Читать онлайн «Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии». Страница 25

Однако в рейхстаге не придали значения этой оговорке, сделанной канцлером, и приняли резолюцию, причем по иронии судьбы в это же время проголосовали за выделение дополнительных огромных военных кредитов. С чувством законной гордости Михаэлис писал германскому кронпринцу 12 июля 1917 г.: «Ненавистная резолюция была принята 212 голосами против 126 при 17 воздержавшихся и 2 голосах, признанных недействительными. При помощи сделанной мной оговорки была устранена главная опасность, содержавшаяся в этой резолюции. Теперь можно заключить мир практически на любых условиях, и это не будет противоречить резолюции».

Действительно, на любых. «Ваше высочество, – воскликнул с отъявленным цинизмом Эрцбергер, обсуждая резолюцию с принцем Баденским, – таким путем я могу захватить линию Лонгви – Брие посредством переговоров». А позже даже делались утверждения, что Брест-Литовский мирный договор вполне соответствует мирной резолюции, «как ее понимает Верховное командование».

Такова была внутриполитическая обстановка в Германии к началу мирных переговоров с Россией. В сентябре 1917 г. Верховное командование саботировало мирное предложение со стороны папы римского, которое выглядело довольно интересным и обещающим; а в конце октября проведший сто дней на посту канцлера Михаэлис был отправлен в отставку (его поэтому и стали называть «стодневным канцлером»), ему на смену пришел премьер-министр Баварии граф фон Гертлинг, бывший к тому времени уже совсем пожилым человеком. Будь он помоложе, он сумел бы, наверное, более успешно противостоять все возрастающему день ото дня вмешательству военных в гражданскую сферу. Однако, несмотря на свой богатый и зрелый опыт, а также сильный характер, он, будучи в целом не согласен с Людендорфом, был слишком стар и имел слишком мало сил и энергии, чтобы успешно бороться с Верховным командованием.

А вот министр иностранных дел Рихард фон Кюльман попытался «дать бой». Как и канцлер Гертлинг, Кюльман был родом из Баварии, католиком; 44 лет; и наиболее тонким и проницательным из всех германских дипломатов, к тому же самым просвещенным из всех государственных деятелей Германии того времени, не считая Бетман-Гольвега. Этот человек отличался высокой культурой и широтой взглядов, он был настоящим представителем светского общества и, можно даже сказать, в какой-то степени «гражданином мира». Кюльману пришлось много путешествовать и работать во многих странах. Он родился в Константинополе, работал в качестве атташе и советника почти в десятке столиц, а тем незабываемым утром в марте 1905 г. он, позеленевший от морской болезни, в полной форме баварского улана, взобрался наверх по веревочному трапу, чтобы приветствовать своего кайзера на открытом рейде в Танжере. Во время войны он выдвинулся на ответственные посты. Он успешно работал послом в Гааге и Константинополе; затем Михаэлис предложил ему возглавить министерство иностранных дел; это предложение было подтверждено и Гертлингом, который был рад увидеть на этом посту соотечественника, а тем более единоверца, поскольку в госаппарате почти все были прусскими лютеранами.

В отличие от многих немцев Кюльман обладал изысканным вкусом к жизни. Он умел ценить и наслаждаться прекрасным вином, произведениями искусства, а также женской красотой. При этом он обладал какой-то отчужденностью от жизненной суеты, каким-то внутренним пренебрежением к ней и ощущением себя выше ее, что позволяло ему быть одновременно участником событий и сторонним критиком. Даже когда речь шла об очень важных делах, он всегда оставался в известной мере наблюдателем, причем наблюдателем ироничным, с насмешливостью, причем порой весьма едкой, смотрящим на все происходящее вокруг, на других, а также и на себя самого. Он ни на что не смотрел поверхностно, но также не позволял себе слишком сильно увлечься каким бы то ни было вопросом. Никогда он не был готов рисковать своей репутацией, какой бы вопрос ему ни приходилось рассматривать; в этом он отличался от Бисмарка. Для него подобная жертва была неоправданной. Он играл ради самой игры.

