Читать онлайн «История балтийских славян». Страница 8

Замечательно, что при этой честности и верности, балтийские славяне не любили произносить клятвы; только договоры с другими народами они утверждали (впрочем, всегда напрасно) под присягой, следуя в этих случаях, без сомнения, иностранному обычаю. Вообще же они допускали клятву чрезвычайно редко и неохотно, считая ее для богов не менее оскорбительной, чем самое клятвопреступление. В особенности, кажется, боялись они клясться своими главными божествами, и если клялись, то не богами, а священными источниками, камнями и деревьями.

С верностью данному слову и честностью соединялась крепость супружеского союза и семейного быта. Вот свидетельство древнее (VIII в.) и непреложное знаменитого Бонифация, великого крестителя Германии; слышен в нем голос, преданный немцам, но и этот голос должен был отдать справедливость славянской верности: "Винеды (т. е. славяне), так пишет Бонифаций, народ мерзейший и самый дурной, хранят, однако же, с такою верностью в супружеском союзе взаимную любовь, что жена, по смерти мужа, сама отрекается от жизни, и та считается между ними славною, которая своею рукою убьет себя, чтобы сгореть с мужем на одном костре".

Правда, в позднейшее время этот обычай исчез, по крайней мере, не упоминается, и у славян допускалось даже многоженство, но они всегда признавали только одну жену законной и, по всему видно, более допускали многоженство de jure, нежели пользовались им de facto. Достоверные примеры многоженства у них чрезвычайно редки, и то встречаются только между поморянами: поморский князь Вратислав (в начале XII в.) держал несколько жен, и при этом случае повествователь говорит, что многие другие поморяне делали так же: но почти всегда в доме у балтийского славянина, не только бедного, но и самого знатного и богатого, даже у первых людей на Поморье во время Вратиславова княжения, является одна жена, с высоким значением в семье и в обществе. Она ведет хозяйство, принимает гостей, воспитывает детей, вдовой по смерти мужа управляет всем домом, имением и челядью, вообще супруга балтийского славянина была не раба, а равноправная мужу госпожа в доме. В противоположность многоженству Вратислава можно привести в пример сильного князя бодричей Крука, родом из Раны (в XI в.): у него, первого между славянами ревнителя их старины и языческого быта, могущественного государя всех почти балтийских племен, была одна жена, которую немецкий летописец, как бы из уважения, называет госпожой Славиной.

Совершенно непохожие в этом отношении на большую часть языческих народов, балтийские славяне считали целомудрие угодным богам, и кто его нарушал в месте, посвященном божеству, тот, они твердо верили, подвергался мгновенной и ужаснейшей каре.

Отношения родителей к детям были суровы, даже жестоки; родители у балтийских славян полновластно располагали жизнью своих детей и могли, если не захотят воспитывать, убить младенца, особенно дочь, что и случалось весьма часто. Обязанности детей к родителям заканчивались только с жизнью; балтийский славянин считал первым и главным долгом человека заботиться о своих родителях, кормить и покоить их на старости. Семейный союз был для него важнейшим; тот и пользовался наибольшим уважением, кто имел наибольшую семью и родню.

С рабами было обращение жестокое; природных рабов у балтийских славян не было, как вообще у всех древних славян, но рабами становились военнопленные, и таких было множество. При всяком удачном походе, при всяком ловко исполненном набеге, балтийские славяне приводили к себе в рабство большее или меньшее число захваченных в плен неприятелей: они их делили между ратниками или продавали на рынке. Кроме того, были еще по всему славянскому Поморью, у вагров, у бодричей, у лютичей, у ран и поморян, удальцы-разбойники, для которых увод невольников составлял настоящий промысел. От них страдала Нордалбингия, но еще более Дания, куда был всем, даже отдаленнейшим поморянам, открытый доступ с моря. Оттого-то и было у балтийских славян всего более рабов из датчан: часто удавалось христианам, при взятии какого-нибудь славянского города, освобождать целые толпы их. Покоренные в конце XII в., вагры и бодричи уже не могли грабить Данию; но однажды случилось их повелителю, саксонскому герцогу Генриху Льву, рассориться с датским королем, и он дал им волю: в словах летописца слышится, с какой свирепой жадностью эти славяне бросились на прежнюю свою жертву.

"Кликнули князей Славянских, и те сказали: "мы здесь, готовы", и с радостью послушались. Пустил он их (т. е. Генрих), и пали плотины, сдерживавшие море, и прорвалась волна, подымаясь и разливаясь и нанося гибель многим датским островам и прибрежным землям. Исправлены были вновь корабли разбойников, и они заняли у датчан богатые острова; пресытились Славяне, после долгого лишения, богатствами Датчан, упитались ими, говорю, утучнились, разжирели. Я слышал по рассказам, что в Мекленбурге, в день торга, считалось до 700 душ пленных Датчан, выставленных на продажу, только бы нашлись покупатели".

