Читать онлайн «Забытая трагедия. Россия в первой мировой войне». Страница 87

Отметим, что в своем первом выступлении с оценкой большевистского правительства в России (12 ноября 1917 г.) президент Вильсон, обращаясь к членам Американской федерации труда, заявил, что солидарен с европейскими пацифистами, что его сердце солидарно с ними и что разница лишь в голове, которая у него мудрее, чем у прямолинейных пацифистов европейского Востока. Он не отвергает с порога вопрос о заключении сепаратного мира с Германией: «Я тоже хочу мира, но я знаю, как добиться его, а они не знают».

Второй подход предлагал государственный секретарь Лансинг. Ему представлялось крайне опасным «на ходу изменять цели войны — это могло в опасной степени укрепить позиции либеральных и левых партий в странах Антанты, нарушить сложившееся равновесие, что в конечном счете сыграло бы на руку силам социального подъема в Европе. Поэтому Лансинг полагал, что следует не „заигрывать“ с большевиками, а укреплять сражающиеся с ними в России силы. В целом, госдепартамент (в отличие от Хауза с его исследовательской службой) с первого же дня сделал резкое отличие между февральской и октябрьской революциями. В результате последней, утверждали профессиональные дипломаты, помимо Германии, у США появился еще один враг — Россия. Лансинг не видел способа превратить Ленина в Керенского. Он называл Советское правительство не иначе как „классовым деспотизмом“; ни на одном этапе не верил в объединение союзнических и русских левых сил, в инкорпорирование советской власти в глобально-либеральную схему Вильсона.

На данном этапе Вильсон выступил за подход Хауза, тем самым превращая свою дипломатическую службу в своего рода оппозицию.

Послы союзных стран по-разному реагировали на предложение Троцкого заключить трехмесячное перемирие для выработки мира. Френсис послал его в Вашингтон, не удостоив ни малейшими комментариями, Бьюкенен же сопроводил заявление Троцкого требованием незамедлительного ответа в палате общин, в котором говорилось бы о согласии обсуждать условия мира с «легально образованным правительством» России, но не с тем, которое «нарушило обещания, данные одним из своих предшественников в заявлении от 5 сентября 1914 г» {513}.

Троцкий отметил, что реакция Британии на установление Советской власти наиболее враждебна. Британская буржуазия готова продолжать войну Франции война угрожает «дегенерацией и смертью». Реакцию блока Центральных держав Троцкий назвал «двусмысленной». На американской позиции Троцкий остановился подробнее: Соединенные Штаты вступили в войну спустя три года после ее начала под влиянием трезвых расчетов американской фондовой биржи. «Америка не может смириться с победой одной коалиции над другой. Америка заинтересована в ослаблении обеих коалиций и консолидации гегемонии американского капитала. Американская военная промышленность заинтересована в войне. За годы войны американский экспорт увеличился более чем вдвое и достиг цифр, недосягаемых для других капиталистических стран» {514}.

Ленин полагал, что публикация договоров нанесет лидерам воюющих стран невосстановимый моральный урон и совместно с советскими предложениями о мире без аннексий потрясет западные общества. Это было большое заблуждение. Начатая 23 ноября публикация тайных договоров Антанты произвела меньшее впечатление, чем на то рассчитывали большевики. В Америке «Нью-Йорк Тайме» опубликовала важнейшие тексты 25 ноября 1917 г., а в Англии — «Манчестер гардиан» поместила их с некоторым опозданием — 13 декабря. В правящих кругах западных стран примерно знали об имевших место договоренностях, а те, кто имел интерес к внешней политике, могли догадаться о примерных условиях мира Антанты.

Сознавая силу большевиков, раздавших оружие рабочим и нашедшим дополнительную опору в окраинных националистах, послы Запада проявили единство в мнении, что правительство, обещающее открыто сепаратный мир, не может быть признано. Некоторые из них (в частности, Дж. Бьюкенен) держались мнения, что с большевиками, не признавая их, следует все же установить рабочий контакт. Эта линия получила поддержку в Лондоне. Панику на Западе вызывали неоригинальные социальные схемы Ленина. Здесь, прежде всего, боялись, что, борясь за власть, большевики обратятся к крайнему средству — призовут немцев. Из этого следовало — не нужно антагонизировать большевиков до такой степени, когда у них не останется выбора, кроме обращения за помощью к Вильгельму Второму.

