Читать онлайн «Русская история». Страница 21

Пока все это происходило в Москве, Мария Нагая с сыном и со своей родней продолжала жить в Угличе в почетной ссылке. Понятно, как должна была относиться она и все Нагие к боярам, бывшим во власти, и к Годунову, как влиятельнейшему из них. Нагая была жена Ивана Грозного, пользовалась его симпатией и общим почетом, и вдруг ее, царицу, выслали в далекий удел – Углич – и держали под постоянным надзором.

Таким надзирателем от правительства был в Угличе Битяговский. Относиться к Битяговскому Нагие не могли хорошо, видя в нем агента от тех, которые послали их в ссылку. Мы очень мало знаем о настроении Нагих, но если вдуматься в некоторые свидетельства о Димитрии, то можно убедиться, какую сильную ненависть питала эта семья к боярам правящим и близким к Феодору; про Димитрия в Москве ходило, конечно, много слухов. Между прочим, по этим слухам иностранцы (Флетчер, Буссов) сообщают, что Димитрий характером похож на отца: жесток и любит смотреть на мучения животных. Рядом с такой характеристикой Буссов сообщает о том, что Димитрий сделал однажды из снега чучела, назвал их именами знатнейших московских вельмож, затем саблей сшибал им головы, приговаривая, что так он будет поступать со своими врагами – боярами. И русский писатель Авраамий Палицын пишет, что в Москву часто доносили о Димитрии, будто он враждебно и нелепо относится к боярам, приближенным своего брата, и особенно к Борису Годунову. Палицын объясняет такое настроение царевича тем, что он был «смущаем ближними своими». И действительно, если мальчик высказывал такие мысли, то очевидно, что сам он их выдумать не мог, а внушались они окружающими его. Понятно и то, что злоба Нагих должна была обратиться не на Феодора, а на Бориса Годунова, как главного правителя. Ясно также, что и бояре, слыша о настроении Димитрия, который считался наследником престола, могли опасаться, что взрослый Димитрий напомнит им о временах отца своего, и могли желать его смерти, как говорят иностранцы. Таким образом, немногие показания современников с ясностью вскрывают нам взаимные отношения Углича и Москвы. В Угличе ненавидят московских бояр, а в Москве получаются из Углича доносы и опасаются Нагих. Помня эту скрытую вражду и существование толков о Димитрии, мы можем объяснить себе как весьма возможную сплетню тот слух, который ходил задолго до убиения Димитрия, – о яде, данном Димитрию сторонниками Годунова; яд этот будто бы чудом не подействовал.

15 мая 1591 года царевич Димитрий был найден на дворе своих угличских хором с перерезанным горлом. Созванный церковным набатом народ застал над телом сына царицу Марию и ее братьев Нагих. Царица била мамку царевича Василису Волохову и кричала, что убийство – дело рук дьяка Битяговского. Его в то время не было во дворе; услышав набат, он тоже прибежал сюда, но едва успел прийти, как на него кинулись и убили. Тут же убили его сына Данилу и племянника Никиту Качалова. С ними вместе побили каких-то посадских людей и сына Волоховой Осипа. Дня через два была убита еще какая-то юродивая женка, будто бы портившая царевича. 17 мая узнали об этом событии в Москве и прислали в Углич следственную комиссию, состоявшую из следующих лиц: князя В. Шуйского, окольничего Андрея Клешнина, дьяка Вылузгина и крутицкого митрополита Геласия. Их следственное дело выяснило: 1) что царевич сам себя зарезал в припадке падучей болезни в то время, как играл ножом в «тычку» (вроде нынешней свайки) вместе со своими сверстниками, маленькими жильцами; и 2) что Нагие без всякого основания побудили народ к напрасному убийству невинных лиц. По донесению следственной комиссии дело было отдано на суд патриарха и других духовных лиц. Духовный суд обвинил Нагих и углицких мужиков, но окончательный суд передал в руки светской власти.