Но не одних чужеземных пленников обращали славяне в рабство; в беспрестанных междоусобных войнах своих лютичи уводили в неволю бодричей, поморяне — лютичей, и т. д.; забирали целые семьи и располагали ими, как добычей, разлучая немилосердно жену от мужа, дитя от родителей, не внимая никаким жалобам и воплям. Вообще, тут бывали случаи ужасной жестокости; когда бодричи, которых немцы систематически истребляли и выживали из их земли, доведенные до отчаянья всем этим гонением и посетившим страну их голодом, бежали толпами к поморянам и датчанам, но и свои братья, поморяне, без пощады стали их продавать полякам, лужицким сербам и чехам, как невольников.

Одинаковая с военнопленными была участь неоплатных должников: они становились рабами заимодавца. Иногда у богатого человека было множество таких рабов. Замечательно, что, судя по рассказу жизнеописателя св. Оттона (см. Приложение) существовало в этом отношении нечто вроде международного права между Поморьем и Данией: у одного знатного поморянина, Моислава, было в рабстве несколько датчан, должников его, и в том числе знатный юноша, сын датского вельможи, которого отец, будучи должен Моиславу 500 фунтов (серебра), дал в заложники; его держали в погребе, в колодках и цепях, чтобы принудить отца к уплате.

Уже из этого видно, что обращение с невольницами было не мягкое. Одних употребляли в работу; других держали для выкупа, и этих страшно мучили. "Священники Христовы в (вагрском городе) Любице (в нач. XII в.) были, говорит Гельмольд, в ужасном бедствии: кроме нищеты и ежедневной опасности смерти, им приходилось еще смотреть на цепи и разного рода муки, которые были уделом Христиан, приводимых в плен разбойниками". Вот что рассказывает в другом месте тот же писатель, как очевидец: "Мы (с епископом) остановились в гостях у Тешимира (знатного славянина-вагра), который принял нас с большою пышностью. Но не показались нам сладкими и приятными Славянские пиры, потому что мы видели кандалы и разнообразные мучения, которым подвергались привозимые из Дании Христиане. Мы нашли там священников Господних, изнеможденных долгим заключением, и епископ ничем не мог им помочь, ни силою, ни просьбами".

У передовых племен балтийских славян, особенно в последний век их существования, когда они со всех сторон только и видели беду и погибель, жестокость с неприятелями, которые попадались им в руки, доходила до исступления: неистово вымещали они на христианах гнет, который сами так долго от них терпели, насильственное обращение в христианство, истребление, и мы поймем возможность и правдивость следующей картины, нарисованной тем же Гельмольдом: "Народу Славянскому врождена была ненасытная свирепость… Какими многоразличными родами смерти Славяне губили Христиан, рассказать трудно: одним они вытягивали кишки, наматывая их на кол, других распинали на кресте, ругаясь над знамением нашего искупления… а кого они сажают под стражу ради денежного выкупа, тех мучат столькими пытками и сковывают столькими цепями, что незнающему и не поверить".

Все это показывает балтийских славян народом, воспитанным в воинственной жизни, суровым с чужими, строгим у себя, в своей семье. Но у них сохранились и черты мягкого нрава, остатки быта кроткого и мирного. Только иностранные писатели меньше говорят об этой стороне их характера, потому что она не так бросалась им в глаза, как их военная доблесть и жестокость их к несчастным невольникам. Можно, однако, по немногим их указаниям угадать, что и в груди балтийского славянина, упорного воителя, билось сердце доброе, и что все же в основании его нрава, хоть и ожесточенного, оставалась славянская общительность, славянское добродушие. Доброта души ставила его, конечно, выше, в нравственном отношении, средневекового немца или датчанина; разумеется, мы говорим о природном характере балтийских славян и их соперников, независимо от влияния религии, и не сравниваем, например, язычника, князя поморского, который считал позволительным иметь кроме жены 24 наложницы, с германцем, которому христианская заповедь повелевала хранить верность своей законной супруге: но вне этих влияний мы найдем, в тогдашних немцах и датчанах, менее общительности и добродушия и, бесспорно, столько же, если не больше, свирепости и бесчеловечности, как в балтийских славянах. В особенности их поведение со славянами превосходило в жестокости все то, чем славяне старались им отплатить. Что значит захват немецких и датских невольников славянами, что значат все их грабежи, правда, ужасные, против многовекового порабощения целых племен, так что для немцев и датчан "славянин" стало синонимом раба, и несчастная участь славян, подпадавших их власти, у самих немцев сделалась поговоркой ("все, что прежде принадлежало нашей Мерзебургской церкви, говорит Титмар, было тогда распродано, подобно Славянской семье, которая, подвергшись обвинению, распродается и рассеивается"[16])? Что значит ненависть славян к своим германским соседям, против многовековой кровавой обиды, которую они от этих соседей терпели, ибо саксы называли, по словам немецкого историка, славян собаками, и не признавали их, даже когда они исповедовали христианскую веру, равноправными с собой людьми? Что значат те страшные мучения, которым славяне подвергали некоторых пленных (особенно немецких священников, которые их насильно обращали), против систематического истребления всего народа славянского на Балтийском поморье? А с другой стороны, в балтийских славянах выказываются черты такого высокого добродушия и человеколюбия, каких напрасно стали бы искать в средневековых немцах и датчанах; и черты эти тем драгоценнее и достовернее, что их сохранило свидетельство враждебных писателей.