Читать онлайн «Военный коммунизм в России: власть и массы». Страница 37

На Тамбовщине антоновцы успешно громили войска внутренней охраны. В других местах, наоборот, советские войска жестоко подавляли плохо вооруженные бунты. Комиссар вооруженных сил Евстратовско-Богучарского района Воронежской губернии Воднев 6 декабря докладывал командующему 2-й особой армии о скорой ликвидации восстания в южной части губернии. Он особо обращал внимание, что это восстание по своим формам не имеет «ничего общего» с восстаниями 1918–1919 годов. Тогда бунтовало мужское население, начинавшее с разгрома Советов и избиения совработников. Здесь же «участие в мятеже принимает все население, начиная от стариков и заканчивая женщинами и детьми. Советы не разгоняются, а привлекаются на сторону восставших» и даже восстанавливаются в случаях, когда совработники бежали. Портреты вождей Ленина и Троцкого вместе с красными флагами везде сохраняются. Самый популярный лозунг: «Против грабежей и голода». Отмечались случаи участия в мятеже не только отдельных коммунистов, но и целых партийных организаций. В докладе комиссара Воднева приведены факты о том, что восстание идет из самой глубины деревни, чуждое всякому влиянию кулачества, духовенства и офицерства. Более того, отмечалось много случаев, когда священники укрывали от повстанцев красноармейцев и даже комиссаров в своих домах. Явно поражало то, что, «в противовес бунтам в центральных губерниях в прошлом, здесь бросается в глаза та тупая решимость повстанцев, с которой они принимают смерть в боях с войсками. Каждый из них предпочитает смерть плену (уничтожение более трехсот человек в Криничной), были также случаи, когда тяжелораненые брались за оружие для того, чтобы вынудить красноармейцев добить их»[286]. Истинную причину мятежа так и не удалось установить, поскольку за время боев не удалось взять почти ни одного пленного из лагеря восставших. Однако комиссар пишет, что с уверенностью можно предположить, что причины эти кроются прежде всего в продовольственной политике и методах ее проведения местными властями[287].

Можно проследить, как в течение гражданской войны большевики последовательно истребляли свою социальную базу в деревне. Если в 1918 году происходили восстания действительно зажиточного крестьянства, «кулацкие» мятежи, то в начале 1919 года к ним активно подключаются и середняцкие слои. В 1920 году с поправкой на то, что деревня в Европейской России уже почти поголовно обнищала, можно сказать, что в повстанческое движение широко вливается бедняцкое население. А к концу года, как очевидно из приведенного документа, против власти начинают действовать и деревенские коммунисты. Произошел полный распад большевизма на селе: на одной стороне все крестьянство, включая коммунистов, с другой стороны — государственный аппарат насилия в виде карательных отрядов, агентов Наркомпрода, ЧК и тому подобное. Государственная власть в деревне к началу 1921 года приобрела карательный, экспедиционный характер.

Степень обнищания и безысходности не всегда прямо пропорциональны силе социального взрыва. Окончательный удар политике военного коммунизма суждено было нанести не отчаявшемуся и готовому с голыми руками идти на пулеметы крестьянству России, а еще сравнительно зажиточному и сытому сибирскому мужику. Частичные выступления против большевиков в Сибири начались летом 1920 года, после введения там продразверстки, но они либо сами улеглись, либо были строго подавлены при участии самих же крестьян. Наиболее злостные мятежники были загнаны далеко в тайгу. Обманутое временным затишьем сибирское руководство всю осень наращивало нажим и увеличивало выкачку хлеба. 4 декабря постановлением Сибирского ревкома по всей Сибири, за исключением прифронтовой полосы, было снято военное положение. Но к концу января ситуация стала радикально противоположной. 1 февраля 1921 года предсибревкома Смирнов телеграфировал в Москву, что «крестьяне-коммунисты Алтая ненадежны, а местами открыто выступают против разверстки». Во главе начавшегося восстания стоял крестьянский союз, и Смирнов полагал, что «крестьяне-коммунисты могут с ним соединиться»[288]. Он не ошибся, сибирские крестьяне — коммунисты и некоммунисты, бывшие партизаны, сохранившие оружие, объединились в могучее повстанческое движение, превосходившее по численности все советские войска в Сибири, и надежно перекрыли источники сибирского хлеба. О напряженности борьбы за Уралом говорит тот факт, что в боях с повстанцами или просто в результате партизанского террора погибло около 30.000 партийных и советских работников Сибири[289].

