Читать онлайн «Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций.». Страница 49

Несомненно, например, что, с точки зрения физического происхождения, кровь выходцев из Центральной Азии, тюркских последователей Эртогрула, текущая в жилах современного турка, не более чем бесконечно малая примесь. Турки Оттоманской империи выросли в нацию, ассимилировавшись с православным населением, в окружении которого османы жили в течение последних шести веков. В расовом отношении сегодня можно найти лишь весьма небольшое различие между двумя народами.

Если этот пример достаточно убедительно опровергает априорное расовое объяснение контраста между греками и турками, то мы можем опровергнуть и априорное религиозное объяснение, взглянув на другой тюркский мусульманский народ, который живет и жил долгое время при обстоятельствах, похожих не на те, в которых жили оттоманские турки, но на обстоятельства, в которых жили бывшие подданные османов — православные греки. На Волге существует тюркская мусульманская община, называемая казанскими татарами, которые были покорены в течение нескольких веков православным правительством России и подвергались многим из тех же расовых и религиозных ущемлений при чуждом режиме, которым османы подвергали православных христиан. Что за народ эти казанские татары? Мы читаем, что они «отличаются своей умеренностью, честностью, бережливостью и трудолюбием… Основным занятием казанского татарина является ремесло… Его главные промыслы — мыловарение, прядение и ткачество… Он становится хорошим сапожником и кучером… До конца XVI столетия в Казани не позволяли открывать ни одной мечети, и татары вынуждены были жить в отдельном квартале, но постепенно превосходство мусульман восторжествовало»{59}. В сущности, это описание тюрков, ущемленных русскими в царское время, могло бы быть и описанием православных христиан, ущемленных тюрками в период расцвета Оттоманской империи.

Общий опыт ущемленности по религиозному принципу был основным фактором в развитии обеих общин, и в течение столетий идентичная реакция на этот общий опыт породила в них «фамильное сходство» друг с другом, которое полностью стерло различие между первоначальным влиянием православного христианства и ислама.

Это «фамильное сходство» разделяют и приверженцы некоторых других вероисповеданий, которые подверглись ущемлению за приверженность к своей религии и которые ответили точно таким же образом, например римско-католические «левантинцы» в старой Оттоманской империи. Левантинцы, как и фанариоты, могли избежать ущемления, предав свою веру и приняв веру своих господ. Однако тех, кто захотел так поступить, оказалось немного. Вместо этого они, подобно фанариотам, принялись реализовывать те ограниченные возможности, которые оставались свободными от деспотически поставленных перед ними препятствий. В этой деятельности они проявили то редкое и непривлекательное сочетание грубости характера и раболепия в поведении, которое, по-видимому, характерно для всех социальных групп, поставленных в подобное положение. Не имело никакого значения, что левантинцы физически происходили от одного из самых воинственных, властных и высокодуховных народов западно-христианского мира: средневековых венецианцев и генуэзцев или французов, голландцев и англичан Нового времени. В удушающей атмосфере оттоманского гетто они должны были или дать такой же ответ на вызов религиозного ущемления, какой дали их инородные товарищи по несчастью, или подчиниться.

В первые века своего господства османы, зная о народах западно-христианского мира — франках, как они их называли, — только по их левантийским представителям, считали, что Западная Европа вся населена подобными «малыми племенами, не имеющими закона». Более широкий опыт заставил их пересмотреть свое мнение, и османы начали проводить резкое различие между «пресноводными франками» и их «морскими» тезками. «Пресноводными франками» считались те, кто родился и вырос в Турции в левантийской атмосфере и отвечал на вызов, развивая левантийский характер. «Морскими франками» считались те, кто родился и вырос на родине, во Франкской земле, и прибыл в Турцию совершеннолетним, с уже сформировавшимся характером. Турки были поставлены в тупик, обнаружив, что та огромная психологическая пропасть, которая отделяла их от «пресноводных франков», всегда живших среди них, отсутствует в том случае, когда они имеют дело с франками, обитающими за морем. Франки, которые географически являлись их соседями и согражданами, психологически были им враждебны, тогда как те франки, которые пришли из далекой страны, оказывались людьми с такими же страстями, как у них. Но объяснение на самом деле было очень простым. Турок и «морской франк» могли понять друг друга, потому что существовало общее сходство между их социальным происхождением. Каждый из них вырос в окружении, где являлся господином в своем собственном доме. С другой стороны, оба они сталкивались с трудностями, когда пытались понять «пресноводного франка» и относиться к нему уважительно, потому что социальное происхождение «пресноводного франка» было им обоим в одинаковой мере чуждо. Он был не домашним ребенком, но сыном гетто, и это ущербное существование развило в нем этос, от которого были свободны и франк, воспитанный во Франкской земле, и турок, воспитанный в Турции.

