Читать онлайн «История Византии». Страница 43

К этому моменту империя столкнулась с новой угрозой — на сей раз со стороны офицера-авантюриста, известного под именем Фома Славянин. При жизни Льва, доверившего Фоме высокий военный пост, Славянин не доставлял государству никаких проблем. Но как только трон перешел к давнему противнику Льва Михаилу, Фома начал готовить мятеж. На Востоке он объявил себя императором Константином VI (ему, мол, удалось чудесным образом избежать ослепления, к которому его приговорила мать Ирина), и Фома даже организовал церемонию своей коронации в захваченной мусульманами Антиохии. На Западе он повел жесткую антииконоборческую линию, которая, по его расчетам, должна была обеспечить ему значительную поддержку. Везде он выставлял себя защитником бедных, всех тех, кто страдал от высоких налогов и коррупции чиновников. Фома имел уже достаточно солидный, внушающий уважение возраст, а его обаяние и учтивость, явно контрастировавшие с неуместной резкостью Михаила, неотразимо действовали на окружающих. Последние, конечно, не могли знать, что Фома пользовался значительной финансовой поддержкой халифа Мамуна, которому Славянин, вероятно, пообещал в случае своего успеха сделать Византию халифатским леном.

Этот сложный, обидчивый, однако обладавший явной харизмой человек начал атаку на империю весной 821 г., а уже через несколько месяцев лишь две фемы в Малой Азии продолжали сохранять верность Михаилу. И тогда, понимая, что практически вся Византия, от Арарата до Эгейского моря, лежит у его ног, Фома переправился во Фракию и начал осаду Константинополя. Но жители столицы сопротивлялись со свойственным им мужеством, ее стены, как это случалось уже много раз, оказались неприступны, а осадные устройства Фомы не смогли соперничать с катапультами и баллистами, выставленными Михаилом вдоль крепостных валов. На море Фоме в целом удалось одержать победу над имперским флотом, выстроенным вдоль анатолийского побережья, но яростные зимние ветры не позволили кораблям мятежников нанести серьезный урон противнику. Ко времени наступления второй зимы за период восстания Фома не одержал еще ни одной крупной военной победы.

Создавшаяся патовая ситуация могла бы продолжаться неопределенно долго, если бы не сын Крума Омортаг, который, заключив с империей тридцатилетний мир, оказал Михаилу вооруженную поддержку. В марте 823 г. болгарская орда устремилась на византийскую территорию, и несколько недель спустя на равнине Кедуктос, вблизи Гераклеи, разбила повстанческую армию в пух и прах. Последняя уже совершенно не имела сил сопротивляться, когда император выехал из столицы со своей собственной армией, чтобы поставить точку в затянувшемся восстании. Фома попытался применить апробированную веками тактику мнимого бегства, но, когда настал момент повернуть и атаковать врага, повстанческое войско не подчинилось своему командиру и сложило оружие. Фоме с горсткой приспешников удалось спастись, он бежал в Аркадиополь и там забаррикадировался.

Теперь роли поменялись: Михаил выступил в роли осаждающего, а Фома — осажденного. Фома продержался все лето, но в октябре, когда его воинам приходилось уже есть гниющие трупы лошадей, стало ясно, что более они сопротивляться не в состоянии. Император направил находившимся в городе солдатам послание, в котором обещал им помилование в том случае, если они выдадут своего лидера. Не желая всеобщей бойни, повстанцы согласились.

Перед императором Фома предстал закованным в цепи, его грубо толкнули, и он упал. Михаил, поставив ногу в пурпурном ботинке на шею инсургенту, произнес приговор: осужденному следовало отрубить руки и ноги, после чего тело посадить на кол. Приговор был приведен в исполнение прямо на месте. К началу 824 г. самому серьезному восстанию за всю византийскую историю пришел конец.

Однако того же нельзя было сказать о невзгодах Михаила II. В 825 г. в имперские воды вошло множество арабских кораблей, на которых находились 10 000 вооруженных мусульманских беженцев, изгнанных из Андалусии несколькими годами ранее. Они заняли Александрию в 818 г., но, будучи изгнаны оттуда халифом Мамуном семь лет спустя, направились на Крит, где основали город Кандию, который с той поры стал бессменной столицей острова. Арабы насильно насаждали на Крите ислам и обращали в рабство местных жителей. С той поры Крит стал пиратским гнездом, и ни один остров, и ни одна гавань в Восточном Средиземноморье не могли чувствовать себя в безопасности. Кандия же стала самым большим рынком работорговли того времени. С 827 по 829 г. Михаил II направил туда одну за другой три экспедиции, но только усилиями его преемников Византия восстановила свой контроль над островом.