При этом Кюльман был культурным и дальновидным человеком. Будучи лучше знаком с ходом ежедневных событий, он имел лучшее представление о происходящем, лучше и глубже понимал его, чем Верховное командование, которое было окружено людьми, по любому поводу говорившими «есть!» и способными лишь «брать под козырек» и все мысли которых были заняты лишь успешным продвижением по службе. Кюльман был далек от того, чтобы иметь иллюзии насчет успешного захвата Германией чужих территорий, которые были у Людендорфа, и он считал, что мир на условиях победителя Германии заключить не удастся. Лучшее, на что можно было рассчитывать, – это мир на основе взаимной истощенности сил и ресурсов, «мир от усталости», при отказе от присоединения на постоянной основе новых территорий. Именно эту точку зрения Кюльман активно отстаивал и работал на ее основе с тех пор, как в августе 1917 г. он стал министром иностранных дел. Его попытки в самом начале своей деятельности воспользоваться мирным предложением, выдвинутым папой римским, были сведены на нет двурушничеством Михаэлиса, но Кюльман не собирался отказываться от своей линии. И вот, когда появилась возможность переговоров с Россией, Кюльман получил шанс на вторую попытку.

Трудно представить себе две другие группы, имиеющие столь глубокие расхождения во взглядах, чем те, которые схлестнулись внутри Германии в борьбе за влияние на германскую внешнюю политику перед началом переговоров в Брест-Литовске. Именно эта борьба, вызванная серьезными расхождениями во мнениях, лишала предстоящие переговоры надежды на быстрый успех, а быстрота была как раз тем важнейшим фактором, который определял успех всего дела. В течение всей мирной конференции в Брест-Литовске вопросы высокой политики были предметом ожесточенных споров и расхождений между федеральным правительством и Верховным командованием, и с первого до последнего дня конференции работа германской делегации затруднялась постоянными интригами Людендорфа в Берлине.

Главным пунктом разногласий был вопрос об отражении в мирном договоре будущего статуса тех территорий, которые были уже заняты автро-германскими войсками, а именно Курляндии[72] и Литвы, Русской Польши[73] и значительной территории, населенной белорусами и украинцами. Именно польский вопрос был наиболее сложным, и он не раз вызывал острые споры и разногласия между двумя ведущими партнерами по Четверному союзу – Германией и Австро-Венгрией.

Обе воюющих стороны использовали лозунг восстановления единой Польши в качестве орудия политической пропаганды. Николай II объявил об объединении Польши в единую автономию в рамках Российской империи. Вслед за этим летом 1916 г. в результате переговоров между Берлином и Веной было объявлено о создании независимого Королевства (Царства) Польского, в котором бы существовала конституционная монархия с правом престолонаследия. Однако объявление о достижении соглашения было «положено под сукно» из уважения к точке зрения по этому вопросу Фалькенгайна – предшественника Гинденбурга на посту начальника германского Генштаба, опасавшегося последствий предоставления права на создание независимого государства народу, который не скрывает своих антигерманских настроений, к тому же занимает территорию, расположенную в тылу Восточного фронта.

Когда же Гинденбург и Людендорф стали фактически контролировать как внутреннюю, так и внешнюю политику, то был пересмотрен подход и к этому в высшей степени чувствительному вопросу. Людендорфу уже виделось, как германская армия пополнится новыми дивизиями, состоящими из благодарных поляков, и, ослепленный этим миражом, он настоял на том, чтобы в ноябре 1916 г. было объявлено о достижении соглашения между Германией и Австро-Венгрией о создании независимого польского государства, что окончательно похоронило все попытки заключить с Россией сепаратный мир, к чему было приложено столько усилий с обеих сторон.

Однако политика Верховного командования не дала абсолютно никаких результатов. Поляки восприняли предоставление независимости как должное, и они не собирались предоставлять солдат для армий Четверного союза до тех пор, пока не будет создано польское государство, которое и будет контролировать польскую армию. Мечта Людендорфа о том, что польские солдаты будут служить под началом германских офицеров, растаяла как дым. Поляки отказались играть по его правилам.

Заявление двух империй, сделанное в ноябре 1916 г., сформировало лишь теоретическую основу для создания действительно независимого польского государства; оно представляло собой лишь декларацию, причем в ней не было сделано никакой попытки более или менее определенно зафиксировать политический статус Польши, а фактический контроль за территориями, занятыми австро-германскими войсками, по-прежнему оставался в руках генерал-губернаторов – варшавского и люблинского. Год спустя ничего не изменилось, хотя предлагалось три возможных практических решения данной проблемы.