Читать онлайн «Тамерлан». Страница 47

Происхождение верховной власти

Особые отношения государя с Богом, — которые на христианском Западе подразумевают понятие единовластия в силу божественного права, а в Китае понятие божественного происхождения императора, Сына Неба, — предстают как нечто неотделимое от идеи царства. Они имеют место почти у всех народов и, естественно, у монотеистов. Было бы затруднительно сказать, — касаясь отношений Тимура с божеством, — в какую перспективу включал он себя: в мусульманскую или языческую (затруднительно тем более, что, подобно своим османским современникам, он называл себя «тенью Бога на земле», зилль Аллах), если бы письменные источники не дали нам точных разъяснений. [180]

В начале грамот и царских указов (точно так же, как на некоторых монетах) называются, как у монголов, так и у Тимуридов, те горние силы, на которые ссылается государь, и замечательно то, что оба случая накладываются друг на друга с довольно значительной точностью. Начальные формулировки, используемые монголами, — при некотором их разнообразии, — вполне стереотипны; они хорошо известны и изучены. Из них следует, что Чингисхан говорит как от своего имени, так и повинуясь Небу, и что его наследники изъясняются от имени Неба и основателя династии — или, скорее, от имени чего-то, ему принадлежащего, именуемого су. Подобные обороты речи, которым в случае с Тимуридами придавалось значения меньше и которые, кстати говоря, использовались заметно реже, совпадают с формулировками Чингисидов. Тамерлан апеллирует к тем же верховным силам, что и Покоритель Вселенной; его последователи — к тем же самым, что и Чингисовы наследники, с той разницей, что слово су оказывается замененным его тюркским эквивалентом кут. Кроме того, фраза заканчивается одним и тем же коротким словом сёзюм (по-тюркски: наше слово), монгольский же вариант, иногда используемый Тимуридами, звучит так: юге ману. У первых говорится: «Силою Неба и су Императора, Наше слово», — у вторых мы читаем: «С благословения (химмет) Тимура, Наше слово». Слова су и кут принято переводить как «судьба», но они означают божественный дар, получаемый каждым существом в момент рождения, нечто вроде души. Турки XIV века подтверждали, что речь идет о благословении. Совершенно ясно, что слово химмет является приблизительным переводом слов су и кут. Понятие царской судьбы, удачи, «привитое» к понятию божественного могущества, было выражено Великим эмиром в 1361 году, когда он воздавал почести ханам-Джагатаидам, заявив, что «небесный указ (ярлык) и Чингисов закон (тура, эквивалент тюркской ясы) лежат в основе права на царствование». Что до использования древнего тюркского выражения «небесное указание» (тенгри ярлик), примененного еще в VIII столетии, то совершенно ясно, что оно очень легко вписывается в исконно языческую традицию Верхней Азии. [181]

Как ни были парапсихологические способности Тимура спрятаны под исламской маской, они обладали коннотацией явно шаманического характера и проистекали из тех особых сношений, которые Эмир поддерживал с Небом в контексте, напоминавшем ситуацию, создавшуюся в сибирских и монгольских округах до прихода ислама. В обстановке постоянного соперничества между шаманами, специалистами по духовной части, привыкшими к «космическим странствиям» и контактам с духами, с одной стороны, и политическими властями с другой, эти последние могли взять верх над шаманами, всего только продемонстрировав превосходящую религиозно-магическую силу. Впрочем, их победа не обязательно бывала гарантированной. Был период (XI век), когда шаманы правили в большей части монгольских кланов. В другие времена «миряне» были вынуждены, преодолев страх, внушавшийся шаманами, их убивать. Говоря вообще, полезнее было им льстить и наделять различными привилегиями; именно так поступал Чингисхан со своим главным шаманом после того, как покончил с первым.

В Моголистане XIV века шаманов было много. Мы не уверены, что их нельзя было найти в Трансоксиане. Под личиной пользовавшихся всенародным доверием дервишей скрывалось немало шаманов, в большей или меньшей степени приобщенных к мистическим практикам ислама. «Я видел, — рассказывает некий современник, — калантара с голым подбородком, облаченного в кусок войлока и не имевшего ни плаща, ни исподнего белья. Я сказал себе: “Вот человек, в котором все от головы до ног противоречит принципам Корана, и у меня нет уверенности в том, что он сможет прочесть Фатиху”». Их было полно в кишлаках, этих самых людей, наполовину дервишей, наполовину колдунов, иногда доброжелательных (такова была роль шаманов), чаще мстительных и зловредных (что указывает на вероятность существования черных шаманов уже в ту эпоху), извергающих проклятия, справиться с которыми сами же были не властны.