Большевистский призыв к миру, обращенный к обеим воюющим группировкам, находил отклик у страдающих от мировой войны низших классов, разуверившейся в ура-патриотической фразеологии европейских правительств. Влияние большевистских взглядов на войну на Западе ощущалось не на государственном уровне, а в среде индустриальных рабочих и убежденных пацифистов. В определенном смысле престиж Ленина конкурировал с престижем президента Вильсона. Так или иначе, но советская политика по-своему апеллировала к той части Европы, которая буквально боготворила решимость Вильсона предотвратить войны в будущем. Но если Вильсон, вовлекая свою страну в европейскую войну, делал ее интегральной частью Запада, то Ленин стремился сделать Россию частью Запада за счет включения русского пролетариата в общий классовый взрыв Европы. Путь Ленина в Европу лежал через солидарность германских, французских и британских социалистов. Оставалось ожидать, резонны ли эти надежды.

Представитель американской военной миссии на русском фронте подполковник Керт послал протест новому главнокомандующему русской армии Каменеву: «Поскольку республика Соединенных Штатов ведет в союзе с Россией войну, причиной которой является противостояние демократии и автократии, мое правительство категорически протестует против любого сепаратного перемирия, которое могло бы быть заключено Россией». Такие послания, возможно, говорили о чувстве долга и о морали западных офицеров, но они никак не влияли на процесс распада русской армии. Целые подразделения покидали свои боевые позиции — значительные сектора Восточного фронта оказались обнаженными.

Возможно, первым среди представителей Запада, готовым к контактам с Советским правительством, оказался глава американской военной миссии генерал Джадсон: «После 27 ноября мне стало ясно, что большевики удержат власть и, что бы мы ни думали о них, они способны решить многие вопросы, в жизненно важной степени влияющие на исход войны… Нужно делать возможное из имеющегося… Почему мы должны играть на руку немцам и следовать политике сознательного невмешательства, отстраненности и враждебности» {515} . Учитывая особую позицию Вильсона и специфическую отстраненность посла Френсиса от союзнических советов, эта позиция приобрела к концу 1917 г. доминирующее значение в американском подходе к России.

В ответ на последовавшее 19 ноября предложение большевиков о перемирии руководители воюющих стран выразились с той или иной степенью резкого отрицания. Премьер Клемансо ответил перед палатой депутатов: «Война, ничего кроме войны» {516} . Его, ставшего премьером за десять дней до захвата большевиками власти в Петрограде, волновали не последствия претворения большевиками лозунга мира, а сравнительно отдаленные стратегические перспективы. Для него самым важным обстоятельством было то, что Германия «будет отныне в состоянии создать огромную империю на востоке» {517} . Клемансо был абсолютно уверен, что Ленин и его партия являются в прямом и буквальном смысле платными агентами Германии: «Эта банда находится на немецком содержании, и мы не можем признать их в качестве правительства. Большинство из них не носит собственных настоящих имен. Они являются преимущественно евреями германского происхождения, изменившими свои фамилии с немецких на русские Министр иностранных дел называет себя Троцким, но его настоящее имя Бронштейн» {518}.

Ллойд Джордж не желал терять время на эмоции — он считал дни до массового прихода американцев. Наиболее оптимистический расчет предполагал приход 525 тысяч человек к маю 1918 г. Он пишет Хаузу: «Будет лучше, если я ИЗЛОЖУ факты прямо вам в лицо, поскольку существует опасность того, что начнете подготовку своей армии не спеша и вам будет все равно, подготовите вы свои войска к 1918 или 1919 г. Я хочу, чтобы вы ощутили жизненно важную разницу между этими датами» {519} . Мнение американского посла было выражено в его донесениях: «У меня есть сильное подозрение, что Ленин и Троцкий действуют в интересах Германии; верно или нет это мнение, но их успех неизбежно усиливает Германию. Мне не нужно объяснять вам, что будет означать для нас овладение России Германией».

Тем, что происходило в России после Октября 1917 г., немцы были поражены не меньше, чем остальной мир. Наблюдатели докладывали в Берлин об организации в России новых административных образований. Немецкие военнопленные создали собственные органы и систему выживания, включающие в себя окружающие лагеря деревни. Немецкий наблюдатель Циле: «Россия более чем Америка является страной неограниченных возможностей» {520}.