Читать онлайн «Военный коммунизм в России: власть и массы». Страница 65

Помимо использования запасов царского режима и слабой работы остатков промышленности государственные доходы, за счет которых большевики вели гражданскую войну, складывались из двух источников — эмиссии и продразверстки, т. е. за счет спекулятивного рынка и реквизиционной крестьянской политики. По мере усиления государственного аппарата главное значение как источника государственных доходов к последнему году войны приобрела продовольственная разверстка.

По сравнению с дооктябрьским периодом к началу 1920 года количество денег возросло примерно в 150 раз, твердые цены повысились в 60–100 раз, а спекулятивные цены взлетели в 1000–10.000 раз, в зависимости от региона и вида продуктов. Уже в мае 1918 года 1 рубль по своей покупательной способности был равен 1 копейке 1914 года. Вольные цены на хлеб поднялись еще выше, с 1914 по март 1919 года он вздорожал в 600–900 раз (вместо 3 коп. за фунт — 18–27 рублей). Четко определился недельный ритм скачкообразного повышения цен. Если в Петрограде в начале июня 1918 года стоимость нормального продовольственного пайка принять за 100 %, то на второй неделе она уже равнялась 116 %, на третьей — 125 %, на четвертой — 135 %, на первой неделе июля — 135 %, на второй 160 %, на третьей — 174 %, на четвертой — 163 %[542].

Прокрутившийся за время революции и гражданской войны калейдоскоп режимов и правительств оставил после себя многочисленные брызги в виде денежных знаков самого разного образца: николаевские, керенки, советские, украинские, марки, кроны, «колокольчики», билеты региональных правительств. В 1920 году этот причудливый коктейль в совокупности образовывал весь объем денежной массы, обеспечивавший жизнедеятельность вольного рынка на территории Советской России. Каждый денежный знак в определенных местах имел свою определенную стоимость по сравнению с другими валютами.

Причудливость взаимоотношений различных дензнаков на рынке не уступала узорам их графики. Например, в Киеве в 1919 году за керенку достоинством в 20 рублей можно было купить все, а те же керенки достоинством в 40 рублей не стоило и трудиться предлагать — их не брали. Разумеется, в иерархии стоимости различных дензнаков советские деньги, по причине их количественного преобладания, как правило, занимали низшие ступени, но Наркомфин мог быть доволен, ибо сов-знаки стали тем эквивалентом, которым измерялось достоинство остальных валют. Значительное влияние на колебания их курса оказывала военно-политическая ситуация в стране, а подчас и самые нелепые слухи.

Существенная разница в стоимости валют являлась источником устойчивого процветания нелегального валютного рынка. К примеру, в начале 1920 года в Харькове 500-рублевая романовская купюра стоила 6500 советских рублей, 100-рублевая «катенька» — 1000 рублей, думские деньги — 3500 и 4500 советских, керенки — с надбавкой в 100 %,10 золотых рублей — 12 тысяч совзнаков, германская марка — до 60 рублей, австрийская крона — 15 рублей.

Игра на постоянно прыгающих курсах валют доставляла дельцам немалые прибыли. Весной 1920 года в Одессе, несмотря на жестокие преследования, облавы и аресты, расстрелы валютных дельцов, валютная биржа продолжала жить очень интенсивной жизнью и являлась, по сути, единственным видом уцелевшей торговли, так как спекуляция товарами совершенно замерла ввиду отсутствия таковых и крайних опасностей, связанных с их хранением.

В рыночной, спекулятивной стихии рядовые обыватели вынуждены были вариться весь период гражданской войны. Другим характерным признаком времени явилось то, что наряду с борьбой коммунистической власти против рынка и спекуляции происходил совершенно некоммунистический процесс становления системы привилегированного государственного снабжения. Возникновение т. н. спецраспределения стало подтверждением той истины, что серая, будничная реальность неизменно приводит в соответствие с собой любую, самую возвышенную идею.

