Читать онлайн «Исследование истории. Том I: Возникновение, рост и распад цивилизаций.». Страница 40

Наиболее поразительным является случай этрусков, третьей партии, конкурировавшей с финикийцами и греками в колонизации Западного Средиземноморья. Ушедшие на запад этруски в отличие от греков и финикийцев не хотели оставаться в пределах видимости моря, по которому пришли. Они продвигались внутрь материка с западного побережья Италии через Апеннины и реку По к подножиям Альп. Однако этруски, оставшиеся на родине, достигли самого надира неизвестности, ибо история о них умалчивает. Не сохранилось никаких письменных свидетельств относительно точного местоположения их родины, хотя египетские записи указывают на то, что первоначально этруски участвовали вместе с ахейцами в постминойском Völkerwanderung [переселении народов] и имели свой опорный пункт где-то на азиатском берегу Леванта.

Возможно, самым сильным среди всех в заморской миграции является стимулирующее воздействие морских плаваний, возникающее в ходе Völkerwanderung [переселения народов]. Подобные случаи, по-видимому, встречаются редко. Уникальными примерами, которые автор данного «Исследования» мог бы назвать, являются миграция в ходе постминойского Völkerwanderung тевкров[234], эолийцев, ионийцев и дорийцев через Эгейское море на западное побережье Анатолии и миграция тевкров и филистимлян к берегам Сирии; миграция англов и ютов в Британию в ходе постэллинистического Völkerwanderung; последующая миграция бриттов через Ламанш в те места, которые впоследствии были названы Бретанью[235]; современная [этому событию] миграция ирландских скоттов[236] в Аргайлл и миграция скандинавских викингов в ходе Völkerwanderung, последовавшего за бесплодной попыткой эвокации призрака Римской империи Каролингами — всего шесть примеров. Из них филистимлянская миграция оказалась сравнительно бесплодной при уже описанных обстоятельствах (см. с. 172-175), а в последующей истории бретонцев не было ничего выдающегося. Однако четыре другие заморские миграции представляют собой по-настоящему поразительные феномены, которые нельзя наблюдать в гораздо более многочисленных примерах миграции сухопутной.

Общим для всех этих заморских миграций являлся один и тот же простой фактор: в заморской миграции социальный аппарат мигрантов должен был быть легко «упакован» на борту корабля перед тем, как покинуть берега старой страны, а затем вновь «распакован» в конце путешествия. Все составляющие аппарата — люди и собственность, технические приемы, институты и идеи — подчиняются этому закону. Все, что совсем не может вынести морского путешествия, должно быть оставлено, а многие вещи (не только материальные объекты), увозимые мигрантами с собой, приходится брать по частям, которые, возможно, никогда не будут собраны вновь в первоначальной форме. Когда их «распаковывают», то обнаруживают, что они претерпели «полную трансформацию в нечто ценное и странное». Когда подобная заморская миграция возникает в ходе Völkerwanderung [переселения народов], вызов еще значительнее, а стимул еще интенсивнее, поскольку общество, дающее ответ, это уже не развитое в социальном смысле общество (как греческие и финикийские колонизаторы, о которых говорилось выше), но еще находится в статичном состоянии, представляющем собой последнюю стадию [существования] примитивного человека. Переход в ходе Völkerwanderung от этой пассивности к неожиданному пароксизму «бури и натиска» производит динамичное воздействие на жизнь любой общины, но это воздействие, естественно, более интенсивно, когда мигранты плывут на корабле, чем когда они передвигаются по твердой земле, унося с собой из социального аппарата многое, от чего должен был бы отказаться мореплаватель.

«Эта перемена в мировоззрении [после путешествия через море] дала рождение новой концепции богов и людей. Местные божества, чья власть простиралась не далее территории веривших в них, были заменены корпоративной организацией богов, правящих Вселенной. Святое место с его хижиной, которая образовывала центр Мидгарда, было поднято на высоту и превратилось в божественный дворец. Освященным веками мифам, излагавшим деяния независимых друг от друга божеств, придали законченный вид в поэтической мифологии, в божественной саге, точно так же, как это сделала более древняя раса викингов — гомеровских греков. Эта религия дала рождение новому богу — Одину, вождю людей, повелителю сражений»{50}.

