Читать онлайн «Ленин». Страница 27

Известно, что Маркс, исследуя экономические недра капитализма, особый акцент сделал на том, что пришествие пролетарской революции зависит всецело от созревания соответствующих материальных условий жизни людей и, прежде всего - наемных рабочих. Для него революция - социальный плод, который должен созреть. Ленин, на словах соглашаясь с Марксовыми выводами эволюционного созревания революционной ситуации, перенес свой акцент на возможность радикального формирования этого процесса путем активизации масс, создания ими своих организаций и партий. В единстве объективного и субъективного русский революционер фактически отдавал приоритет второму компоненту, полагая, что только сознательная деятельность людей может обеспечить успех революции. Ленин в принципе считал невозможным эволюционное, реформистское достижение пролетариатом улучшения условий своего существования, реализации социалистических целей. Для него главным было не обеспечение простора действия экономических законов развития, а регулирующее начало некой управляющей силы. Современное общество созрело для перехода к социализму, писал Ленин в январе 1917 года, созрело для управления „из одного центра"19.

Для Ленина „реформы - суть побочный результат революционной классовой борьбы"20. Во множестве своих работ русский революционер обосновывает, доказывает решающую роль сознательной деятельности масс, классов, партий, вождей. Признание первичности объективных условий теоретику революции необходимо лишь для обоснования диалектической „законности" волевого разрешения основных проблем.

Ленин, думаю, понимал, что Плеханов и меньшевики были правы, утверждая, что социалистическая революция в России „не созрела". Но вождь чувствовал, что он может использовать редкий шанс для захвата власти своей партией. Иначе, в лучшем случае, в Учредительном собрании она займет оппозиционное левое экстремистское крыло с весьма незначительным влиянием. И Ленин „перешагивает" через классические марксистские схемы „объективных условий", а заодно и через множество моделей доморощенных и европейских социал-демократов, уповавших на парламентаризм. Ленин был умнее и коварнее большинства этих людей. Он понимал, что война стала главной причиной Февральской революции и она же, война, должна похоронить ее плоды. А он, Ленин, обязан вновь использовать войну, перенеся ее из грязи траншей русско-германского фронта на бескрайнюю равнину отечества. Его воспаленный мозг, огромная воля, высшая уверенность в апрельской программе, которая казалась „бредом" Плеханову, „авантюрой" - меньшевикам, сыграли решающую роль в октябрьские дни. Хотим или не хотим, но интеллект этого человека, по-своему трансформировавший марксистские догмы пролетарской революции, оказал наибольшее влияние на весь ход событий XX века. По сути, Ленин изменил мировое соотношение политических сил, перекроил карту планеты, вызвал к жизни мощное социальное движение на континентах, долго держал в напряжении и страхе умы многих государственных деятелей: свершится или нет готовящаяся мировая революция? Весь мир немало сделал для того, чтобы не допустить рокового хода событий, подобного российским.

Ленин, как и все русские вожди, был загипнотизирован примером Французской революции, где на первом плане была воля вождей и лишь их „ошибки" не позволили увенчать окончательной победой вулканическое извержение энергии народа.

В речах и статьях российских вождей слова „жирондисты", „якобинцы", „комиссары", „революционный Конвент", „термидор", „Вандея" и множество других отражали не просто преклонение перед опытом французских революционеров, но и желание походить на них, пытавшихся силой своего духа „переделать" историю. При этом, не останавливаясь перед любым террором. Не случайно в одной из своих телеграмм Троцкому в Свияжск (30 августа 1918 года, в день покушения на него эсерки Ф.Каплан) Ленин продиктовал наказ о необходимости принятия самых жестоких мер к высшему командному составу своих войск, проявляющих безволие и слабость. „Не объявить ли ему, что мы отныне применим образец Французской революции, и отдать под суд и даже под расстрел как Вацетиса, так и командарма под Казанью и высших командиров…"21 Ленина не смущало, что французские революционеры воспевали террор во имя свободы, а он более приземленно: во имя власти. Более чем существенная разница…

Это крайнее выражение первенства субъективного над стихией обстоятельств лишь подтверждает ставку Ленина на силовое решение любых проблем революции.