Ситуация была приблизительно такой, какая сложилась в эпоху Чингисхана, когда ему пришлось бороться за свой авторитет среди многочисленного и могущественного шаманского племени. И, как Великий завоеватель, Тамерлан тоже был вынужден осыпать священнослужителей милостями, объявлять себя Божьим избранником, пользующимся горней защитой, человеком, наделенным сверхъестественными способностями, и давать тому доказательства. [182]

Сверхъестественными способностями Тимур обладал. Он поддерживал контакты с потусторонним миром посредством снов и с помощью посещавшего его существа, ангела, по понятию благожелателей, или демона, в представлении недругов, в действительности же некоего шаманического духа или чего-то по меньшей мере имеющего все его характеристики.

Несмотря на то, что Тамерлановы сношения с невидимым миром осуществлялись и существовали в тесной связи с трансоксианским суннитским дервишизмом, — благодаря чему в мусульманской среде он славился посвященным, а также, как таковой, имел право демонстрировать свои предсказательские способности и способность читать чужие мысли, — они явно носили характер шаманических пережитков.

Его спонтанные реакции были реакциями язычника. Когда, например, одержав победу над Тохтамышем, Тимур прямо на поле боя упал на колени, чтобы возблагодарить Небо, он напоминал собою Аттилу или любого иного вождя кочевников первой половины первого тысячелетия нашей эры. Как великий шаман, он мог совершить вознесение на Небо с помощью лестницы, по которой поднимался на сороковую ступеньку; как все языческие монгольские государи, он восходил на холмы, чтобы выразить Создателю признательность за дарованную победу — именно это сделал Тимур в сопровождении принцев и нойонов после битвы 28 мая 1393 года под Ширазом. Каков был ритуал восхождения — факта замечательного с точки зрения религиозного опыта человечества, о котором христиане предоставили столь яркие свидетельства, — можно догадаться по довольно путаному рассказу о том, как в апреле 1391 года Тамерлан поднимался на Сюбюр-Тенгиз, смысла чего автор повести не уловил и объяснил его желанием увидеть следы постоянно скрывавшегося врага. Помимо прочего в повести сообщается, что перед спуском с горы Великий эмир велел сложить из камней башню и написать на ней дату нахождения в том месте его армии; возможно, она еще сохранилась. Сей удивительный памятник, вероятно, представлял собой башню исключительных размеров или нечто памятное и магическое, подобное тем сооружениям, возводить которые имели традицию жившие в Монголии уйгуры. Неизвестно, последовал ли по этому случаю Тамерлан монгольскому обычаю снимать шапку и вешать на шею пояс в знак подчинения божеству (так поступали монголы, когда хотели объявить о признании своей вассальной зависимости), но несомненно то, что ритуал забыт не был, поскольку он оставался в силе и позднее, во времена Бабура. [183]

Одной из наиболее замечательных особенностей древней тюрко-монгольской религии была ее крайняя терпимость, а также интерес, который ее адепты проявляли к иным вероисповеданиям, равно как уважение, оказываемое ими их священникам. Подобное любопытство подтолкнуло многих тюрок к переходу во вселенские религии. Так среди них появились несториане, даосцы, буддисты, манихеи и иудеи. Сельджукиды и монголы довольно ловко умели убеждать в их особенной симпатии к тому или иному учению и в непременном их скором обращении… когда из этого могли извлечь некоторую выгоду. Сделавшись мусульманами, они, казалось, принимали всем сердцем ислам, ратовали за «священную войну», но об обращении других, за редким исключением, заботились мало и, одержав победу, оставляли новых вассалов свободно исповедовать их веру. Не приходится удивляться тому, что такой способ действий избрал и Тимур, который, однако, был более сдержан, чем ему подобные, скорее всего потому, что при всем своем желании следовать ясе он должен был выглядеть прилично в глазах своих мусульманских подданных.