До некоторой степени сходным образом заморская миграция скоттов из Ирландии в Северную Британию подготовила путь для новой религии. Неслучайно заморская Далриада[237] стала штаб-квартирой миссионерского движения св. Колумбы с узловым пунктом в Ионе[238].

Одно из характерных явлений заморской миграции — смешение различных расовых элементов, поскольку первым обломком социального аппарата, от которого следует избавиться, является примитивная родовая группа. Ни один корабль не выдержит более одного корабельного экипажа, а несколько кораблей, плывущих вместе в целях безопасности и объединяющихся на своей новой родине, вполне могут быть отряжены из различных населенных пунктов — в противоположность обычному процессу миграции по суше, в котором вся родовая группа способна собрать своих женщин, детей и домашний скарб в повозку, запряженную волами, и двинуться en masse[239] черепашьим шагом по terra firma[240].

Другой характерный феномен заморской миграции — атрофия примитивного института, являвшегося, возможно, наивысшим выражением недифференцированной социальной жизни еще до того, как благодаря прояснению общественного сознания она преломилась на отдельные планы экономики и политики, религии и искусства, — института evioorcoq 5ссцкоу[241] и его круга. Если мы хотим увидеть этот ритуал во всем его великолепии в скандинавском мире, то должны будем изучить его развитие среди тех скандинавов, которые остались на родине. В противоположность этому, «в Исландии майские игры, ритуальная свадьба и сцена сватовства в поселениях, по-видимому, едва ли сохранились. Отчасти, без сомнения, потому, что поселенцы в основном были классом просвещенных путешественников, а отчасти потому, что эти деревенские обряды связаны с сельским хозяйством, которое в Исландии не могло быть важной сферой деятельности»{51}. Поскольку даже в Исландии существовало определенного рода сельское хозяйство, мы должны рассматривать первую из двух названных выше причин в качестве наиболее важной.

Основным тезисом процитированной выше работы является то, что скандинавские поэмы, записанные в исландской компиляции под названием «Старшей Эдды», происходят от устной примитивной скандинавской драмы плодородия, — единственного элемента, который эмигранты оказались способны вырезать из глубоко укорененного в местной почве ритуала и взять вместе с собой на борт корабля. Согласно этой теории, развитие примитивного ритуала в драму приостановилось среди тех скандинавов, которые эмигрировали за море. Теория подтверждается аналогией из эллинской истории, ибо четко установлено, что, хотя эллинская цивилизация и расцвела впервые в заморской Ионии, эллинская драма, основанная на примитивных ритуалах, возникла на континентальной почве Греческого полуострова. Двойником святилища в Упсале в Элладе был афинский театр Диониса. С другой стороны, именно в Ионии, Исландии и Британии заморские мигранты — эллинские, скандинавские и англосаксонские — произвели на свет эпическую поэзию Гомера, «Старшей Эдды» и «Беовульфа».

Сага и эпос возникли в ответ на новые интеллектуальные потребности, новое сознание отдельных сильных личностей и важные общественные события. «Эта песнь восхвалит многих из тех мужей, чьи имена по-новому прозвучат для слуха», — провозглашает Гомер. Однако есть в эпической песни нечто, ценимое гораздо более высоко, чем ее новизна, и этим нечто является свойственный человеку интерес к истории. Этот интерес преобладает до тех пор, пока продолжается период «бури и натиска» героического века. Но социальный пароксизм мимолетен, и буря утихает. Любители саги и эпоса начинают чувствовать, что жизнь в их эпоху стала относительно скучной. Вместе с тем они перестают предпочитать новые песни старым, и современный менестрель, отвечая перемене вкуса своих слушателей, повторяет и приукрашивает рассказы прежних поколений. Именно в эту позднейшую эпоху искусство эпоса и саги достигло своего литературного зенита. Тем не менее эти громадные произведения никогда бы не появились на свет, если бы не стимул, изначально приданный им испытанием заморской миграцией. Мы пришли к формуле: «Драма… развивается на родине, эпос — среди мигрирующих народов»{52}.

Второе положительное создание, возникшее в результате испытания заморской миграцией в ходе Völkerwanderung [переселения народов], относится не к литературной области, но к политической. Этот новый вид формы правления основан не на родстве, а на противоположном принципе.