Читать онлайн «Механизм сталинской власти: становление и функционирование. 1917-1941». Страница 35

Выступая на общем собрании бюро партийных организаций Ленинграда, Зиновьев, захлебываясь от восторга, делился своими впечатлениями о съезде. «Съезд производил впечатление, будто передовики рабочего класса построились в непроницаемое каре вокруг ЦК. Это была большевистская стена. Это было спокойное железное единство, такая абсолютная решимость, какой уже давно не видели на наших съездах. Это была такая сплоченность, что иголкой нигде не проткнешь». И далее Зиновьев раскрыл карты: «Оппозиция требовала, чтобы мы рассмотрели резолюции XIII Всесоюзной партконференции, где она была охарактеризована как мелкобуржуазный уклон. Мы требовали от имени ЦК подтверждения постановления конференции. Съезд целиком и полностью подтвердил решение XIII Всесоюзной партконференции. Решался вопрос громадной важности: быть ли нам лоскутной партией разжиженного большевизма или монолитной партией настоящего ленинского большевизма. Вопрос о том, будет ли партия лоскутной или монолитной, решен бесповоротно. Кто попытается вернуть нашу партию к дискуссии, кто попытается доказать демократизм своих фракций, того партия уже будет высмеивать»[330]45.

Буквально через год Зиновьев и Каменев сами предприняли такую попытку на XIV съезде, и делегаты съезда, представители новой, ими же созданной партии, не давали им говорить и по-хамски высмеивали. Действительно, говоря словами Троцкого, «трудно придумать иронию судьбы, более беспощадную»[331]46.

Объективная характеристика ленинского призыва тогда же была дана Ст. Ивановичем: «Вычищаются десятки тысяч людей, недовольных самовластием Политбюро, верхушки РКП и требовавших во время дискуссии зимы 1923 г. т. н. "внутрипартийной демократии", т. е. раздела власти с недовольными. Их выбрасывают из РКП и лишают доходных мест, а одновременно набирают в партию толпы черни, чтобы коммунистический двор имел на кого опираться в борьбе против коммунистического дворянства. Эта вновь набранная публика голосовала как по команде за предложенных сверху делегатов и проваливала своими голосами неугодных двору представителей дворянской оппозиции. Ленинский набор уже оказал первую услугу коммунистической верхушке»[332]47.

Последующие призывы в партию   1925 г. и октябрьский 1927 г.   окончательно растворили в своем составе ту самую партию (вернее, оставшуюся после гражданской войны ее часть), которая делала революцию и помнила о первых партийных съездах. По словам Зиновьева, уже к концу 1925 г. из более чем 1 млн членов партии со стажем до 1905 г. осталось меньше 2 000 чел., из них половина   полуинвалиды, выбывшие из строя. Членов партии до 1917 г.   всего 8 500[333]48. Новая партия, более чем на половину неграмотная, люмпенизированная, не представляла себе иной организации, она знала только об одном своем праве и обязанности   исполнять то, что спускалось сверху, и крепить «железное единство». Эта партия, конечно, не знала, что же на самом деле происходит в эшелоне высшего партийного руководства. Однако новые партийцы верили в непогрешимость господствующей группы в партии, во власть аппарата, и хорошо справлялись с ролью клаки, затыкая рот бывшим вождям революции – «кончай канитель тянуть», «не заговаривайте зубы» и т. д. и т. п. Особенно разительно видна эта трансформация, когда читаешь о том, как встречали того же Троцкого всего лишь два года назад: «Огромный корпус ротации, казалось, не в состоянии был вместить всех желающих увидеть и услышать любимого вождя. Машины, окна, лестницы   все было заполнено рабочими, которых собралось до двух тысяч человек. Взрослые рабочие и работницы, молодежь и дети   все слились в одну огромную живую массу. Некоторые работницы пришли с ребятами на руках, побросав свои домашние дела»[334]49.

Новые члены партии не понимали политики своего руководства и не знали о реальном положении дел в стране. Документы, посредством которых делалась политика,   секретные циркуляры, закрытые письма и шифрованные телеграммы, рассылавшиеся Секретариатом ЦК секретарям местных партийных комитетов,   широкой партийной массе оставались неизвестными. Это была сознательная политика руководства партии. «Вынести вопрос на обсуждение 20 тыс. ячеек   это значит вынести вопрос на улицу»,   проговорился Сталин на XII съезде РКП(б)[335]50.

Чем выше было место коммуниста в партийной иерархии, тем большей информацией о положении дел в стране он располагал. Вся же информация имелась только у тех, кто находился на самом верху. Даже Евг. Преображенский, один из лидеров оппозиции 1923 г. и далеко не последний человек в партии, только слышал о какой-то «тройке»[336]51. Что же говорить тогда о рядовой массе коммунистов, которая реально знала только то, что ей разрешалось знать! В результате среди членов партии, как писал во время дискуссии 1923 г. один из коммунистов,   «выработалась привычка считать своевременным и разумным лишь предлагаемое "сверху"»[337]52.