Как писал А. Слепков, вспоминая ситуацию конца 1920 — начала 1921 года:

«Деревня глядела на город уже не столько двуликим Янусом, одно лицо которого выражало расположение пролетарскому городу, а другое — кулацкую ненависть. У деревни появилось общее выражение, которое отнюдь не было выражением готовности идти за пролетарским городом при всяких условиях»[290].

Слепков, как верный бухаринец, комкал и путал фразы, когда речь заходила о «диктатуре пролетариата». Выражение лица деревни к тому времени было выражением чистой вражды. Физическим воплощением этого общего враждебного отношения деревни к диктатуре большевиков стал Кронштадтский мятеж, чья идеология носила ярко Выраженный крестьянский отпечаток и где общим фронтом выступили беспартийные матросы и солдаты вместе практически со всей коммунистической партийной организацией крепости. В мятеже проявились те болезненные процессы в Красной армии, которые начались в ней давно, с мобилизацией в ее ряды больших масс крестьянства. Красная армия страдала противоречиями, будучи на 95 % из крестьян, она в то же время была призвана защищать режим, проводящий антикрестьянскую политику. Это подрывало ее боеспособность и выплескивалось в неоднократные мятежи и волнения красноармейских частей в Гомеле, Красной Горке, Верном, Нижнем Новгороде и других местах. К началу 1921 года настроения в армии слились в единое целое с настроениями крестьянского населения России. На какое-то время армия была потеряна для большевиков, и в этот период колоссальное значение в сохранении большевистской власти приобрели краснокомандирские курсы и давно державшиеся наготове коммунистические отряды особого назначения. Именно благодаря им да невскрывшемуся льду Финского залива так скоро пал Кронштадт.

«Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Ему соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата», — так указывал Маркс приходящему поколению революционеров в своей «Критике Готской программы». Термином «диктатура пролетариата» был некогда определен выдающийся период русской истории, открытый Октябрьской революцией. Это был чрезвычайно сложный период, где сконцентрировались все испытания и тяготы, которые только могут выпасть на долю нового поколения. Была война, была интервенция, экономическая разруха, голод, болезни, восстания и террор. В стране одна часть ее граждан подверглась беспощадному подавлению и истреблению со стороны другой ее части. Словом, была диктатура со всеми ее атрибутами и это несомненно. Однако русский пролетариат доныне хранит загадку своего участия в революции. Кем он оказался в ней, гегемоном, диктатором или просто человеческим материалом в замесе нового общества? Факты противоречивы. Благодаря советской историографии хорошо известны примеры участия рабочего класса России в революции, его роль в строительстве и защите Советского государства. Известна, но гораздо менее изучена другая сторона его активного участия в событиях октябрьского переворота и гражданской войны, от которой походя отмахивались, легко списывали на мелкобуржуазное влияние, сохранение пережитков прошлого и т. п. Давно существует необходимость уравнять в правах на внимание историков обе эти стороны жизнедеятельности рабочего класса в первые годы Советской власти. Хотя бы для того, чтобы убедиться, верны ли применительно к тому времени все слова в словосочетании «диктатура пролетариата».

Уже сам ход октябрьских событий дает неоднозначные примеры. Была рабочая Красная гвардия, которая ходила занимать почту, телеграф и вокзалы, но был и Викжель, исполнительный комитет Всероссийского профсоюза железнодорожников, который в первые дни после переворота отказал в доверии большевикам, требуя создания «однородного социалистического правительства». И в дальнейшем, несмотря на все усилия большевиков, железнодорожники оставались беспокойным, неудобным для новой власти отрядом рабочего класса, нередко оказываясь в первых рядах контрреволюции, забастовок и саботажа. И в этом плане они представляли собой полную противоположность революционной роли железнодорожников в годы первой российской революции.