. Крестьяне щедро одаривали едущих в сибирскую ссылку, и не из-за какой-то симпатии к их делу, а потому, что они смотрели на них как на “несчастненьких”. Во время Второй мировой войны гитлеровские солдаты, пришедшие в Россию завоевателями и сеявшие там смерть, сталкивались в плену с подобными же проявлениями сострадания. В этой неабстрактной, инстинктивной человеческой порядочности лежала причина того, что радикальные агитаторы, пытавшиеся поднять крестьян на “классовую борьбу”, столкнулись с таким сильным сопротивлением. Даже во время революций 1905 и 1917 годов крестьянские бунты были направлены на конкретные объекты – месть тому или иному помещику, захват лакомого участка земли, порубку леса. Они не были нацелены на “строй” в целом, ибо крестьяне не имели ни малейшего подозрения о его существовании.

Но эта черта крестьянского сознания имела и свою скверную сторону. К числу недоступных крестьянскому пониманию абстракций относилось и право, которое они были склонны смешивать с обычаем или со здравым смыслом. Они не понимали законоправия. Русское обычное право, которым руководствовались сельские общины, считало признание обвиняемого самым убедительным доказательством его вины. В созданных в 1860-х годах волостных судах, предназначенных для разбора гражданских дел и управляемых самими крестьянами, единственным доказательством в большинстве случаев было признание подсудимого. Крестьянину точно так же трудно было понять, что такое “собственность”, которую он путал с пользованием или владением. По его представлениям не живший в своём имении помещик не имел права ни на землю, ни на её плоды. Крестьянин мог легко позаимствовать вещь, в которой, по его мнению, законный владелец не нуждался (например, дрова из господского леса), однако в то же самое время выказывал весьма острое чувство собственности, если речь шла о земле, скотине или орудиях других крестьян, поскольку эти вещи были надобны для заработка на хлеб. Крестьяне смотрели на адвокатуру, созданную судебной реформой 1864 года, просто как на новую породу тех же самых лихоимствующих чиновников: иначе зачем же адвокаты берут деньги за вызволение попавших в судебную переделку? Крестьянин терпеть не мог формальностей и официальных процедур и был не в состоянии разобраться в абстрактных принципах права и государственного управления, вследствие чего он мало подходил для какого-либо политического строя, кроме авторитарного…»

Видите, даже советник Рейгана, несентиментальный американский политолог Ричард Пайпс, фиксируя разрушение русского крестьянского мира, не мог пройти мимо… в его терминах это, наверное, « ещё одна побочная продукция русской деревни» , то, что она воспитывала, веками «воспроизводила» – добрых, сострадательных, мужественных, великодушных людей. И просто потрясает картина гибели этого мира – и не от злодеев, интервентов ( Ау, Наполео-он! Где ты?! – Спросите об этом у русских крестьян – ополченцев, партизан или одетых в солдатские мундиры ), а от какой-то неуловимой абстракции, «закона стоимости». Вот вы приходите на рынок, берёте из двух кусков ткани тот, что лучше и дешевле, и этой 30-копеечной покупкой наносите свой микроудар по огромному и прекрасному миру.