Более того, секретарей местных партийных комитетов беспокоило любое знание рядовой массы или суждение о положении дел в руководстве партии. Это беспокойство хорошо чувствуется по некоторым письмам местных секретарей в вышестоящие партийные органы. Например, в письме секретаря Томского губкома РКП(б) Строганова в Сиббюро ЦК от 6 февраля 1923 г. читаем: «Получил одновременно № 16 "Правды" и письмо ЦК по поводу статьи Ленина "Как нам реорганизовать Рабкрин". Общее отношение не выявлено, у более активной публики намечается два мнения: одни считают, что в ЦК есть что-то, что заставило Ильича писать статью, другие склонны отнести, как к результату общего состояния здоровья Ильича. Но по-видимому, широкие партмассы особенного значения статье пока не придали»[338]53. А вот характерное замечание секретаря Сиббюро ЦК С. Косиора в письме от 19 декабря 1923 г., направленном в Секретариат ЦК: «Во время поездки в Иркутск и Красноярск установил, что кое-какая информация о последнем пленуме ЦК и ЦКК в верхушки губернских организаций проникла»[339]54.

После смерти Ленина началось усиленное воспитание партийной массы «в духе ленинизма», целенаправленная ориентация ее на поддержку только генеральной линии партии, вернее, господствующей фракционной группы, освятившей себя именем Ленина. Хотя в 1920-е гг. еще выходили труды Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и других членов оппозиции, отношение к ним формировалось заведомо тенденциозное, а в качестве лучшего пособия по ленинизму предлагалась книга Сталина «Об основах ленинизма».

В июне 1924 г. была создана специальная Комиссия ЦК по воспитанию ленинского призыва во главе с Л. Кагановичем. Для молодых коммунистов открыты краткосрочные школы политграмоты с шестинедельным курсом обучения по сокращенным программам. Во всех партийных организациях регулярно проводились беседы о Ленине, уставе и программе партии. Огромными тиражами выпускались «ленинские библиотеки». В 1924 г. в основном было завершено первое издание сочинений Ленина, началась подготовка второго и третьего. К августу этого года 70 % коммунистов ленинского призыва получили, согласно статистике, первоначальную политическую подготовку.

Каковы же были результаты? Вот характеристика из отчета Новониколаевского губкома за период с октября 1924 г. по март 1925 г. (отчет готовился как материал для доклада секретаря губкома Н. Филатова на заседании Оргбюро ЦК): «Типичное для всех ячеек (городских) явление - члены партии механически заучивают теоретические вопросы, не умея увязывать их с текущей партийной жизнью. Некоторые товарищи, даже из числа отнесенных ко 2-й и 3-й группам, прекрасно заучили факты и хронологические даты из истории партии, знают основные принципы политической экономии, но обнаруживают полнейшую беспомощность в вопросах текущей партийной и политической жизни. Даже биографию Ленина, которая вот уже в течение года изучается в кружках, на ячейковых собраниях, в специальных докладах, не знают. Многие из этих товарищей не первый год в кружках, некоторые из них окончили совпартшколы. Подобные явления отмечаются и среди квалифицированных партийцев, окончивших вузы»[340]55.

В политической жизни 1920-х гг. разобраться было непросто даже подготовленному человеку и практически невозможно полуграмотной массе партийцев, на которую давил пресс идеологической пропаганды. Сознание их в результате было настолько искажено, что даже много лет спустя после смерти Сталина многие из оставшихся в живых были не в состоянии оценить ту ситуацию, в которую они тогда попали. Некоторые  до сих пор верят в расцвет демократии при Сталине.

Новая люмпенизированная партия стала той самой «ловушкой», в которую попалась оппозиция. Она слишком поздно осознала происшедшие с партией необратимые изменения. Момент был упущен именно в 1923 г., когда оппозиция совершала одну ошибку за другой, когда ее нерешительность, а во многом и непонимание складывавшейся политической ситуации усиливали власть господствующей фракционной группы. «Только вынесши свою тяжбу с "аппаратчиками" за грани партии,   писал бывший член ЦК меньшевистской партии Ф. Дан,   только поставив политическую проблему во всей ее полноте и расширив вопрос о "внутрипартийной демократии" до размеров вопроса о демократии государственной, могла бы "оппозиция" с известными шансами на победу сделаться сосредоточием демократических сил, заинтересованных в предотвращении бонапартистского исхода неизбежной ликвидации партийной диктатуры. И не только не поддаваясь запугиваниям и смело повернув от специфического "ленинизма" на путь революционной, классовой социал-демократии, могло бы пролетарское крыло "оппозиции" стать одним из кристаллизационных центров возрождающегося рабочего движения»[341]56.