Читать онлайн «История балтийских славян». Страница 47

Нельзя не заметить, что у поморян, при тех же богах и обрядах, языческая вера не имела такого ожесточения, как у западных ветвей. В противоположность бодричам, лютичам и стодорянам, которые столько раз предпринимали ужаснейшие гонения на христиан и мучили их неслыханными казнями, особенно священников, в противоположность ранам, которые ежегодно обагряли христианской кровью святилище своего бога, поморяне являли, относительно христиан, даже когда христиане оскорбляли их верования, удивительную кротость и терпимость.

Вспомним уже приведенный случай с тем католическим епископом, который, не зная ни слова по-славянски, пришел к поморянам в Волын, чтобы обратить народ в христианство, и прямо принялся рубить знаменитый столб, величайшую святыню языческого города: сами жрецы вытащили его из толпы, которая на него бросилась, и выпроводили с миром из земли своей. Это неслыханный в язычниках пример добродушия: как высоко ставит оно воинственных поморян над их соседями пруссами, изображаемыми, однако, в летописях народом самым тихим и мирным, над пруссами, которые великого проповедника Войтеха, не причинившего им ни малейшего оскорбления и уже покидавшего их землю, предали мученической смерти за то, что он, в неведении, прилег отдохнуть на Ромовском поле, посвященном богам!

Надобно повторить не раз уже представившееся нам заключение: что балтийские славяне, когда только не были ожесточены внешними обстоятельствами, верно хранили коренное свойство славянского племени, добродушную кротость. Припомним еще то, что в этом же городе Волыне свободно проживали греки, т. е. христиане православного исповедания, и только саксы, т. е. католики (угнетавшие балтийских славян) должны были скрывать свою веру.

Недостаток известий не позволяет судить об общественном значении племенных святилищ на Ране (в Коренице), в Волыне, у стодорян (в Гавельберге и Сгорельце), у разных бодрицких ветвей и т. д. Но при свидетельстве Титмара, что "сколько у Балтийских славян областей, столько и храмов", при рассказе Гельмольда о Перуновой роще как о святыне и с тем вместе судилище и общественном средоточии Старогардской земли; наконец, при показаниях Сефрида о священном значении общественных щетинских изб, о жрецах, к ним приставленных, при любопытном его известии, что жители Хотькова или Гостькова соглашались принять христианскую веру при условии, чтобы им оставили их прекрасный, вновь выстроенный языческий храм "для украшения города", т. е., очевидно, как здание общественное, а уже не богослужебное (иначе это требование было бы слишком бессмысленно), при всем этом не может быть сомнения, что племенные боги имели в языческой религии балтийских славян такую же связь с гражданским обществом, такую же вещественно понятую над ним власть, как их всенародное божество Святовит.

Вот к чему, стало быть, привели балтийских славян исторические обстоятельства, преждевременная деятельность и скороспелое развитие, вызванные в них ранними и постоянными столкновениями с чужими народами: общественная связь народной и государственной жизни была отстранена от них неодолимыми преградами, а ее место заняла религия; религия, обращенная в общественное учреждение, в общественную власть, составила на Балтийском поморье внутреннюю связь отдельных племен и общее единство славянского народа.

Слияние религии с земным обществом, низведение ее на степень гражданского учреждения, есть одно из величайших зол, какие только могут постигнуть народ: оно не может не убить живой мысли о божестве, живой деятельности духа. Такова была участь балтийских славян, несмотря на то, что у них общественное значение религии произошло не от холодных мер законодательства (как напр. в древнем Риме), а от особенного, искаженного, но тем не менее живого развития религиозной жизни в грубой среде языческих понятий. В своей связи с установленным общественным порядком, религия балтийских славян была постоянной помехой всякому в нем нововведению и составляла, может быть, одно из сильнейших препятствий к водворению государственного строя: об этот неизменный союз языческих верований со старым племенным бытом разбились все попытки единства, и жертвой его пал сам Годескалк Прибыславович, величайший из людей славянского Поморья.