Не прошло и двух лет со времени оккупации Крита, как другой арабский отряд высадился на Сицилии. На этот раз, однако, арабы прибыли по приглашению — явившись поддержать Евфимия, бывшего византийского адмирала, который был смещен со своего поста за то, что силой заставил одну приглянувшуюся ему монахиню вступить с ним в брак. Вероятно, исходя из известного постулата: нападение есть лучший вид обороны, — он поднял восстание, обратившись за помощью к кайруанскому[43] эмиру. И вот в июне 827 г. арабская флотилия, состоявшая примерно из 100 судов, подошла к Сицилии. У мятежников дела пошли не очень успешно — Евфимий вскоре был убит, но вооруженному противостоянию между христианами и сарацинами, которое до сих пор изображается в традиционных кукольных представлениях в Палермо, — суждено было продлиться еще полстолетия.

Между тем выяснилось, что Сицилия является еще более стратегически выгодной и удобной военной базой, чем Крит: используя ее, армии пророка прошли через Мессинский пролив, заняли Калабрию, значительную часть Апулии, даже пересекли Адриатическое море и высадились на южном побережье Далмации. Император и его преемники делали все, что было в их силах, но имперскому флоту никак не удавалось одновременно вести успешные действия и у берегов Крита, и у побережья Сицилии.

Равно как и его предшественник, Михаил II не влезал в теологические дебри. Вообще же этот император тоже был иконоборцем; как Михаил сам указывал, он ни разу в жизни не молился ни на одну икону. Но Михаил не был фанатиком. После восшествия на престол он освободил и вернул на родину всех иконопочитателей, приговоренных к тюремному заключению или изгнанию, — включая, конечно, и Феодора Студита, который немедленно возобновил кампанию за реституцию икон. Михаил продолжал твердо держаться иконоборчества, но позволял подданным использовать свою веру, лишь бы они воздерживались от ее проповедования. Вне столицы все шло еще легче и проще. Профессиональные иконописцы и горячие иконопочитатели могли возвращаться к себе в Грецию или Малую Азию и продолжать заниматься избранной деятельностью.

Благодаря этой своей умеренности император завоевал всеобщую популярность в церковных кругах. Источником единственных серьезных расхождений Михаила с церковью являлся повторный брак, который он заключил после смерти своей любимой жены Феклы. Православные теологи считали вторые браки — особенно заключавшиеся императорами — предосудительными. Положение осложнялось тем, что вторая жена Михаила, Ефросинья, дочь Константина VI, долгое время была монахиней. Как василевсу удалось добиться ее освобождения от церковного обета, мы никогда не узнаем. Но все в конечном счете утряслось и его второй брак оказался таким же счастливым, как и первый. Ефросинья дежурила у постели мужа во время его последней болезни и в октябре 829 г. закрыла ему глаза, когда он умер. Михаил был первым за полстолетие императором, который на смертном одре продолжал оставаться правящим монархом и первый оставил после себя сильного и здорового сына, сумевшего занять трон.

Ко времени смерти отца Феофил являлся его соправителем уже на протяжении восьми лет (об этом периоде жизни императора хронисты почти не упоминают). Теперь же ему была доверена полновесная верховная власть в Византии, и Феофил проявил себя как человек, вполне готовый к этой миссии. В противоположность Михаилу он являлся интеллектуалом, с типично византийским интересом к теологическим построениям. Но Феофил также приобрел основательную военную подготовку и проявил себя как компетентный руководитель в этой области. Наконец, он был эстетом и покровителем искусств, имея особое пристрастие к культуре ислама. Как и избранный им для себя пример для подражания — великий халиф Гарун аль-Рашид, он еще в юном возрасте приобрел привычку гулять инкогнито по улицам Константинополя, прислушиваясь к жалобам народа и постоянно изучая цены, особенно на продукты. Также Феофил имел обыкновение раз в неделю совершать конную поездку из Большого дворца во Влахернскую Богородичную церковь — из одного конца города в другой, и в это время подданные могли обращаться к нему с любыми жалобами. Таким образом, Феофил стал чем-то вроде легенды еще при жизни.