Царицу Марию сослали в далекий монастырь на Выксу (близ Череповца) и там постригли. Братьев Нагих разослали по разным городам. Виновных в беспорядке угличан казнили и сослали в Пелым, где из угличан составилось целое поселение; Углич, по преданию, совсем запустел. Несмотря на то что правительство отрицало убийство и признало самоубийство в смерти царевича, в обществе распространился слух, будто царевич Димитрий убит приверженцами Бориса (Годунова), по Борисову поручению. Слух этот, сначала записанный некоторыми иностранцами, передается затем в виде неоспоримого уже факта, и в нашей письменности являются особые сказания об убиении Димитрия; составлять их начали во время Василия Шуйского, не ранее того времени, когда была совершена канонизация Димитрия и мощи его были перенесены в 1606 году из Углича в Москву. Есть несколько видов этих сказаний, и все они имеют одни и те же черты: рассказывают об убийстве очень правдоподобно и в то же время содержат в себе исторические неточности и несообразности. Затем каждая редакция этих сказаний отличается от прочих не только способом изложения, но и разными подробностями, часто исключающими друг друга. Наиболее распространенным видом является отдельное сказание, включенное в общий летописный свод. В этом сказании рассказывается, что сперва Борис пытался отравить Димитрия, но, видя, что Бог не позволяет яду подействовать, он стал подыскивать чрез приятеля своего Клешнина таких людей, которые согласились бы убить царевича. Сперва это было предложено Чепчугову и Загряжскому, но они отказались. Согласился только один Битяговский. Самое убийство, по этому сказанию, произошло таким образом: когда сообщница Битяговского, мамка Волохова, вероломно вывела царевича гулять на крыльцо, убийца Волохов подошел к нему и спросил его: «Это у тебя, государь, новое ожерельице?» – «Нет, старое», – отвечал ребенок и, чтобы показать ожерелье, поднял голову. В это время Волохов ударил царевича ножом по горлу, но не захватил ему гортани, ударил неудачно. Кормилица (Жданова), бывшая здесь, бросилась защищать ребенка, но ее Битяговский и Качалов избили, а затем окончательно зарезали ребенка. Составленное лет через пятнадцать или двадцать после смерти Димитрия это сказание и другие рассказы крайне спутанно и сбивчиво передавали слухи об убийстве, какие ходили тогда в московском обществе. На них поэтому так и нужно смотреть, как на записанные понаслышке. Это не показания очевидцев, а слухи, и свидетельствуют они неоспоримо об одном только: что московское общество твердо верило в насильственную смерть царевича.

Такое убеждение общества или известной его части идет вразрез с официальным документом о самоубийстве царевича. Историку невозможно помирить официальные данные в этом деле с единогласным показанием сказаний об убийстве, и он должен стать на сторону или того, или других. Уже давно наши историки (еще Щербатов) стали на сторону сказаний. Карамзин сделал Бориса Годунова очень картинным «злодеем». В наше время в учебниках догматически излагается факт убийства Димитрия. Но в науке есть голоса и за то, что право следственное дело, а не сказание (Арцибашев и Погодин). Тем не менее господствовало и господствует прежнее мнение, что Димитрий убит Борисом (Костомаров, Соловьев), хотя статьи Е.А. Белова сильно подрывают это мнение.

В нашем изложении мы так подробно остановились на вопросе о смерти Димитрия для того, чтобы составить об этом факте определенное мнение, так как от взгляда на это событие зависит взгляд на личность Бориса; здесь же ключ к пониманию Бориса. Если Борис – убийца, то он злодей, каким рисует его Карамзин; если нет, то он один из симпатичнейших московских царей. Посмотрим же, насколько мы имели основание обвинять Бориса в смерти царевича и подозревать достоверность официального следствия. Официальное следствие, конечно, далеко от обвинения Бориса. В этом деле иностранцы, обвиняющие Бориса, должны быть на втором плане, как источник второстепенный, потому что о деле Димитрия они только повторяют русские слухи. Остается один род источников – рассмотренные нами сказания и вообще летописи XVI века. На них-то и опираются враждебные Борису историки. Остановимся на этом летописном материале. Большинство летописных источников, направленных против Бориса, говоря о Борисе, или сознаются, что пишут по слуху, или как человека, хвалят Бориса. Но осуждающие Бориса сказания, во-первых, не умеют согласно передать обстоятельства убийства Димитрия, как мы это видели, и, кроме того, заключают в себе внутренние противоречия. Составлялись они долго спустя после события, когда Димитрий был уже канонизирован и когда царь Василий, отрекшись от своего же следствия по делу Димитрия, всенародно возвел на память Бориса вину в убийстве царевича, и оно стало официально признанным фактом. Во-вторых, все вообще сказания о смуте сводятся к очень небольшому числу самостоятельных редакций, которые позднейшими компиляторами очень много перерабатывались. Одна из этих самостоятельных редакций (так называемое «Иное сказание»), очень влиявшая на разные компиляции, вышла целиком из лагеря врагов Годунова – Шуйских. Если мы не примем во внимание и не будем брать в расчет компиляций, то окажется, что далеко не все самостоятельные авторы сказаний против Бориса; большинство из них очень сочувственно отзывается о нем, а о смерти Димитрия часто просто молчат. Далее, враждебные Борису сказания насколько пристрастны в своих отзывах, что явно на него клевещут, и их клеветы на Бориса далеко не всегда принимаются даже его противниками-учеными, – например, Борису приписываются: поджог Москвы в 1591 году, отравление царя Феодора и дочери его Феодосии.