Справедливо отмечая неравномерность экономического и политического развития капитализма, Ленин в самый разгар мировой империалистической войны приходит к неожиданному выводу, что „возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране"22. С этим трудно было бы не согласиться, если бы речь шла не о „победе социализма", а о захвате власти, что далеко не одно и то же. Через некоторое время, формулируя военную программу пролетарской революции, Ленин еще более жестко излагает один из основополагающих тезисов своей теории: „…социализм не может победить одновременно во всех странах"23. Подчеркнем - „не может". Думаю, что и этот постулат не вызывает сомнения, за исключением „пустяка": что понимать под „социализмом"… Что же это за страны-„счастливцы", которые могут в гордом одиночестве переступить порог в землю обетованную? Ленин однозначно отмечает: те, которые являются наиболее слабым звеном империалистической системы.

Но здесь и начинаются теоретические несуразности. Оказывается, что Германия, Англия, США и другие развитые капиталистические государства имеют меньше шансов к социальному и экономическому совершенству, чем, допустим, Россия. А ведь там, в Европе, как писал Ленин, материальная база социализма почти готова. И хотя Ленин пытается как-то сгладить нестыковку своих выводов: „без известной высоты капитализма у нас бы ничего не вышло"24, - это не спасает. Объяснение этого тезиса только глубиной социальных противоречий позволяет понять лишь остроту коллизий и возможность захвата власти. Но при чем здесь социализм?

Нельзя ставить знак равенства между властью и системой. Система рождает власть. А если власть создает систему, то это уже из области политических переворотов, заговоров, путчей и т.д. Даже если это назвать революцией.

Мы долго ссылались, допустим, на „исторический опыт" МНР, показывая, как можно перейти к высшей стадии социального развития, минуя целые формации: из феодализма прямо в социализм, минуя капитализм! Но оказалось, в конце концов, что „объявить" социализм (вспомните, например, Эфиопию) оказывается значительно, неизмеримо проще, чем добиться действительно новой ступени социальной зрелости страны.

Вероятно, концепция „слабого звена" может объяснить большую легкость захвата власти в революции, но отнюдь не высшую степень ее прогрессивности. У Ленина возможность построения социализма в „одной стране" в конечном счете означает прежде всего захват власти. Там, где это легче; в стране, где созрели для этого „условия", где есть соответствующая „организация". А государства, где уровень демократии, парламентаризма, развития производи-тельных сил выше, оказывается, менее готовы к тому, чтобы сделать новый шаг по ступеням пирамиды остального прогресса…

Предание анафеме ересей реформизма, ставка только на насильственное изменение вещей, отказ в возможности достичь большего путем общественной эволюции, обожествление диктатуры пролетариата - все это работает на концепцию социализма в „одной стране". Хотя уже в самом начале Каутский, Роза Люксембург, Плеханов, меньшевики предостерегали, что это прямиком, без задержек ведет к тоталитарности режима.

Возьмите в руки ленинские тома с 30-го по 36-й Полного собрания сочинений, где изложены его идеи и взгляды в году 1917-м, стоящем под знаком рока. Ленин до предела нагнетает социальную ярость, подстегивает нетерпение масс, обещает мир и землю в обмен на поддержку его партии. Вождь не устает делать все, чтобы она, партия, превратилась в боевую организацию, способную взять власть. Уже после победы Февральской революции, когда все „нелегалы" вышли на поверхность, он продолжает заклинать: „…мы создадим по-прежнему свою особую партию и обязательно соединим легальную работу с нелегальной"25.

Но это не имеет ничего общего с социализмом даже в ленинском изложении. Общество, которое начал конструировать Ленин со своими единомышленниками, чтобы выжить, должно было в соответствии со взглядами вождя взять на вооружение неограниченное насилие. Из „слабого" звена могло получиться только крайне слабое в общеморальном, гуманистическом отношении общество. Так и случилось. Диктатура как высший принцип революционного развития подмяла и подчинила себе все: благородство, индивиду-альность, творчество. Ленин, например, голосовал „за" на заседании Политбюро ЦК РКП(б) 9 октября 1920 года, когда рассматривался вопрос о пролетарской культуре. Постановили: поддержать ее организационные формы, но с условием полного „подчинения Пролеткульта партии"26.