Но гибельнее всего были отношения, в которые развитие язычества и все вообще обстоятельства поставили балтийских славян к христианству. Определяя характер славянского язычества, мы уже могли заметить, до какой степени все славянские народы были доступны евангельскому слову, и как одни только балтийские племена составляли в этом печальное исключение. Пагубное слияние религии с общественным устройством было виной того, что к балтийским славянам христианская вера приходила с враждой не только к идолам и языческим суевериям, но и ко всему установленному их гражданскому порядку. Так смотрел на дело и сам народ, и замечательно в этом отношении указание жития св. Оттона. Напомним себе, что на Поморье был в каждом городе княжий двор, неприкосновенный приют для всякого, кто, скрывшись в нем, прибегал к княжескому суду, и эту неприкосновенность хранил древний священный закон; но в отношении к проповедникам христианства закон был недействителен: когда Оттон Бамбергский с товарищами укрылись на княжьем дворе в Волыне от насилия народа, то народ и в княжьем дворе преследовал их, стал забрасывать камнями, ворвался на сам двор и под угрозой смерти заставил выйти оттуда; и вот что при этом говорили волынцы: "напрасно надеялись вы найти убежище на княжьем дворе, когда именно, повелением богов, изъяты из этого права такие люди, как вы, ниспровергающие нашу страну и наши древние законы". Эти слова многозначительны: народ волынский верит, что боги его изъяли христианских проповедников из общего права не только как нарушителей своей святыни, но главным образом как противников общественного строя земли, — так крепко срослась здесь жизнь религиозная с жизнью общественной! Недаром, стало быть, щетинцы, принимая христианство, вместе с капищем своего языческого бога разрушили дома своих общественных совещаний и неудивительно, что на славянском Поморье введение христианской веры тотчас так глубоко изменяло все общественные отношения, весь гражданский строй.

Таким образом, у балтийских славян, против духовного завоевания христианства стояли, вместе со старой языческой религией, и все общественные условия, весь быт народа, словом, вся совокупность жизненных его начал; а здесь уже и сама по себе, независимо от союза с гражданским обществом, языческая религия находила, мы знаем, силу огромную в определенности своих образов и понятий, в своем систематическом развитии. Хранителями ее поставлены были жрецы, и народ облек их властью, осыпал богатствами; понятно, с каким упорством и с какой силой страстей отстаивали они свои кумиры. В прочих славянских землях, где жрецов в собственном смысле не было, христианство водворялось почти беспрепятственно, и только потом кое-где, в случае какого-нибудь общественного бедствия, появлялись частные возмущения, произведенные в народе приверженцами старины, "волхвами" и "кудесниками"; у балтийских славян каждый шаг христианства с систематическим, ожесточенным сопротивлением оспаривался жрецами. Много раз жития св. Оттона свидетельствуют, что в том или другом месте христианство было бы принято или утвердилось бы, если бы не препятствовали жрецы, что, например, в Волыне народ отказался от крещения, "развращенный советами своих жрецов", что когда христианство было признано в разных городах Поморья, то жрецы, "оплакивая уменьшающиеся с каждым днем выгоды и наслаждения, какие имели они от прежнего великолепного богослужения", стали всячески стараться возвратить народ к язычеству, и в этом действительно преуспели, что они "прибегали к разным ухищрениям, выдумывали видения, сны, чудеса, стращали народ разными ужасами", и т. д.; на жрецов своих поморяне в разговорах с епископом Оттоном возлагали всю вину народного сопротивления христианским проповедникам, называли жрецов "виновниками всего зла"; оправдание легкое и удобное! Во всяком случае, оно свидетельствует, что влияние жрецов было значительное, хотя и ясно для нас, что это сопротивление, это зло имело много других, даже более важных, причин.

К числу их нельзя не отнести еще и того, что Балтийская страна была последним убежищем славянского язычества. В течение трех столетий продвигалось христианство между славянами, шествуя с юга на север и мало-помалу охватывая все племя; после крещения Польши и Руси (966, 988) из всех славян оставались в язычестве одни балтийские ветви. Можно бы сказать, что язычество отступало на Поморье, тут сосредоточивалось и готовило оборону. С упрямой гордостью балтийские славяне должны были сознавать, что они последние защитники веры отцов своих против завоевательного исповеданья иностранцев, немцев (так они называли христиан); немцы же их особенно попрекали тем, что "когда весь мир, все народы обратились к свету, они одни упорствуют во тьме", и такие упреки, вместо того, чтобы убеждать, конечно только раздражали народ и укрепляли его в сопротивлении.