Евреи

Мы уже отметили, не обсуждая в подробностях, результаты религиозной дискриминации в случае, когда жертвы ущемления принадлежат к тому же самому обществу, являясь нарушителями его [законов]. Один из известных примеров этого — английские пуритане. Гораздо более подробно мы обсудили примеры из истории Оттоманской империи, тот случай, когда жертвы религиозной дискриминации принадлежат к цивилизации, отличной от цивилизации своих преследователей. Остается еще случай, когда жертвы религиозной дискриминации являются представителями угасшего общества, которое сохраняется лишь как «ископаемое». Список подобных «ископаемых обществ» был дан выше (см. с. 46), и каждое из них могло бы послужить иллюстрацией результатов подобного рода ущемлений. Однако наиболее достопримечательным является один из ископаемых остатков сирийского общества — евреи. Прежде чем мы перейдем к рассмотрению этой затянувшейся трагедии, конца которой еще не видно[320], мы можем заметить, что другой сирийский обломок — парсы сыграли в индусском обществе ту же самую роль, какую евреи сыграли в других местах, развивая почти такую же опытность в торговле и финансах, а еще один сирийский остаток — армяно-григорианские монофизиты сыграли подобную же роль в мире ислама.

Характерные свойства евреев в ущемленном положении хорошо известны. Нас интересует здесь следующий вопрос: обусловлены ли эти свойства, как принято обычно считать, «еврейскостью» евреев, рассматриваемых или как раса, или как религиозная секта, или же эти свойства являются просто плодом воздействия стимула ущемления? Выводы, сделанные на основе других примеров, располагают нас в пользу последней точки зрения, но мы подойдем к очевидности без предубеждения. Очевидность можно проверить двумя способами. Мы можем сравнить этос, проявленный евреями, когда их ущемляли по религиозному принципу, с этосом, который они проявляли, когда ущемление ослабевало или полностью прекращалось. Мы можем также сравнить этос тех евреев, которые были или являются ущемленными, с этосом других еврейских общин, на которых стимул ущемления не воздействовал никогда.

В настоящее время евреями, ярче всего демонстрирующими хорошо известные черты, обычно называемые «еврейскими» и составляющие, как широко предполагается в сознании неевреев, отличительный признак иудаизма всегда и везде, являются ашкенази[321] Восточной Европы. Именно их в Румынии и на сопредельных территориях, включая так называемую черту оседлости[322] в Российской империи, если не юридически, то морально, держали в гетто отсталые европейские нации, жить среди которых судил им жребий. Еврейский этос проявляется уже менее ярко среди эмансипированных евреев Голландии, Великобритании, Франции и Соединенных Штатов. Если же мы примем во внимание, как мало времени прошло с момента легальной эмансипации евреев в этих последних из названных стран и насколько еще неполной, даже в относительно просвещенных странах Запада, является их моральная эмансипация, то мы не будем недооценивать той перемены в этосе, которая очевидна уже здесь[323].

Мы также можем заметить, что среди эмансипированных евреев Запада те евреи ашкеназского происхождения, которые пришли из-за «черты оседлости», все еще кажутся заметно более «еврейскими» по своему этосу, чем более редкие среди нас сефарды[324], которые первоначально пришли из исламского мира. Мы можем объяснить эту разницу, вспомнив о несходстве в истории двух этих еврейских общин.