Первоначально, так сказать, в романтический период революции, партийные и советские функционеры, их элита делили в области потребления значительную долю невзгод, испытываемых большинством обитателей столиц. Американский исследователь М. Мэтьюз неправ, когда берется утверждать, что система привилегий, присущая образу жизни советской элиты, возникла уже в первые месяцы и даже недели после революции[543]. Под этой скороспелой системой привилегий он подразумевает сверхвысокие оклады и заработки т. н. «спецов», на которые вынуждена была пойти большевистская власть, оказавшись в условиях бойкота со стороны технической интеллигенции. Но это мероприятие не имело отношения к становлению собственно советской системы социальных привилегий. Напротив, скорее это была «антисоветская» система, временная уступка классово чуждым буржуазным специалистам. Новая, советская иерархия начинала свою государственную карьеру с очень скромного оклада и пайка. В смольнинский период большевистского правительства Петросовет не раз прекращал выдачу продуктов сотрудникам ВЦИК и СНК за полным отсутствием таковых. И после переезда в относительно сытую Москву с ее обширной спекулятивной торговлей советские наркомы пытались выдерживать коммунистическую марку равенства в личном следовании принципам партийной идеологии и политики. В Москве продолжали жить по-петроградски скудно.

Старый большевик И. Врачев, встречавшийся со многими из большевистского руководства, вспоминал, что он был свидетелем того, как в роскошный номер Свердлова в гостинице «Метрополь» официант принес чай. Нес он его весьма торжественно, на большом серебряном подносе, где стоял изысканный кофейник, покрытый, как полагается, белоснежной салфеткой. После подобной церемонии все присутствующие расхохотались, когда увидели, что в кофейнике плещется какая-то коричневая бурда, а на тонких фарфоровых тарелках несколько крохотных ломтиков черного хлеба из муки пополам с овсом[544].

Партийно-советское руководство и его аппарат жили таким образом весь 1918 год, срываясь временами в преследуемое ими же самими незаконное «мешочничество». Управление делами СНК завело штат собственных агентов-коммерсантов, которые занимались в провинции закупками продовольствия для правительства и связанных с ним учреждений, используя известные льготы и послабления, недоступные для других. Сама всемогущая ВЧК нижайше обращалась в июле 1918 года в Моспродком за разрешением снарядить в хлебный Аткарский уезд Саратовской губернии маленький отряд с мануфактурой (2880 аршин) и обувью (145 пар) для обмена на продукты, а также закупки в селах Тамбовской и Воронежской губерний до 500 пудов мяса. Управа Моспродкома, стоя на страже монополии, немедленно переправила эти ходатайства в СНК Ленину с просьбой «разъяснить ВЧК недопустимость подобных обращений»[545]. «Недопустимость обращений» на Лубянке была учтена, и впоследствии она действовала уже без официальных ходатайств по своему усмотрению.

Что происходило внутри стен Кремля, можно представить по воспоминаниям Н. И. Данилова, бывшего кремлевского курсанта. Прибыв в феврале 1919 года в Москву из еще изобильного Поволжья, где на рынках можно было дешево купить все, группа откомандированных саратовских курсантов была неприятно поражена обшарпанным видом кремлевских зданий, стертыми ступенями внутренних лестниц. Окончательно саратовцы были удручены скудным обедом, предложенным им. Суп состоял из воды, заболтанной ржавыми отрубями с запахом селедки, на второе была опять же селедка с гарниром из пшенной каши и жидкий чай с одним куском сахара. Черный хлеб — наполовину с мякиной. «Кремль — сердце республики. Люди здесь должны были жить лучше, но увы! В действительности оказалось не так». Качество обедов в кремлевской столовой для ответственных работников было тоже плохое[546]. Тем не менее совнаркомовская столовка являлась самым притягательным местом в Кремле. По крайней мере там было тепло и всегда можно было перехватить кусок и выпить горячего чаю. Наркомы и прочие работники встречались там, обсуждали проблемы, вершили дела, творили высокую политику.

Однако, по мере укрепления коммунистической власти, укреплялось и материальное, в том числе продовольственное положение советско-партийной элиты. Активно действовали агенты кооператива «Коммунист» во главе с управделами СНК В. Д. Бонч-Бруевичем. Кооператив этот был создан в 1918 году корпорацией старых спекулянтов «Монбикав» (Монисов, Биксон, Австрейх) специально для снабжения жителей Кремля. В течение нескольких месяцев кооператив «Коммунист» приобрел столь скандальную известность делами, не имеющими отношения к снабжению кремлевцев (служа прикрытием для широкомасштабных махинаций Монбикава), что 5 марта 1919 года специальным постановлением ЦК РКП (б) его ликвидировали. Но несмотря на это Наркомпрод еще и в мае того же года жаловался в СНК, что предприимчивые агенты несуществующего кооператива продолжают производить закупки и отправки всевозможных товаров в свой адрес[547].